Сотня учеников в разноцветных плащах, расшитых крестами и звездами, кружились, распевали мантры, молчали, творили невидимую, но внятно ощущаемую высокую реальность… и центром, стержнем, вокруг которого вращалась яркозвучная магия, была Н.Т.
В фиолетовой тоге, расцвеченной на груди семиконечной серебряной звездой, с диадемой в виде зодиакального знака Козерога в пышных волосах. Сиреневые чулки, сиреневые высокие сапоги с окантовкой из серебра. (Фиолетовый цвет, который она не снимает ни в будни, ни в праздники, — цвет седьмого луча, луча обрядовой магии и ритуала, на котором построена Школа.)
Мне, как только что принятому ученику, плаща не досталось. Лишь малиновая ленточка в волосы. И стоял я в самом последнем, самом дальнем от Н.Т. кругу. Правда, и вся наша группа тут же, рядышком. И Ольга, и майор. Все, кроме Нины, она — во втором кругу, совсем близко к центру.
Я почти не устал за пять часов, хотя мы ни разу не присели, не прервались, не перевели дух. И это удивительно! Вернее, это радостно-закономерно. Н.Т. говорит, что во время мистерий на Школу подается огромный энергетический поток. Горы можно ворочать. Не спать сутками.
Мы приветствовали четырех Владык Мира. И Христа. И Будду.
Спели, шествуя по кругу, гимн мировых служителей: «Слава Единому!»
Выстроившись пульсирующим многоугольником, взявшись за руки, обратились поочередно к звездам: Сириусу, Полярной, Альтаиру. (Почему-то мне явственней всех откликнулась Полярная — засветилась, протяжно отозвалась, оказалась внутри меня, под лобной костью — мерцающий фокус покоя и воли. От ее холодного света слегка заломило зубы.)
Под мощную вибрацию мантр разгоняли десять мировых наваждений. Наваждения материальных ценностей, комфорта, власти, могущества… всех не помню, но каждое успевал ощутить как личного врага, как липкую паутину майи, опутавшую души моих собратьев и мою собственную, и раздвигал ее, разрывал изо всех сил.
Был, как натянутая струна, завороженная, звенящая (а в православном храме выстоять трехчасовую службу всегда было тяжким испытанием), и потом, когда все это кончилось, — никакой усталости, несся домой, как на крыльях, подскакивал на тротуаре, пугая прохожих, и долго-долго возбужденно не мог уснуть.
Нет, немного я все-таки устал, особенно под конец. Все чаще и чаще переминался с ноги на ногу. Это потому, что стоял в последнем кругу, до которого доплескивалось меньше всего энергии. К тому же то и дело выходил из энергетического потока, открывал глаза, отвлекался. Лица, к которым за два месяца успел привыкнуть, сегодня были иные. Торжественные. Священнодействующие. Выпевающие мантры единым слаженным гулом, от которого страшно становилось за сохранность потолка.
Н.Т. я восхищался. Величавая жрица! Неизвестно каких времен, вневременная, лиловая, серебряная, с глубоким, властным и звонким голосом. Она вращала нами, словно гигантским разноцветным часовым механизмом. Она царила. Она держала собой, не умолкая дольше, чем на три секунды, все волшебство, всю энергию и громаду действа. Не уставая, не сникая, не запинаясь. Фиолетовый прозрачный звук, прокалывающий небо, вызывающий оттуда ответ в виде золотого, звенящего в ушах потока. Полубогиня.
Грядет эра синтеза, и потому женщины в духовном движении играют все большую роль. Елена Блаватская, Елена Рерих, Мать Мирра, Н.Т. — славный перечень.
Прибой времени исподволь подмывает границы стран, наций, вероисповеданий. Раздробленное и малое стремится в единство. Готовится зародиться и расцвести Роза Мира, великая мечта Даниила Андреева.
Ей, Женщине — слово, великой Матери, средоточию мудрости и глубины. Если Мужчина — вечнокипящий Разум, создатель отдельных идей, учений, религий, то Женщина — сплавляет их вместе на тигле Любви, не создает, но выращивает единую религию, космическое Учение. Поистине, последнее слово в истории нашего чреватого Божеством, измученного беременностью, бедного человечества — за Женщиной.
Но лицо, говоря по правде, у нее обыкновенное. Что я отметил еще на прослушивании. Лицо благополучной, ухоженной, интеллигентной дамы. Глядя на нее в толпе, ни за что не выделишь. И во всей Школе — что смущало меня в первые дни — мало выдающихся, просветленных лиц. Два-три, может быть.
Этими двумя-тремя я тоже любовался во время мистерии. Еще я смотрел на Ольгу. Точнее, взглянул пару раз, а потом старался не поворачиваться в ее сторону. Словно подсмотрел что-то недозволенное. Ольга шла с закрытыми глазами, вытянув вперед руки, мычала мантру, обращаясь к звезде Альтаир, и лицо ее было таким прилежно-беспомощным, преданным-преданным… Она вовлечена была в действо полностью, всем существом, в отличие от меня, ротозея.
Сегодня на группе делились впечатлениями о мистерии.
Основной запал был: да, это настоящее! Если до сего дня еще сомневались: остаться ли здесь, что за странная секта, не черная ли, не шарлатанство ли… то после мистерии все сомнения растаяли.
А какой энергетический заряд получил каждый! Кому-то снились удивительные сны. Кто-то работал над диссертацией до рассвета. Ольга сказала, что побывала на богослужении. До этого много раз бывала в храмах, и в православных, и в католических, но настоящее богослужение, таинство соединения с Высшим — первый раз, вчера.
Тамары почему-то на мистерии не было. И в группу она не пришла сегодня. Что-нибудь с сыном? Отчего меня так тревожит судьба этого худого мальчика, я ведь и не знаком с ним совсем… Нина сказала, что надо позвонить Тамаре, Коля с готовностью подскочил к аппарату, но трубку никто не взял.
Ольга была оживлена, и я порадовался за нее. Понемножку она выходит из своей зажатости, из одинокой скорлупы. Я даже заговорил с ней наконец по дороге к метро. Спросил, есть ли в ней какие-то изменения за то время, что мы в Школе. О да, еще бы! И мы сравнили наши впечатления и изменения.
Она тоже чувствует прилив сил. Меньше стала есть и меньше спать. (А раньше — девять-десять часов, как минимум, иначе не высыпалась!) Совсем разлюбила мясо. В ушах почти постоянный звон. Такой тоненький, неназойливый, приятный — словно постоянное напоминание о вечности, о душе, об Учителе. Иногда болит лоб, так сильно ломит, что приходится выходить из медитации.
— А перепады настроения у тебя бывают?
— Ага! — Она радостно закивала и даже, кажется, подпрыгнула. — Иногда по четыре раза в день бросает из тоски и апатии в щенячий восторг.
— Вот-вот, у меня то же самое. И тоже до четырех раз в день. Я радуюсь этим качелям, просто балдею от них. Видишь ли, для меня это совсем непривычно — прыгать вверх-вниз, из депрессии в эйфорию. Я не привык прыгать. Если уж депрессия — то долгая, монотонная, никаких перепадов и прыжков вверх…
Она замечательно слушает. Мне бы хотелось быть ее клиентом на телефоне доверия.
— А ты не знаешь, что значит, когда болит макушка головы, там, где седьмая чакра?
— Думаю, что-то хорошее. У Нины надо спросить… А тебя не тошнит, когда ты медитируешь на физическое тело? Меня — тошнит. Думаю, моя христианская суть мешает, христианская ненависть к плоти.
Она рассмеялась.
— Нет, не тошнит… А знаешь, вчера в медитации я вышла за пределы головы. Правда-правда! Невысоко, сантиметров на тридцать. Стало страшно: вдруг выйду совсем и не сумею вернуться?
— Здорово! Ну и как?
— Вернулась. А больше уже не получалось ни разу, как ни пыталась…
— Ничего, все впереди! А я все чаще стал ощущать свой третий глаз!
— Открывается?!
— Свербит и чешется, но никак не откроется. Никак. А в медитации его то сверлят тонюсеньким стальным сверлом, как ученику тибетского ламы, то в него нацеливается клювом летящая мне прямо в лицо птица. И кто-то высший, утишая боль, касается моего лба мягкими, милосердными губами…
Мы проплыли мимо очереди в винный подвал, где назревала пьяная склока, и Ольга, оглянувшись в ту сторону, сделала томно-торжественное лицо. Пройдя пять шагов, прыснула.
— С недавних пор стала ловить себя на том, что пытаюсь — не смейся! — спиной и затылком усмирять скандалы в транспорте и пьяные драки. Представляю, как от меня исходят во все стороны лучи мира, покоя, света… и окутывают всех. Правда — результата никакого.
Так мы болтали, и мне хотелось рассказать ей многое-многое, и об астрологии, и о медитации, которую выдумал недавно — с моим любимым огнем, но мы уже расставались в метро, расходясь по своим линиям.
* * * * * * * *
Во время мистерии случилось, помимо всего, еще одно удивительное событие. На этот раз лишь для меня. Странное, двойственное. Не могу очухаться, определиться в своем отношении к нему.
Перед самым концом действа мы спели гимн мировых служителей, взявшись за руки и шествуя по кругу. После всех перестановок, фигур и пульсаций я оказался рядом с Ниной, и ладонь ее сцепилась с моей. Голова едва доставала мне до плеча. На лбу блестела зеленая звезда с семью лучами, фигуру облегал плащ цвета морской волны с серебряным крестом на спине. Резковатый голос по-детски старательно выпевал слова гимна.
