Судите сами. Школьно-примитивный способ припрятывания учебника (под рубаху, за ремень, с опорой на причинное место — не будет же учительница шарить там!) — Аполлонов довел до совершенства. Его слова «любимых писателей чувствую кожей» — были отнюдь не метафорой. «Пьесы Катеньки Великой щекотали меня», «у юбилейного Пушкина небритый коленкор», «не переношу альбомов — от них простужается аппендикс», «проглотить за раз три тома довольно-таки трудно», «я выносил эту книгу под сердцем», «глянцевая суперобложка — это кожа мокрой лягушки» — следовало понимать буквально. o:p/
Ванечка и в сорок лет сохранял живот пятнадцатилетнего. Никакого брюшка! Поскольку — тут он наставлял, желая приобщить к своим талантам, — втягивание книги под ремень уже затрудняет дыхание, а если с жирком — захрипишь. Как-то взял на прокат у Сашки-на-сносях бандаж для беременных — нет, замедляет работу. Да и практика показала, что книгу ловчее располагать в области надпочечников. o:p/
Далее. Механика (как в любом ремесле) все-таки вторична. Никто не спорит: важно уметь тянуть, тянуть книгу из тесноты, без кряхтенья, без неуместного швак-швак-швак — когда книги начинают швакать на пол! Но еще не забыть о лице: всегда отрешенно-спокойном, всегда книжно-вдумчивом. Чтобы сам вопрос — «А вы что здесь забыли?» — был бы неуместен, как — «А вы блондинок утром предпочитаете в какой позиции?». Но самое-самое — промеж стеллажей научиться перемещаться, как Андрей Болконский на званом балу, — легко! Обходительным (раз книжечка) кавалером (два), шепча комплименты (три, четыре), пируэт в другой ряд (пять, шесть), наклон, поклон (семь) — вот так танцуя, покорять сердца партнерш (восемь, девять)... o:p/
Трезво оцените свои природные данные. Кто высок ростом — идет в баскетбол или снимает книжки с верховьев шкафа. Кто низенький — в танкисты или нашаривает нечто завалившееся в пыль еще при прежнем руководстве. Можете покряхтеть (для правдоподобия) и объявить, что расплющиваете большим пальцем таракана, тьфу ты, двух!.. Заметьте, не следует покрываться красными пятнами от взволнованности момента. Здесь очевидный минус — у совестливых, белокожих блондинов. Но именно к их категории принадлежал Ванечка! Тогда, вычислив на себе недоверчивый взгляд, пойдите в атаку: «Э-э, простите, а в каком году родился-таки на свет Карл Маркс?..». Собьешь спесь с любой честноглазой сотрудницы — пусть пороется в энциклопедиях, вскакнув на лесенку, предоставив вашему взору свою попо и лакомые ряды книжек. o:p/
Но, повторимся, это механика. Психология — гораздо важнее. o:p/
Между прочим (а вы, касатики, знали?), и в библиотеке все начинается с улыбки. Но не с наклеенно-однообразной! В картотеке Аполлонова до дюжины улыбок. Улыбка передовика (хороша в провинциальных городах с населением от 100 тысяч). Улыбка ценителя природы (уместна там, где население не перевалило за 15 тысяч). Улыбка холостяка (универсальна!) Она, в свою очередь, имеет два подвида. Улыбка холостяка, еще не пережившего утраты (безотказно пленяет библиотекарш в возрасте до 28 лет). Улыбка холостяка, уже пережившего утрату (тут ваши библиотекарши от 44 лет и старше). Если небрежно раскрыть паспорт на графе «дети» с вписанными туда пятью детьми (паспорт не обязательно свой), то считайте, можно заказывать контейнер. Речь о книгах, если вдруг забыли. o:p/
А улыбка скептика? Тонкое оружие... Пустит вскачь сердечко библиотекарши из категории — «а вы думали, я здесь сижу, потому что не гожусь ни на что большее?». Библиотекарша зацокает, зацокает в лабиринты стеллажей с одной целью, чтобы на лице скептика открылся изумленный рот (и откроется!), ведь она продемонстрирует (а губки у нее, как у английской принцессы) издания (ну-ка, поперхнитесь!), которых и в Москве не сыщешь! Нет-нет, давать такое в руки — преступление... Лишь взглянуть... Помилуй бог... o:p/
Улыбка просто хорошего парня. Не упускайте возможность заменить лампочку в подсобке (там могут гнить брошюры врагов народа или труды по ритуальному омовению йогов). Смахнуть пыль с верхних полок — да запросто! (Вдруг оттуда слетит портрет Усатого, доброжелательно принимающего вязанки свежих цветов от розовоногих пионерок.) Сколотить стеллажонок? Всю жизнь только этим и занимаюсь. o:p/
Робкая улыбка. Для пожилых или тех, кто болен самомнением в острой форме (среди библиотекарш встречается часто, как среди бе — гонорея). Внимайте советам. Похвальна туповатость. Можно сослаться на неудобное освещение. Это стимулирует выдать книгу на дом — «Вообще-то (вздохнет печально, но с просветительским оттенком) не выдаем, но вам...». Бейте себя в грудь с честным звуком. o:p/
Улыбка гордого и молчаливого красавца. Библиотечные карточки она блаженно запишет на себя. Можете потрепать по щечке. Нет-нет, вынесу сам. Книги истлевают, добрые воспоминания — остаются. Будьте щедры, книгоблуды, на авансы. o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
5 o:p/
o:p /o:p
Если вдруг найдется слабонервный читатель, следует отдельно успокоить такого читателя: в отношении утягивания чужой собственности (если речь не о книгах) Ванечка Аполлонов был чист, как приемщик стеклотары. По карманам приятелей лапой не гулял, в чужие боты не влезал даже по забывчивости, а если выпил когда-то у кого-то французские духи, то, положа руку на сердце: с кем не бывало? o:p/
Ванечка был щепетилен в подобных вопросах. Неудивительно, что в студенческой крепости на Стромынке вспоминали, как измаявшийся Аполлонов с неделю обходил комнатенки, демонстрируя на вытянутых руках ничейный пиджак — потоптанный, с потащенным до крака рукавом, с растворившейся алой помадой в нагрудном карманце (при каких обстоятельствах девица-красавица сунула помаду туда?), даже с вольной запиской в другом кармане — пришлось читать ее вслух, чтобы помочь опознанию утерянного пиджака: «Я, — было сказано в записке пьяным карандашом, — тебя давно ласкаю мысленно», но главное — с мусляканой десяткой. Которую Ванечка, между прочим, мог бы сразу взять себе. o:p/
Впрочем, романтические девушки, прилежные читательницы Аполлонова, затеют спорить: им обидно, что Ванечка — далеко не такой Франсуа Вийон, как они вообразили. — Разве, — загвалчат они, — он не смахивал в свою авоську «бычки в томате» или «завтрак туриста» — все, что грудилось на прилавке и само уговаривало смахнуть? Пока виртуозный Ванечка гипнотизировал перезрелых продавщиц! А как же, — вытащат романтические девушки книжку, — «Полет на бесе»? Ведь там одна из эффектнейших сцен — воровство жратвы в Елисеевском! o:p/
«Ковры-самолеты, — начинает Ванечка отдаленно, — тем хороши, что у них грузоподъемность больше, чем у чертей. Чёрт — все-таки человек. Количество конечностей, например, совпадает. (Из деликатности не скажу, что считая неприличную. А хвост за конечность принимать неправильно — это лишь отросток позвоночника, с научной точки зрения.) Затем — лицо, нос, уши. Повышенная, согласен, волосатость. Как будто в баньке городской с волосатостью плохо. Шерсть... шерсть... Впрочем, кто вас заставляет париться с мужиками? — я, например, всегда стремлюсь в женское отделение. Сделаем вывод: раз чёрт — человекообразный, то и при хваленом всесилии злого духа (не спит, гад, семьдесят два часа — потом, правда, всхрапнет минут пять — и снова, гад, огурчиком; или легко поднимает рояль одной ладонью, но, с другой стороны, на кой мне рояль?), итак, при хваленом всесилии — не тягаться ему с торжеством инженерной мысли! Соответственно, с самолетом-ковром. Там все дело только в размере. Поэтому будущность за ковровыми дорожками. Пылятся, бедные, перед кабинетами! А надо пошептать над ними, поплевать — и перевозить будут больше, чем, простите, Байкало-Амурская вместе взятая магистраль за пятьдесят лет эксплуатации! Поделюсь, касатики, собственным опытом...» o:p/
И дальше, как известно, полет в Елисеевский. Куда, отметим, Ванечку в повести упрашивают смотаться друзья. Это к вопросу о чистоте на руку. o:p/
«Любите ли вы Елисеевский? Любите ли вы Елисеевский так, как люблю его я?.. Способны ли вы стоять в этом храме гастрономии, запрокинув голову в немом восторге? Увлекала ли вас игра световых бликов на витражах потолка и на хрустальных слезах светильников? Предпринимали ли вы усилия воображения, чтобы исчислить вереницу степенных господ и загадочных дам, которые некогда отражались в золотых зеркалах? Можете ли вы умилиться вместе с художником, создавшим листья лепнины в винно-водочном отделе? Благоговели ли вы перед столетним дубом прилавков? И вновь — прыг! — воспаряли душой, вспоминая, как в этом дворцовом зале грассировал голос княгини Зинаиды Волконской. „Моншер Александр, — обращалась она к белозубому красавцу-поэту, — в созданном вами образе Татьяны Лариной будущие поколения...” o:p/
Да! Повторяю: Да! Любите ли вы Елиссевский так, как люблю я? Нет, вы не можете любить Елисеевский! Вы вульгарно кидаете в сумку балык, буженину, кус масла, связки алых сосисок, сыр со швейцарскими дырками (господи помилуй!) и томную бутылочку хванчкары (с какой шлюшечкой будете пить ее вечером, а?), или вы посмеете приготовить салат из артишоков с прованским маслом?! Но больше всего — я буду, буду ее вспоминать до ласковых дверок крематория! — больше всего мне проникла в кишки старушенция, которая настырным голосом заявила: ёМне утреннего рокфора и булочку в маковом молочке...”. А Виндзорский дворец в придачу не нарезать по сто грамм?! o:p/
