Альбина зовет меня к себе. Хоть на неделю, хоть на месяц, хоть на год. Как мне захочется.
«…Правда, хочу вас предупредить, что дом у меня очень труден для проживания. Понимаете? Это полигон для выковывания терпения и воли, жилище аскета. Изнеженному человеку тут делать нечего. Зато воин тут бы был счастлив. Если вы не боитесь трудностей и если вдруг возникнет срочная необходимость куда-то ехать, то мой дом всегда с радостью примет вас. Право же, приезжайте!.. Я встретила Человека. Теперь бы не потерять. А если вам обязательно нужен повод для приезда, приезжайте, чтобы лучше узнать об учении Дона Хуана. Лучшего повода и быть не может! Клянусь вам, я расскажу об этом так, как никто. Много лет я читаю и изучаю эти книги и в какие-то аспекты учения, как мне кажется, проникла глубже, чем сам Кастанеда…»
Слов нет, как хочется мне откликнуться на ее зов. Даже цены на билет не отвращают, не расхолаживают. Но — страшно.
Не то страшит, что она может оказаться иной, чем в письмах. Этого я как раз не боюсь. Но вот моя персона — внушает мне серьезные опасения. Письма к ней я пишу своей лучшей частью — умной, высокой, доброй. Иные обдумываю по несколько дней. Приезжать же придется всему целиком.
Нет, я приеду, Альбина, обязательно приеду! Только позже. Подучусь еще в своей Школе (будь она благословенна), очищусь, организую своей внутренний хаос…
Неожиданно для себя полюбил астрологию. Вот уж, действительно, не ожидал от скептически настроенного молодого человека! Сколько помню, всегда от ее чар защищался иронией. И в годы студенчества, когда в середине семидесятых она, точнее, масскультурные подделки под нее стали входить в моду («Вы кто? Овен? Поня-атно… Ищите себе спутницу жизни — Стрельца. На худой конец подойдет и Лев. Только ни в коем случае не Овен и не Рак — это смертельно»), и совсем недавно, когда Нина язвила меня моим строптивым знаком, а я пылко парировал. У нас в Школе посещение лекций по астрологии если не обязательно, то весьма желательно. Но я не хожу, игнорируя укоры ребят. Если б не случай (по привычке списываю на случай, хотя давно уверился, что ничего случайного со мной отныне не происходит!) — Коля-майор в связи с переездом оставил мне на временное хранение груду ксероксных книг, — я бы так и прохлаждался в невежестве.
Книги сами пришли ко мне в дом (видимо, мое невежество затянулось, и Светлые Силы не выдержали), почти навязчиво легли в руки, древние и современные, и куча таблиц в придачу. Ничего не оставалось, как прочесть их. А затем — из любознательности — начертить дюжины две космограмм родственников и знакомых, всех, у кого помнил дату рождения.
Если сказать, что я здорово обогатился, на целую оккультную область, — почти ничего не сказать. Открылось новое измерение — так хоть и банальнее, но точнее.
Оказывается, я напрасно стыдился своего знака и настойчиво уверял, что имею с ним мало общего. Овен, тупой и агрессивный баран, если верить машинописным, массово размножаемым под копирку «гороскопам», на самом деле, согласно древнейшему халдейскому учению, есть голова Космического Человека. Гордый царственный ум, не подверженный ничьим влияниям. Вот так, и не менее того! Правда, тупой баран тоже не подвержен влияниям, и он тоже Овен, самая низкая его разновидность, но ко мне-то какое он имеет отношение?..
Я чувствовал, как гордыня моя стремительно напыжилась и расправила плечи.
(А интересно читать и сравнивать разных авторов-астрологов, всегда можно определить, какого знака автор: один из двенадцати, как правило, дается подробней всех остальных, и глубже, и мистичней.)
Правда, поводов для гордыни в конечном счете у меня оказалось немного. Гораздо больше — для скорбного стоицизма.
«Большой крест» — так называется фигура, получившаяся в моем гороскопе. Не просто крест — тягота, драма, бремя, — а еще и большой.
Четыре угла креста — четыре пораженных дома, самых важных и сущностных. Четыре фокуса боли: депрессия — одиночество — непризнание — бездомность.
Крест. То-то с юности любимое число — четыре. То-то так раздавливает, пригибает, вбивает подбородком в пыль тяжесть существования.
Стало наглядно, графически понятно, отчего меня никогда не печатали, да еще так изуверски — помахав публикацией перед носом, подразнив. Просто в доме карьеры окопался Уран, планета неожиданностей и сюрпризов. А пораженный, израненный Уран (у меня он, естественно, пораженный, как и большинство планет) дарит парадоксами и переменами к худшему. Вообще, он похож, озлобленный Уран, на глумливую усмешку судьбы. На непредсказуемо стервозный нрав какой-нибудь Мойры.
И почему я одинок и все романы мои кончались мучительно, тоже ясно: разрушен седьмой дом, отвечающий за брак и серьезные любовные связи.
Глядя на свой звездный иероглиф, я растолковал наконец-то свой сон. Один из немногих сквозных снов, снящихся мне всю жизнь. Будто я звоню по телефону и не могу дозвониться. Звоню Динке, другу, матери, Марьям — в разное время объект общения, необходимый позарез, разный. Не могу дозвониться: забываю номер, плохо крутится диск, нас разъединяют или все время соединяют не туда, ни у кого в округе не находится девушки, или телефонная будка вдруг оказывается привешенной высоко к стене дома, и нужно карабкаться к ней, скользя подошвами по штукатурке, цепляясь руками за край ее, срываясь…
Сейчас я понял, о чем этот сон. Всю жизнь я пытаюсь докричаться до сути того, кто близок мне на данный момент, выйти на уровень бессмертной души, где исчезают дрязги, разборки, борьба самолюбий. Где отваливается, как засохшая грязь, скорлупа эго. Где двое теряют свои границы и своих пограничников. Только такое общение, такое пред-стояние имеет для меня смысл и ценность. И, напротив, каждый разрыв — страшнее смерти. Страшнее смерти, когда двое, прежде слиянных, становятся чужими. (Как часто мы повторяем, не замечая, избитые, но совершенно бессмысленные фразы. «Страшнее смерти». Но разве это страшно? Если уж на то пошло, рождение куда страшнее.) Не просто страх или грусть, но — метафизический, запредельный ужас, ибо в этом — предательство мироздания, знак того, что миром правит хаос, безглазый, ворочающийся в бездне зверь.
В седьмом доме у меня Солнце — сознание, дух. Поэтому он для меня всего важнее. Но Солнце пораженное — израненное копьем Марса, обожженное молнией Урана, оттого я всегда терплю крах в самом насущном.
Так что со мной все ясно. Если бы еще эти замечательные, умные книги сказали, как жить с такой вот звездной картинкой, запечатленной не где-нибудь, а на теплой, пульсирующей мышце судьбы? Безжалостно вытатуированной стерильными звездными лучами. Беспрекословной, как компьютерная программа Бога-Отца.
У Марьям тоже «большой крест». Сердце мое остановилось, когда я нарисовал ее гороскоп. Как, оказывается, мы похожи… Потусторонние брат и сестра. (Почему, ну почему она не полюбила меня, хотя бы как брата?..)
Бедная моя Марьям не справилась со своим крестом. Он раздавил ее. Он был тем больнее и острее, что никому не виден, спрятан внутри. Внешне, для постороннего взора, у нее не было никаких причин кончать с собой: способности, молодость, свободное время, влюбленный дурак (то есть я), сдувающий с нее пылинки…
Марьям всегда словно бы ходила по остриям ножа. Как Русалочка из андерсеновской сказки. Но, в отличие от Русалочки, не умела или не хотела скрывать свою боль, улыбаться, светиться. Она абсолютно не могла лицедействовать, примирять маски. Случалось, что незнакомые люди в транспорте вдруг говорили: «Девушка, не переживайте же так, все образуется». А она не переживала, верней, переживала не больше обычного, ежечасного.
Всегда, с первого дня знакомства я чувствовал, что ее гнетет нечто непосильное. Но лишь сейчас, занявшись астрологией, увидел это нечто воочию, вычертил своей рукой его «портрет».
«Раздавиться бы мне под тяжелым каблуком рока».
Кажется, такая или похожая фразочка мелькнула в ее дневнике, одном из тех, что пару дней назад стал вольным пеплом.
* * * * * * * *
Вчера была мистерия в Скорпионе. Первая мистерия со времен моего прихода в Школу.
Хожу сейчас, словно под светлым гипнозом Всевышнего. Кажется, оправдалось мое предчувствие чуда, свершился поворот на 180 градусов скрипучей оси мироздания. Не зря я пришел, точнее, «меня привели», как здесь говорят.
Мистерия — пятичасовое действо, в одно и то же время невообразимо древнее, доязыческое (уходящее корнями в жреческие таинства египтян, ацтеков или еще глубже — атлантов), и — самое современное, интер-религиозное.
Сотня учеников в разноцветных плащах, расшитых крестами и звездами, кружились, распевали мантры, молчали, творили невидимую, но внятно ощущаемую высокую реальность… и центром, стержнем, вокруг которого вращалась яркозвучная магия, была Н.Т.
