Он оглянулся. Над ним стояла старушка, низенькая с лубяным кузовом за спиной и прутяным лукошком, подвязанным к поясу.
— Жаровли́ка-от, говорю, брата кругом!
— Почему? — удивился Георгий Владимирович. — Что за странность? Я так понимаю, бабушка, что пока она не собрана, то она и ничья.
— Ну, — закивала старушка. — А как брата, так и чья.
— Чья же? Брата твоего? Он купил, что ли, это место?
— Ой, кормилец! — Старушка испугалась и принялась мелко креститься. — Будет те стереха́ть-от! Брата нет и в живности: купил он зде́кась жа́бье в крени́ и етамо́ка иструпе́л уж. Лет десяток тому. А ты руса́к-от накинь да иди за мной, я те выведу. А не то клю́ксать будешь.
— Куда ж ты выведешь?
— А де жаровли́ка, де клюква-она.
— Так её и здесь много. Зачем? Куда идти? — не понимал Георгий Владимирович.
— Нет. — Старушка качала головой, осматриваясь. — Зде́сека, на кочу́рнике, она брата.
— Ты хочешь сказать, — догадался он, — что здесь кто-то уже ходил? Я и сам это вижу… Только я не пойму, — он опять взглянул на неё удивлённо, — кто же здесь ходил? Брат, что ли, твой?
Старушка охнула и, ничего не сказав, побежала от него. Георгий Владимирович провожал её недоумённым взглядом. По болоту далеко было видно. Она бежала, не останавливаясь, в направлении высокой сухой клепи́ны. Постепенно она терялась, мелькая за голыми клячами высохших на корню сосенок, которые стояли тут не густо, по кочкам. Наконец, мелькнула в последний раз и совсем пропала.
Солнце пекло очень сильно. Георгий Владимирович посмотрел на часы: три. Он опять начал собирать, но вскоре как-то сразу устал, даже не набрав полкорзинки. «Надо перекусить, — подумал он. — Потом ещё до пяти пособираю — и домой. Куда мне? и так уж килограммов шесть будет. — Он взвесил на руке рюкзак, закинул его за спину и пошагал к опушке. — Да, до пяти, — решил он, — а то долго выходить, да можно заплутаться в сумерках».
Ноги у него затекли от ползания вприсядку, и поясница болела. Он сел на опушке на еловый вы́верень, открыл ножом банку рыбных консервов и съел с хлебом. Запил чаем из термоса. В лесу было прохладно, и ему вовсе не хотелось идти снова на болото. «Лучше, может быть, ещё посмотреть места? — думал Георгий Владимирович. — Что здесь ещё есть?» К северу частый ельник взбегал на вере́тье. Он решил двинуться туда. «А то так ползаешь целый день и ничего не видишь, кроме этой заколдованной жеравли́ки».
Но только он сделал по ельнику несколько шагов, продрался, выглянул — тут и замер на месте и чуть не вскрикнул от испуга: перед ним была широкая поляна, сплошь покрытая громадными подосиновиками. Ни травы, ни земли не было видно, лишь по краям кое-где кусты папоротника. Грибы стояли плотно, шляпка к шляпке, даже перекрывая друг друга, все почти одинаковые: каждая шляпка, рыжая и толстая, диаметром с суповую тарелку. «Куда ж столько? Зачем? — в смятении соображал Георгий Владимирович. — Я столько не унесу… Да они, наверное, все перестарые», — пытался он себя успокоить. Он присел и, замирая от страха, стал срезать один крайний. Нож заскрипел в плотной мякоти. Ножка была у корня такая толстая, что Георгий Владимирович пилил её, пилил. Наконец осторожно перевернул гриб. Он увидел чистый срез, жёлтый, который у него на глазах начал медленно сереть.
Позади, в еловой ко́рбе, послышался громкий треск: кто-то шёл, приближался сюда уверенно — сквозь чащу прямо сюда. «Кто это?» — Георгий Владимирович поднялся со своим рюкзаком, с ножом и корзинкой в руке. Вышел какой-то мужик, оглядел его равнодушно, на рыжую страшную поляну даже не посмотрел.
— А, дядя! По гу́бы? В сук ли втете́рил? — спросил мужик. За спиной у него висела двустволка.
— Втетерил?.. Кто — дядя?.. — отозвался ему Георгий Владимирович, совсем растерянный.
— По губы, говорю. Вось вешкаре́й-от тут нарежешь. Они но́неч гора́з ро́дны. Прям крась-красе́ют… А ты чего бруси́шь-то? Ты — дядя. Ты дальнени́н что ль?.. Или ты не дядя? — Мужик вдруг всмотрелся в него очень серьёзно.
«Странно, — подумал Георгий Владимирович. — Кто это?» Он стоял в тени и поёживался от холода.
— Во жу́ня-то. Иль окляче́л? Ты здале́, я говорю?.. А ты старуху-вошкари́цу тут не видел? В кро́паной жпо́дке?..
— Была старушка, — согласился Георгий Владимирович. — Там… — Он махнул рукой неопределённо в сторону болота.
— Была? Кай нож, кай усо́в! Чо ж она пошла на коржа́ву? Всу́зель рвать? Клу́сно мне что-то…
«Это брат её!.. — ахнул про себя Георгий Владимирович и попятился. — Вот кто это! Брат, которого затянуло в трясину. Они по-местному называют «жа́бье».
Теперь казалось, что он с самого начала чувствовал в нём что-то неестественное. Он вгляделся: одежда грязная, на сапогах что-то вроде засохшей тины… А ружьё-то!.. на стволах тоже будто ошмётья тины висят! «Чего он пялится на меня? Нельзя допускать страха! — рассердился Георгий Владимирович. — Буду на него тоже пялиться!»
— Ты-то сам как? В сук втете́рил или не в сук? — спросил он угрюмо. — Ружьё-то у тебя в тине, дядя!
— Я не в сук?! — поразился мужик. — Ах ты!.. Жёлви те в рот! Я те вы́няю краску с лица! Будь хошь нет! Я те дам язви́ну!.. У тебя кле́пик — не зуб ли? — спросил мужик подозрительно.
— Как — зуб? — Георгий Владимирович перевёл взгляд на свой раскрытый перочинный нож, которым только что срезал гриб.
— Быть говорить! Чо ты мне ва́дишь, закомы́ха, чо ты коляду́ томи́шь? Зубы позеленеют тебя слушать. Дво́чишь мне бу́хтины-от твои, дёдер тя возьми! Ты не ве́ньгай, ты говори, койды́ старуха пографи́ла. Или ты изуро́чил её? Ты — волха́т?
Георгий Владимирович смотрел на него твёрдо, из последних сил.
— Если ты так, — произнёс он медленно, — тогда вперёд скажи, меня-то кто изуро́чил? Не ты ли?
— Тебя?! — снова поразился мужик. — Эка вто́ра!.. — Он прищурился, как будто обдумывал внезапную мысль. — Чтоб тя и́зняло! Так ты не вы́рей, ты — волк! То-то ты всё гу́мнишь, теперь я ке́хтаю. А то и зуб твой… Кольта́тки ты съел её, воевода га́личья! — Мужик покачал головой сам себе утвердительно и стал снимать двустволку с плеча.
Георгий Владимирович попятился.
— Кого? — выкрикнул он хрипло.
— Старуху, — спокойно сказал мужик. — Съел? Так я тебя решу званья! — Он поднял стволы. — Съешь волк пса — так и вы́галкнешь. Был ты волк, а станешь касть волчья…
Георгий Владимирович присел и рванулся в сторону, под ёлку. Громыхнул выстрел — сразу из двух стволов. Сердце встало у него в горле, он свалился на бок и больше ничего не помнил…
Потом, спустя какое-то время, он лежал весь в крови и ощупывал себя. «Как странно, — думал он, — что ничего не болит. Я живой?» Но он продолжал лежать, ещё никак не веря. «А где мужик?» Тот, видимо, ушёл, посчитав Георгия Владимировича мёртвым.
Рука была в липкой крови. Он приблизил её к глазам… понюхал… — Конечно, это была не кровь, а клюквенный сок: заряд дроби вошёл сбоку в рюкзак с клюквой у него на спине. С близкого расстояния дробь не разлетелась, и ни одна дробина даже не поцарапала ему кожи. А мужик ушёл…
Георгий Владимирович сел и осмотрел рюкзак. Развязал его. — «Обидно!» — сказал он. В термосе болталась куча осколков: дробь прошла сквозь металлический футляр и разнесла колбу…
И ещё пропал перочинный нож. Наверное, мужик забрал его как трофейный зуб оборотня.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Эта история, много лет назад поведанная мне Георгием Владимировичем, беспокоила меня. Хотелось записать её в виде рассказа, но какая-то присутствующая в ней неуловимая странность мешала мне, словно соринка в глазу. Георгия Владимировича уже не было в живых, чтобы объяснить и убрать это раздражение, да я, пожалуй, и не сформулировал бы вопроса. Я пребывал в состоянии, которое призраки этой истории обозначили бы словом «надвоясях». Но дело в том, что они-то как раз и не могли так выразиться, ибо нежить может отнюдь не всё, что может живой человек. Так её, значит, и опознать можно по этим ограничениям, то есть по этой скованности, искусственности, будь то в поведении или в речи.
Недавно мне в руки попало одно издание, и, рассматривая его, перелистывая и думая о другом, я внезапно всё понял. Всё встало на свои места. Это был «Словарь русских народных говоров», который выпускается Институтом русского языка с 1965 года и к настоящему времени достиг только середины буквы П (двадцать восьмой том). Тогда я взял последний том на К и посмотрел… Так и есть: он вышел в 79-м, то есть именно в том году, когда случилась эта история. Вот, значит, в чём фокус: просто слов дальше чем на К в то время ещё не… как бы это сказать? — ну, не существовало, что ли, в некотором смысле!
И тогда я сел и уже без малейшего затруднения, наоборот: с замечательным облегчением — быстро написал этот рассказ.
