Бернард Маламуд - Рассказы из сборника «Magic barrel»

«Он вспоминал, кем он только не работал после ухода из школы: шофером, рассыльным, рабочим на складе, потом на фабрике, и ни одна работа его не удовлетворяла. Он понимал, что ему хочется когда-нибудь получить хорошую работу, жить на зеленой улице в отдельном домике с крылечком. Хотелось, чтобы деньги были в кармане, чтобы можно было купить себе все что надо, пригласить девушку и не чувствовать себя таким одиноким, особенно и субботние вечера. Хотелось, чтобы люди его уважали и любили. Он часто думал обо всем этом, особенно по вечерам, в одиночестве. К полуночи он вставал со скамьи и возвращался в свой накаленный, — каменный квартал».

Так думает герой рассказа «Летнее чтение» известного американского писателя Бернарда Маламуда. Не в силах изменить железный ход своей судьбы, герой рассказа решил хотя бы казаться тем, чем стремился быть. Он пустил слух, что принял решение прочесть за лето сто серьезных книг, чтобы превзойти в учености весь квартал. На деле же, погруженный в прежнюю апатию и бесплодные мечты, он пребывал все лето в полном бездействии, наслаждаясь до времени тем эффектом, какой произвел среди знакомых и соседей пущенный слух. Теперь его существование приняло уже совершенно призрачный характер. В чем мысль этого странного рассказа? Видимо, в том, что реального выхода из положения, в какое поставлен рядовой труженик капиталистического общества, не существует. Где реальная цель недостижима — рождаются фантомы.

Стремления героя рассказа «Летнее чтение» общи большинству персонажей Маламуда, будь то рабочие, клерки, мелкие собственники, интеллигенты, писатели, художники. Все они рвутся из положенных пределов на широкий простор жизни и все равно терпят поражение. По сути, это все те же «маленькие люди», задавленные страшной действительностью частнособственнического мира. Если их не душит нужда, то приводит в отчаяние мертвящее однообразие жизни. Позиция автора? Он испытывает глубокую, щемящую жалость к своим персонажам, но бессилен указать им выход. Говоря его же словами: «Он жалел ее, жалел ее дочку, жалел весь мир. А кого не жаль?»

Молодой писатель, только что уничтоживший свой роман, не нашедший издателя, томясь одиночеством, знакомится по телефону с женщиной и назначает ей свидание. Они встречаются в библиотеке, перед ним усталая, печальная женщина, и он понимает, что она нуждается в нем больше, чем он в ней. Долго сидят они в пивной, она кормит его принесенным с собой завтраком; наголодавшись в своей каморке, он с удовольствием поглощает предложенную еду. Но вот трапеза окончена, и им нечего сказать друг другу. Они расходятся — навсегда — с глубокой жалостью друг к другу…

Мелкий лавочник, кое-как перебивающийся, заметил, что девочка, приходящая по утрам за покупкой, всякий раз ворует у него несколько шоколадок. Не желая изобличить девочку, чтобы не опозорить ее перед людьми, он пытается дать ей понять, что знает о воровстве, в расчете, что она сама оставит свою дурную привычку. Хотя существование лавочника теперь очень осложнилось, его жизнь наконец-то обрела определенную цель: отучить девочку от воровства, которое в дальнейшем грозило испортить ей жизнь. Но все сложилось иначе: скупая и злобная жена лавочника поймала девочку за руку, а бывшая при этом мать девочки ударила маленькую воровку по лицу. Сама же девчонка, уходя, показала доброму лавочнику длинный красный язык… Так насмеялась жизнь над благими намерениями доброго человека.

Так же насмеялась жизнь и над молодым американцем, который приехал в Италию в поисках романтических приключений, в надежде свести знакомство с разорившейся юной аристократкой, а полюбил девушку с клеймом Бухенвальда на груди.

Я не ставлю себе задачу пересказать содержание рассказов Маламуда, разве лишь в той мере, в какой это требуется для общей их характеристики. Все они в большей или меньшей мере отмечены то печалью, то безысходной грустью, то отчаянием, то трагизмом, то горькой иронией. Никому из героев не задается жизнь, никто не находит пути, все в растерянности блуждают по «бездорожью жизни».

Маламуд — даровитый, острый художник, временами он поднимается до высоких озарений. Школа? Маламуд нередко похож на нашего Чехова, временами — на Бабеля, но более всего — на самого себя. Советский читатель с интересом ознакомится с его яркой писательской индивидуальностью.

Хотя улица проходила неподалеку от реки, но была совсем отгорожена от нее, — узкая, кривая, застроенная старыми кирпичными домами. Ребенок, бросая мячик прямо вверх, видел только кусочек бледного неба. На углу, против закоптелого жилого дома, где работал привратником Вилли Шлегель, стояло точно такое же здание, только в нем помещалась единственная на весь квартал лавка — пять каменных ступенек вели в подвал, в бакалейную лавчонку, крошечную и темную, в сущности, просто закуток в стене. Хозяев звали мистер и миссис Ф. Панесса.

Эту лавочку они только что купили на свои последние деньги, рассказывала миссис Панесса жене привратника, потому что не желали зависеть от дочек; обе их дочки, как поняла миссис Шлегель, вышли замуж за эгоистов, и те дурно на них влияли. И чтобы полностью от них не зависеть, мистер Панесса, бывший фабричный рабочий, вынул из банка все их сбережения — три тысячи долларов — и купил эту лавку. И когда миссис Шлегель, оглядывая лавку, которую она, впрочем, отлично знала, потому что они с Вилли уже много лет работали в доме напротив, спросила у миссис Панессы: «А почему вы купили именно эту лавочку?», та весело ответила, что купили они ее потому, что она маленькая и работы тут будет немного. Самому Панессе было уже шестьдесят три года. Богатеть они тут не собирались, им лишь бы прокормиться без особого труда. Они обсуждали это дело много раз — ночью и днем, и решили, что лавочка их, во всяком случае, прокормит. Миссис Панесса заглянула в запавшие глаза Этты Шлегель, и та сказала, что да, надо надеяться.

Этта рассказала Вилли про новых соседей, напротив, через улицу, которые перекупили лавку у евреев, и сказала: надо при случае покупать у них. Хотя главные покупки они по-прежнему будут делать в магазине самообслуживания, но, когда понадобится какая-нибудь мелочь или они забудут что-нибудь купить, можно будет заходить к Панессе. Вилли сделал, как она велела. Он был высокий, широкоплечий, с тяжелым лицом, потемневшим от угля и золы, — всю зиму он орудовал лопатой, и волосы его часто казались седыми от пыли, которую подымал ветер, когда он выставлял баки с золой в ряд, чтобы их забрал грузовик мусорщика. В своем вечном комбинезоне — Вилли всегда жаловался, что работает без передышки, — он переходил улицу, и спускался в подвал, когда ему что-нибудь было нужно, и, закурив трубку, заводил разговор с миссис Панессой, а ее муж, сутулый, низенький человечек с робкой улыбкой, стоял у прилавка, ожидая, когда привратник после долгого разговора, наконец, подумав, спросит какую-нибудь мелочь — он никогда не покупал больше чем на полдоллара. Но однажды днем Вилли разговорился про то, как ему без конца докучают жильцы и как этот бессовестный жмот, хозяин дома, придумывает ему черт знает какую работу в своей вонючей пятиэтажной трущобе. Он так был поглощен собственным рассказом, что незаметно для себя набрал всякой всячины на три доллара, хотя у него при себе было всего пятьдесят центов. Вилли стоял с видом побитой собаки, но мистер Панесса, откашлявшись, пропищал, что это неважно, пусть Вилли заплатит, когда сможет. Он еще добавил, что теперь все торговые дела ведутся в кредит, а что такое кредит? Кредит — это значит, что все мы люди, все человеки, ты кому-нибудь поверишь в кредит, а он поверит тебе. Вилли очень удивился — он никогда раньше он таких разговоров от лавочника не слыхал. Через несколько дней он доплатил два с половиной доллара, но Панесса сказал: пусть берет в кредит когда угодно, и Вилли, пососав трубку, стал набирать всякую всячину.

Когда он принес домой два громадных пакета с продуктами, Этта закричала, что он, наверно, спятил. Вилли объяснил, что он все записал на счет и не заплатил ни гроша.

— Но когда-нибудь придется платить! — крикнула Этта. — А тут у них все дороже, чем в самообслуживании. — И она добавила, как всегда: — Мы с тобой люди бедные, Вилли, мы себе ничего позволить не можем.

И хотя Вилли понимал всю справедливость ее слов, он продолжал ходить в лавку напротив и брать в кредит. Однажды у него в кармане лежала мятая бумажка в десять долларов, а накупил он всего на три с лишним, но все же платить не стал и попросил Панессу записать за ним в долг. Этта знала, что у него были деньги, и, когда он признался, что снова взял в долг, она стала кричать на него: