— Я останусь при своем мнении, — парировал он.
Я был озадачен. Передавать ли этот разговор Арусе? Добавить ли к ее горю новую печаль? Мне было невыносимо отнимать у нее единственную оставшуюся надежду. «Сможет ли Дизинг силой своего влияния отобрать у меня Арусу?» — спрашивал я себя. Я вспомнил стражника Султана, который украл у меня Халиму на моей Родине. К твердому решению, однако, я не пришел. Какое-то время я чувствовал, что мне угрожает опасность, что счастье мое и на твердой земле не стоит, и крыльев не имеет. На следующее утро, за четыре дня до нашего отъезда, слуга пригласил меня в комнату к Гаму. Там я столкнулся с офицером полиции. Гам представил меня. Тот сказал:
— Пойдешь со мной к главе столичной полиции.
Я спросил его о причине, но он прикинулся незнающим. Я попросил разрешить мне сообщить об этом жене, но офицер сказал:
— Гам это сделает за тебя.
По королевской улице мы направились в управление общественным порядком. Я предстал перед главой, сидящим на диване в окружении своих помощников. Он посмотрел на меня так, что мне стало не по себе:
— Ты путешественник Кандиль Мухаммед аль-Инаби?
Я подтвердил.
— Ты обвиняешься в том, что насмехаешься над религией нашей страны, гостеприимством которой ты воспользовался! — произнес он.
— Это обвинение не имеет под собой никаких оснований, — твердо ответил я.
— Есть свидетельства, — холодно заявил он.
— Свидетельствовать так может лишь тот, у кого нет совести! — закричал я.
— Не клевещи на невинных! Пусть судья рассудит.
Меня арестовали. Утром следующего дня я предстал перед судом. Зачитали обвинение, признать которое я отказался. Ввели пятерых свидетелей, впереди которых шел Гам. Произнеся клятву, все в один голос, как заученный урок, дали показания против меня. Суд вынес решение о пожизненном тюремном заключении, конфискации моего имущества и всей собственности, к которой они причислили и Арусу. Все это произошло в мгновение ока. Испытывая горькое отчаяние, я осознал, что правда иногда не идет ни в какое сравнение с вымыслом. Аруса потеряна, путешествия не будет, мечта о земле Габаль разбилась. А сам я перестал существовать на этом свете…
Тюрьма находилась за чертой города в пустыне. Это было огромное подземное пространство с узкими лазами в потолке, стенами, сложенными из крупных камней, и песчаным полом. Каждому заключенному выдали только штаны и шкуру. Мы дышали затхлым воздухом в сумраке, похожем на полумрак перед восходом солнца, которого мы никогда не увидим. Я осмотрелся вокруг и растерянно произнес: здесь я останусь до последнего вздоха. Заключенные проявили ко мне интерес, спросив о моем преступлении. Они расспрашивали меня, а я их. Я понял, что все мы сидим за убеждения, за политику. В каком-то смысле это меня утешало, если человека в моем положении вообще могло что-либо утешить. Это были исключительно свободолюбивые люди, которым претила сама атмосфера разложившегося общества. Они выслушали мою историю, и один из них произнес:
— Даже иностранцев…
Ни один из них не был безбожником, что, надо сказать, наказывалось отсечением головы. Вся их вина состояла в том, что они критиковали некоторые действия правителя, попирающие справедливость и свободу человека. Среди них я заметил старика, которому было за восемьдесят лет, пятьдесят из которых он провел за решеткой, куда попал еще во время правления прежнего короля. Немощное тело старика, в котором едва теплилась жизнь, распласталось на шкуре. Я понял, что он потерял чувство и память: не осознавал, где находился и что с ним произошло. Кто-то сказал:
— Ему можно позавидовать.
Нисколько не сомневаясь, я согласился со сказанным.
Наши мысли кружили вокруг вопроса: каково место человека в этом мире?
— Счастливой страны не существует.
— Страдание есть общий язык всех народов.
— Мы запутались между ужасной действительностью и неосуществимой мечтой.
— Но есть же лучшие страны.
— Они тоже несчастливы.
— А земля Габаль?
На этом волшебном слове мое сердце екнуло, и я с болью вспомнил свою потерянную цель. Я спросил:
— Что вы знаете о ней?
— Не больше остальных: говорят, что это родина совершенства.
Я озабоченно спросил:
— Не читали ли вы каких-нибудь книг о ней? Не встречали ли того, кто бы там побывал?
— Нет, слышали только это.
— Кто же сможет воплотить мечту?
— Человек — это всего-навсего человек.
Мне наскучил этот разговор. Надоели страдания и обманутые надежды. Я подумал про себя:
— Теперь мир для меня — только эта вечная тюрьма.
В таком пожизненном заключении бесполезным казалось рациональное учение моего наставника шейха Магаги. Но вера моей наивной матери в предопределенность событий давала мне успокоение, словно эта философия была создана для заключенных на пожизненный срок. Смирившись с судьбой, я подумал: да будет воля Аллаха! Все, что со мной произошло, ниспослано им. Я похоронил надежды, распрощался с прошлым, настоящим и будущим. Единственная оставшаяся надежда для такого заключенного, как я, — похоронить надежду, приспособиться к этой удушающей могиле и взять в жены поглотившее меня полностью бесконечное отчаяние. Я отгоняю призраки Родины, матери, Арусы, детей и земли Габаль. Я привык к удушливому воздуху, наполненному одной только затхлостью, слабому свету, полумраку, вечно стоящему здесь, и к вездесущим насекомым — истинным хозяевам этого места. Страдание и скука были моими верными спутниками. Я начал погружаться в глубины, которым не было конца. Вокруг царила тишина, мучение входило в привычку, а из отчаяния я черпал удивительную силу выносливости и терпения. Тишину изредка пронзали голоса:
— Рассказывают об одном старом заключенном, который смог развить внутри себя такую силу, что ему удалось пройти сквозь тюремную стену, подобно звуку, и улететь в запредельное пространство.
Я со свойственным мне терпением благосклонно выслушал этот бред. Через день, или год, другой голос сказал:
— Между Хирой и Халябом может начаться война, и тогда мы снова поднимемся на поверхность земли.
Я прощал того, кто напомнил мне о земной поверхности, и спрашивал себя, когда же, наконец, и я потеряю рассудок, как тот безумный старик! Я падал все глубже и глубже. Я потерял чувство времени, потерял смысл жизни, история для меня перестала существовать. Я не знал, какой шел час, день, месяц, год. Черты лица стерлись, собственный возраст стал для меня загадкой. Я так постарел, что потерял счет своим годам. Не было зеркала, в котором я мог бы увидеть себя, и только товарищи могли рассказать мне, каким я стал отвратительным и грязным. В этом мрачном мире счастливыми себя чувствовали только паразиты и насекомые. Наверное, поколения, века и эпохи сменяют друг друга, а мы здесь находимся в небытии с его вечным величием. Вот так… Вот так… Вот так…
Когда к нам сбросили новенького, мы, как крысы, окружили его, с удивлением разглядывая пришельца из иного мира. Несмотря на его старость и ужасный вид, мне показалось, что я где-то уже встречал этого человека. Не знаем, как давно умер старик, а этот пришел занять его место. Он посмотрел на нас и разрыдался. Кто-то сказал:
— Не реви, вшам не нравятся слезы.
Кто-то другой спросил:
— Ты кто?
— Я мудрец Дизинг, — со стоном ответил он.
Я вышел из состояния вечного забытья и закричал не своим голосом:
— Дизинг… Дизинг… Тебя уж мне не забыть!
— А ты кто? — спросил он.
Обретя ощущение времени, я закричал:
— Я — твоя жертва!
Он взмолился:
— Сейчас у нас с тобой одно горе.
— Между нами нет ничего общего!
Он закричал:
— Все перевернулось вверх дном: командующий армией восстал против короля, убил его и занял трон.
К моим товарищам возвращалась жизнь: они издавали радостные крики.
— Что происходит наверху? — спросил один из них.
— Люди короля убиты, меня же бросили в тюрьму до конца жизни.
Умершие было души обрели надежду, раздалась хвала новому божеству.
— Ты не помнишь меня? — набросился я на него.
— Кто ты? — в страхе спросил он.
— Я владелец Арусы! — выкрикнул я. — Вспомнил теперь?
Он испуганно попятился и опустил голову.
— Что с ней случилось, мерзавец?
— Мы пытались сбежать с проходящим караваном в страну Халяб, но меня схватили, она же продолжила путь, — униженно и заискивающе ответил он..
— Что известно о ее детях?
— Мы вместе ездили в Машрик, чтобы отыскать их, но не нашли и следа. С тех пор столько воды утекло…
Мне казалось, что я забыл о своих печалях, но гнев мой все возрастал.
— Никакой ты не мудрец, ты ничтожный червь! Не погнушался состряпать обвинение, чтобы украсть у меня жену! Ты заслуживаешь больше, чем просто смерти!
