— Райан! — завопила я, когда его пальцы соскользнули и он камнем пролетел два последних этажа. Я спускаюсь по лестнице, потея и пыхтя, а сердце скачет под ребрами, словно будильник. «Обожебожебожебожебоже я убила Райана Ричардса».
Я прорываюсь через запасной выход на нижнем уровне. Отрывистый хрипящий звук выходит из распластанной фигуры. Я в двух шагах, 999 уже набран на телефоне, и тут я понимаю, что он смеется. Я приседаю на корточки рядом с ним. Его лицо бледно-зеленого цвета, будто разбавленная жидкость для мытья посуды, а рука согнута в лишних местах, но он смеется.
— Скажи мне… — начинает он, морщится и ловит ртом воздух, дотягиваясь до телефона здоровой рукой.
— Скажи мне, что ты сняла это.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Эми
У нас был ритуал, наши полчаса вдвоем до того, как папа и Чарли просыпались. До того, как тишина раннего утра сменялась шумом труб, топотом и градом сонных криков: «Дорогая, где мои ключи?», «Что я сделал с этим файлом?», «Чарльз Майкл Беккер, ты принял душ? А? Принял? Нет, просто дезодорант не считается. Нет, ты не будешь завтракать шоколадом», — мы с мамой пили чай.
— В чем дело? — спросила она, опустившись на стул, а я, как обычно, сидела на краю стола, жуя секущиеся кончики волос.
— О чем ты?
— Ты выглядишь так, будто с прошлой недели в твоем нижнем белье поселилась семья ежей.
— Мама, давай не будем обсуждать мое белье, это странно.
— Два года назад его покупала тебе я.
— За эти два года многое изменилось.
— Я была альфой и омегой твоего белья.
— Звучит еще более странно.
— А ты не торопишься с ответом на мой вопрос. В чем дело?
Я замешкалась:
— Кое-кто из школы.
Мама сдула пар с чая.
— Понимаю. Ваши отношения с этим человеком абстрактные, амурные или амбивалентные?
— Немного из пункта «б», немного из «в».
Она оживилась. Ей нравилось слушать о моей личной жизни.
— Как его зовут?
Я замялась. Каждая мышца ниже солнечного сплетения напряглась. Но если я струсила, мне придется соврать, и чем, черт возьми, это кончится? Я втянула воздух, выдохнула и, пытаясь не обращать внимания на покалывание онемевших пальцев ног, сказала:
— Кристина.
— О.
Она моргнула, потягивая чай.
— Похоже, за два года действительно многое изменилось.
— Мама…
Она выглядела растерянной, сбитой с толку.
Я почувствовала, как у меня начинают гореть уши. Я знала, что все так и будет, и боролась с желанием закричать: «Это мой…»
— А как же Брэдли? Или Тимми?
— Джимми, мам. Только малышей лет до восьми зовут Тимми.
— Ах, зачем мне было запоминать его имя? Неряшливый прыщавый мальчик, он явно не подходил тебе.
Она заняла выжидательную позицию, пока я первой не прерву молчание.
— Кристина поцеловала меня, — сказала я. — Ну, я поцеловала ее. Мы обе поцеловали друг друга.
— Так в чем проблема?
Тогда я этого не поняла, но ее вопрос помог мне немного расслабиться.
— Она решила, что ей нравятся мальчики.
— Ну, как и тебе. Во всяком случае, если это не так, представляю, как удивится юный Джонни.
— Джимми, мам.
— Ах да, конечно.
— И Кристина решила, что ей нравятся только мальчики.
— Понимаю. А тебе?
Я опустила взгляд на свою кружку с гербом Пуффендуя, закрыла глаза и подставила пару лицо.
— Кажется, мне нравится только Кристина.
И я начала плакать над своим чаем, не только от грусти, но и от облегчения, и она обняла меня и сказала, что сейчас мне нравится только Кристина, но «на площадке много других мальчиков и девочек» (это ее слова — правда, такое впечатление, что она считала нас вечными восьмилетками), потом проснулся папа, спустился по лестнице в домашних штанах и футболке, я рассказала и ему, и он озадаченно стоял и смотрел, пока мама не произнесла очень громко и медленно, что, если Кристина когда-нибудь образумится, она с удовольствием познакомится с ней, а папа просто пожал плечами и спросил маму, где его брюки, вот и все.
Я выкрутилась.
— Как ты предпочитаешь? — спрашивает незваная гостья в жилете с бомбой, ставит чайник нашей семьи и достает две мои кружки с гербами Хогвартса.
Она на мгновение останавливается в раздумье, а затем выбирает заварочный чайник с Безумным Шляпником, который я подарила маме на день рождения. Мама любила «Алису в Стране чудес». Мы часто спорили, кто лучше — Алиса или Поттер. Я подарила ей чайник в знак примирения, а в ответ получила кружки с гербами Хогвартса на свой день рождения. Незнакомка заливает чай кипятком, а затем пристально смотрит на настенные часы, ожидая, пока истекут три минуты. Все это время сквозь оконное стекло доносится вопль сирен.
— С сахаром? — спрашивает она. — Или только с молоком?
Я не отвечаю.
— Только с молоком, — догадывается она и добавляет его. Она передает мне кружку Пуффендуя, а себе оставляет Когтевран.
Она садится на мамин стул. Я хочу вырвать ее чертовы глаза.
— Ничего, если я возьму сэндвич? — спрашивает она.
— У тебя же детонатор.
Она кривит лицо, как будто напоминать ей об этом было дурным тоном.
— Справедливое замечание.
Она берет треугольник хлеба с сыром и томатом с тарелки сэндвичей, приготовленных на поминки моей матери, и осторожно прикрывает остальные пищевой пленкой.
Она кусает, жует, глотает. Оживляется.
— Это ты сделала? — спрашивает она. — Как вкусно. Что за рецепт?
— Сыр. Помидоры. Хлеб.
Я с ненавистью смотрю на нее, но даже если она заметила мой сарказм, кажется, будто ей все равно.
— Я забыла позавтракать, — продолжает она. — Мелочи всегда сбивают с толку, правда? Сегодняшний план хорошо выглядел на бумаге, но пока не попробуешь, не узнаешь.
— Так ты впервые угрожаешь невинным людям бомбой? — спрашиваю я напрямик.
— Ну, не совсем. Но я никогда раньше так не поступала.
Она доедает бутерброд и тщательно прикрывает блюдо пленкой.
— Садись, — говорит она, — пожалуйста.
Я шаркаю до стула напротив нее и падаю на сиденье. Мои ноги онемели. Пропитанное потом платье прилипает к животу в том месте, где край стола вдавливает его в меня.
— А теперь расскажи мне, как дела в школе.
— Ты хочешь поговорить о школе? — мой голос звучит ровно, но я схожу с ума, балансируя между страхом, яростью и растерянностью.
— Конечно, я хочу поговорить о школе. Я хочу поговорить обо всем! — она смотрит на меня так, будто она — самый счастливый человек на Земле.
— Как Чарли?
Я чувствую, как у меня сводит живот.
— Чарли? Он в порядке.
«Он не здесь, не с тобой».
— Тебе нравится? Иметь брата?
Я впиваюсь пальцами в древесину стола. Ее голос приятный и расплывчатый, как дневной сон. Я начинаю дрожать. Ничего не могу с этим поделать. Выражение ее лица становится озабоченным.
— Вот, — говорит она, снимая один из шелковых шарфов Чарли со спинки его стула. — Или, если ты покажешь мне как, я могу включить отопление.
— Мне не холодно, — говорю я, но все равно беру шарф. Повязанный вокруг шеи, он скрывает аппликаторы лучше, чем воротник. Зубы начинают стучать, и мне приходится стиснуть их, чтобы произнести слова:
— Я… я… я боюсь.
На мгновение она кажется сбитой с толку, но затем следует за моим взглядом, устремленным на бомбу, словно сама забыла о ней.
— Конечно, — говорит она. — Конечно, ты боишься. Я знаю, что ты чувствуешь. Извини за это, — она показывает на жилетку. — Пойми, я знаю, что ты боишься. Я уверена, все поклонники говорят тебе это, но я вижу в тебе так много своего.
Она обхватывает свою кружку ладонями и прижимает ее к себе.
— Мне тоже страшно, — признается она.
Живот, словно налитый свинцом, скручивает еще сильнее. Я думаю о нервной болтовне женщины, о неконтролируемом звоне ложки о стенки кружки, когда она размешивала молоко.
