— Догоняй, воин. И ноги выше поднимай. Лечить тебя здесь будет некому.
— Как некому? А Дымов?
— Вот наглая тварь! — беззлобно возмутился Артур. И Сармашу:
— А что там, в этом ангаре?
— А ты, что же, примеряешься? — усмехнулся тот.
— Брось… Бросьте, товарищ прапорщик. Куда мне теперь примеряться. Так, любопытство мучает.
— Ну-ну. Любопытство. Что-то заморозили здесь в семьдесят седьмом году, после оперативно-стратегического учения «Запад». Может, котелки, может сухпай просроченный.
— Оружие?
— Не думаю. Навряд ли… Хотя, кто его знает. Объект этот раньше за Страхувским танковым полком числился. Потом, когда Страхув выводить начали, Свинтошувскому гарнизону передали. Теперь, вот, нам… Скоро здесь совсем ничего нашего не останется…
Он вгляделся в часы.
— Без четверти шесть. Эй, воины, а ну поторопись! Юращенко, тебе заступать через четверть часа!
— А почему это мне?!
— Отставить разговоры! Догнать строй, солдат!
— Строй, строй… Где здесь строй?! Чуть что, Юращенко… Вот, так всегда… Юращенко, Юращенко… Что там Юращенко, что здесь Юращенко…
— Юращенко, заткнись, а! — крикнул ему Артур.
— А повежливее нельзя? — спросил Юращенко исполненным трагизма голосом.
— Можно, — сказал идущий с ним рядом Дымов. — Будь любезен, заткнись, пожалуйста.
Юращенко вздохнул.
— Опаздываем, — старший прапорщик Балаба вышел им навстречу из огромной общевойсковой палатки.
— Да, — махнул рукой Сармаш, — тут, брат, такая неразбериха… Полбатальона на вторые сутки заступило. Весь вчерашний караул с тяжёлым отравлением в госпитале…
— Нууу!
— Вот тебе и ну.
— И как же это?
— Да кто его знает. Алвртсяна вчера в гарнизон забрали на дознание. Пока не вернулся.
— Да что ты говоришь!
— Да, брат, такие дела.
— Ты-то хоть поспал?
— Да, я-то поспал, бог миловал.
— А воины твои? Сагамонов, ты, что-ль?
— Так точно, Ваше высокоблогородие!
— Острииишь?!
— Так точно, Ваше высокоблагородие!
— А это кто? Никак Юращенко! Мать честная, ну и народец тебе достался! Ты, Вась, с ними построже…
— Ладно, — оборвал его Сармаш. — Пошли в палатку, вещи положим — и на посты. Твоего менять надо.
— Не суетись, — ухмыльнулся Балаба. — У меня там Бажолбаев на снег не нарадуется, видел его, говорит, три раза в жизни.
— Счастливчик, — сказал Сармаш. — И всё же.
Они откинули полог и вошли в палатку. В помещении с выцветшими брезентовыми стенами горела единственная лампочка-стоваттка. Под ней, на видавшем виды спальном мешке, лежал одетый в форму и бушлат рядовой Аверченко и читал книгу. Сержант Гурзум-оглы сидел за деревянным столом и грел руки о стоящую рядом буржуйку с уходящим в брезентовую крышу дымоходом.
— Аверченко, ёкарный бабай! Ну не ложись ты в проходе, сколько раз говорить!
Читающий солдат хрустнул печеньем.
— Аверченко, оглох?!
— Товарищ прапорщик, дайте страничку дочитать, потом хоть заоритесь…
— Встать, мле, солдат!
Аверченко нехотя поднялся.
— И приведи себя в порядок! Нет, Вась, всё же расслабляюще действуют на личный состав такие каникулы…
— Ладно, пошли на посты, — сказал Сармаш. — Сагамонов, Дымов — располагайтесь. Юращенко — со мной.
— И вон тот спальник у стеночки подсушите, — хохотнул, выходя, прапорщик Балаба. — У Бажолбаева, кажись, брачный период.
— Ну, как служба, братья по оружию, — спросил Артур, когда начальство вышло.
— Служба как дружба, — отозвался рядовой Аверченко. — Кому впрок, кому в бок.
— Да какая здесь служба, — Гурзум-оглы надкусил сахар. — Так, ходим-бродим. Был бы прапор путём — побухали бы. А с Балабоном каши не сваришь. Сам ведь мучается, огызни сейдым, по хлебалу вижу. Я заикнулся было, в смысле в деревню за вином — куда там! У меня, вон, в мещуге три четверти «Выборовой», так назад и везу. Позорище…!
— Ну так открывай, — перебил его Аверченко. — Чего мучиться. Ты как певец больших и драматических… Божба божбой, а как откупорить — Страхув — Свинтошув.
— Пусталыга ты, Аверченко, — Гурзум-оглы разгрыз ещё кусочек сахара. — Я хоть в Баку и в русской школе учился, а твою текстуру без словаря не хаваю…
— Хавай, не хавай, — проворчал Аверченко, не отрываясь от книги. — Где бутылка-то? Воот, трепостат ты и есть, хоть и с Баку… А может, не с Баку? А то жидишься, как с Житомира…
— Вы прямо как пожилые супруги, — сказал Артур. — Серёг, достань бутылку. Там, в моём рюкзаке.
— Во, — вскочил Аверченко, — другой базар! В каком рюкзаке?
Он схватил первый попавшийся. Принялся развязывать тесёмки.
— А ну, положи, — тихо сказал Артур, и зрачки его сузились в щёлочки.
— Ты чего, Артура, не доверяешь? — Аверченко развязал узел и просунул руку внутрь.
Артур спустил с плеча автомат. Рывком передёрнул затвор. Аверченко застыл на месте.
— Руку высунь. Так. Теперь тесёмочки завяжи. Серёг, возьми у него мешок. А теперь достань из вон того мешка бутылку. Я сказал — Серёга!
— Ты чего — псих?! — спросил Аверченко, садясь на пол.
— Я-то? А, ну да. Псих. Ещё какой, — Артур вытащил магазин и передёрнул затвор.
Патрон выскользнул из щели казённика и покатился по брезентовому полу палатки.
— Серёг, поторопись с водкой, — сказал Артур. — Сейчас начальство вернётся.
— Ну-ка, ну-ка, — Гурзум-оглы поднялся из-за стола, подошёл к Артуру и, нагнувшись, поднял патрон. Спросил:
— Ты чего это, Сагамонов, баптист?
— Спрячь-ка водку, Серёж, — сказал Артур, беря патрон из рук сержанта.
— Эй, эй, чего ты! — возмутился было Аверченко. — Тоже, что ли, из Житомира?
— Заткнись, — отрезал Артур. И Дымову:
— Пошли выйдем.
У входа в палатку он принялся вытаскивать из магазина патроны.
— Что случилось? — спросил откинувший полог Дымов.
— Полог опусти! — донеслось из палатки. — Не Анапа, бля!
Дымов прикрыл вход в палатку.
— У меня патроны холостые, — сказал Артур.
— Да что ты говоришь?!
— Представь себе…
Артур ссыпал патроны в карман и достал из подсумка ещё один магазин. Выдавил патрон. Протянул Дымову.
— Дела, — сказал тот, подкинув его на ладони.
Артур выдавил ещё один. Поднёс ко рту. Надавил на кончик зубами. Потом швырнул его в снег, сел на корточки и обхватил голову руками.
Дымов поднял патрон, вынул из руки Артура магазин и вставил его обратно. Спросил:
— Как это могло произойти?
— Попов, — сказал Артур, поднимаясь.
Невдалеке послышались голоса.
— Пошли внутрь, — Артур взял у Дымова магазин и примкнул к автомату. — Потом разберёмся…
— Ну, Вась, счастливо оставаться, — сказал прапорщик Балаба, покидая палатку. — Пост сдал.
— Пост принял, — ответил Сармаш, склонившись над протоколом передачи. — Сагамонов, проверь-ка здесь точку.
Артур взял со стола трубку и обвёл взглядом стены в поисках гнезда.
— Тама, — сказал продрогший Бажолбаев, указывая трясущимся пальцем в точку над столом.
Артур всунул штекер в гнездо. Поднёс трубку к уху. Сказал:
— Есть контакт.
И Сармаш подписал протокол. Балаба взял его и покинул палатку. Вслед за ним вышел Аверченко.
— Пошли, туземец, — сказал Гурзум-оглы Бажолбаеву, взяв в руку прислонённый к столу автомат.
Бажолбаев поднялся, еле разогнув ноги. Обвёл палатку диким взглядом и, вздохнув тяжело, поплёлся к выходу. Гурзум-оглы двинулся за ним.
— Магомет, — окликнул его Артур.
Тот обернулся, уже откидывая полог.
Артур ткнул пальцем в магазин, потом поднёс его к губам. Гурзум-оглы кивнул и вышел.
— Пошли перекурим, — сказал Сармаш. — Заодно и осмотримся.
Они взяли оружие и вышли наружу, прямо в густые морозные сумерки.
— Снег перестал, — сказал Дымов.
— Да уж пора бы, — отозвался Сармаш. — Посты по пояс завалены…
Артур достал сигареты. Закурил. Протянул пачку прапорщику.
— Пойдём, я вам удобства продемонстрирую, — сказал тот, закуривая.
По еле различимой тропинке они вошли в лес, необычайно светлый, несмотря на непрестанно сгущающиеся вокруг сумерки. Было тихо, только хрустел снег под ногами да лежалая ветка трещала под чьей-нибудь неосторожной лапой. Нарушать такую благодать не хотелось, и они шли молча. Шагов через сотню лес оборвался, заснеженная земля круто ушла вниз, и там, внизу, у противоположного края расстилающейся у их ног долины замигали, заискрились крошечные огоньки.
— Деревня, — сказал Сармаш и стукнул кулаком в стену крошечного фанерного сооружения, примостившегося на краю обрыва.
— Это, что ли, удобства? — спросил Артур.
Дымов приоткрыл скрипучую деревянную дверь.
— Они самые, — ответил Сармаш.
