Она была болезненно возбуждена, живописуя это, а прежде сказала с тем выражением, с каким вам вынужденно говорят что-то очень неприятное: «Не для тебя я, цыплёночек». От воспоминания мне паршиво-паршиво, впору оказаться в душегубке, где вас обдают то горячей водой, то холодной, подхватывают и кладут на кровать, к которой подведён электрический ток. Я вытягиваюсь на ней, слух улавливает лёгкие шаги, входит Нинель — совершенно нагая, в резиновых шлёпанцах. Её стройное белокожее гладкое тело близко-близко от меня, она кокетливо играет бровями, протягивает руку к моей щеке, я жду — она скажет: «Ямочки у тебя на щеках — прелесть!» Но лицо у неё меняется, она произносит с мягкой грустью: «Твой листок очень помог, спасибо».
День в самом его начале особенно уныл. Я проглотил через силу порцию манной каши, руки дрожат, и мне стоит усилий не расплескать чай из стакана. К моей кровати подсел Генка, желтолицый, с жёлтыми белками глаз. Знаю: сейчас и я точно такой же, только, должно быть, ещё измождённее.
Мы вспомнили знакомых. Я ездил домой не так давно, на Первое Мая, и теперь сообщил Генке: Ад стал специалистом по ремонту телевизоров, ходит на работу в лакированных туфлях. Альбертыч всё такой же юморист, и всякий раз, когда я бываю дома, у него кто-нибудь гостит. Филёный, до того улыбавшийся, опустил глаза. Пасмурный, проговорил степенно-горестно:
— А у меня мать умерла от рака.
Я слышал об этом ещё года два назад. Мы стали припоминать других умерших от той же болезни, находя подтверждение ходившему в народе: число заболеваний раком и белокровием стремительно растёт в нашей местности. Причина — загрязнение среды, радиация... Филёному, я чувствую, хочется поговорить и о другом, но не в битком набитой палате.
Вскоре я смог прогуливаться по коридору. Генка, присоединяясь ко мне, вполголоса читал блатные стихи. Их лирические герои были схожи. Один верил, что когда выйдет на волю, его с нежностью примет подруга, у её глаз окажутся морщинки, и он заплачет, оба будут запивать шампанское собственными слезами. Другой герой спас девушку от грубых наглых сластолюбцев, она — прекрасная, чистая — вознаградила его любовью, но он попадает в тюрьму, а ненаглядная выходит за того, кто не способен сравнивать её с лилией и с истомной южной ночью... Коридор оканчивается поворотом вправо, там небольшая площадка, от неё вниз бегут ступеньки, видна дверь, которая должна выходить на задний двор. Почему бы не проверить это? Я спустился по ступенькам, дверь не поддалась: заперта на ключ. Генка встал рядом со мной, помалкивая. Возле двери имелось окошко, перед ним росло дерево, был виден краешек территории со следами колёс на влажной земле. Я поглядел на Филёного:
— Там дальше — овраг?
— Овраг? Возможно, — он ждал продолжения.
— Забор вокруг больницы не жёлтый?
— Серый штакетник, — сказал он с возросшим вниманием.
— Мне кое-что прибредилось... — я рассказал, что в приступе болезни представил, будто в больнице есть моечная, где убивают током. Нарисовав картину, добавил: — Нянечки в коридоре из простыней мешок шьют. — Указывая на дверь, я процитировал: — Звучат два удара часов, старый сыч убирает засов.
Генка усмехался в мрачном волнении.
— Вот здесь проходят с ношей, — усмехнулся и я, — на краю оврага раскачают: раз-два! раз-два! И — лети, крутись и радуйся!
Филёный погрузился в раздумья, проговорил:
— Если б твоя фантазия такое выдала не от болезни, я бы тебе поклонился. Я бы понял, как для тебя невыносимо паскудство жизни, когда другие довольны, что живут, и рады под душем помыться.
Мне стало неприятно. Зачем я не сказал, что передаю фантазии Нинель? Затем, что та наша беседа была только нашей с нею и ничьей более. Но тогда почему я не оставил её сюжет при себе? Хотел проверить, чем шутит случай, не караулят ли меня совпадения, а Генка неотступно меня пасёт — я и задал ему вопросы, их пришлось объяснить, язык развязался.
Филёный изучающе наблюдал за мной.
— В брак, как я понимаю, пока не вступал?
— Ещё б чего, — буркнул я.
Он спросил с упорством интереса, будто зная, что я захочу уклониться от ответа:
— Её видел потом?
Я сознавал — разговор о Нинель неизбежен, — и всё равно меня сразила уверенность Генки: я пойму, кто имеется в виду. Можно было поиграть в забывчивость, но стоило ли? Да и моё лицо уже меня выдало.
— Она уехала, когда я был в СИЗО. Потом не видел.
Он жадно спросил:
— А хотел поехать к ней?
— В мечтах? — Меня не тянуло толковать об очевидном: на какие шиши я бы поехал? И на что мог надеяться? Надежда не выходила за пределы мечтаний, некоторое время действительно донимавших меня. Я видел Нинель в миг встречи. «Ты?.. — восклицала она изумлённо. — Погоди, — шептала взволнованно, ласково, — не говори ничего, дай опомниться...» На ней сиреневый халатик, в каком она показалась на веранде и который сняла, собираясь мыть голову.
Генка, непонятно к чему, сказал, как бы подковырнув:
— Студент Забавских, завтрашний интеллигент! — тощий, с впалыми щеками, он глядел мне в глаза холодно и насмешливо. — А я к ней поехал.
— Врёшь! — вырвалось у меня — вероятно, вопреки чувству, что нет, не врёт.
Когда его выпустили, услышал я, он поработал месяц, взял расчёт, продал магнитофон, ещё кое-что. До того, зная, что Надежда Гавриловна записывает паспортные данные своих квартирантов, направил стопы к ней: видимо, тогда и встретился мне. Она, разумеется, спросила, зачем ему сведения, и он объяснил: хочет, чтобы Нинель убедилась — его больше не обвиняют в убийстве. Осмотрительная хозяйка боялась неприятностей, но ей протягивали двадцать пять рублей, половину её пенсии, — пришлось рискнуть. Филёный узнал и местожительство Нинель и даже то, что в браке она не состояла.
Он приехал в её город Магнитогорск сырым зимним днём. Запомнил, как накрапывал дождик, влага тут же подмерзала, покрывая улицы тоненькой прескользкой плёнкой, и люди шли как по катку. Нинель жила в типовой пятиэтажке. По прикиду Генки, с работы должна была возвратиться часа через два, и он пошёл искать цветы: их обычно продавали на рынках кавказцы. Когда он покидал рынок, держа завёрнутые в целлофан десять тюльпанов по три рубля за цветок, ложились сумерки. Посыпался снег, ветер сдувал его с обледенелых улиц.
Я слушал Генку и видел его в осеннем пальто с поднятым воротом, несущего букет. Нинель могла уже быть дома, если направилась с работы домой. Поглядывая на Филёного, я сказал:
— А вдруг она б не одна пришла?
— А хоть бы и так? — отрывисто, с вызовом бросил он.
Я молчал, и он сказал, что остановился в её подъезде: может, она ещё не возвратилась и вот-вот появится? Мне представилось, как его грызло и выворачивало: а что, если с ней окажется кто-то? «Будь его повествование правдой», — мысленно подстраховался я. По его словам, он простоял минут двадцать и затем приблизился к её двери.
— Глазка не было, — привёл подробность.
— Ты нажал звонок, и она оказалась перед тобой, ты протянул цветы... — с подколкой заговорил я, злясь на него, что не могу не говорить это.
— Дёргайся! — выдохнул он поощрительно. — Дёргайся, дёргайся, — добавил, торжествуя и издеваясь.
— В чём она была? — спросил я быстро, со всем жаром души желая, чтобы он на секунду замешкался.
— В трико, в свободном свитере, — ответил он без запинки.
— На ногах что?
— Домашние туфли без задников.
Я прошёлся по пятачку между закрытым выходом и лестницей и сел на ступеньку, стараясь скрыть, как не хочу, чтобы рассказ оборвался. Он присел слева от меня, сказал сосредоточенно, будто вдумываясь в то, о чём сообщал:
— Стоит печальная... Не потому, что меня увидела, нет, — она уже такая дверь открывала. Встревожилась, говорит: «Вы ко мне? Что случилось?»
По впечатлению Генки, узнала его сразу. Он поспешил объявить ей, что находится на свободе законно и хотел, чтобы она об этом узнала. Она, что его не удивило, смотрела на него в сильном подозрении: пьян он, курнул зелья или укололся? «Пусть всё у вас будет хорошо», — пожелала ему Нинель и закрыла дверь. Он тут же постучал, попросил принять цветы. Отказалась.
Он стоял перед дверью, снизу проходил наверх мужчина, посмотрел на Генку: «Никого дома нет?» — «Должна бы быть, да что-то задержалась, — ответил Генка, — ничего, подожду». Выждав полчаса, положил тюльпаны у порога, нажал кнопку звонка и быстро сбежал на этаж ниже. Услышал, как наверху открыли и закрыли дверь. Поднявшись по лестнице, увидел: букет исчез.
Генка нашёл столовую, поел и отправился на вокзал, где улучил момент, когда на скамье освободилось место, втиснулся меж сидящими и прокимарил до шести утра. Он караулил Нинель близ дома и, лишь только она вышла из подъезда, догнал её.
— Встала как вкопанная. До чего хорошенькая в меховой шапке!.. — рассказывая, он умилённо улыбнулся. — Взглядом так бы меня и убила наповал. «Вы ненормальный?!» Я: «А вы ментов позовите. Они на меня уже на вокзале косились. Рады будут по новой со мной разобраться: в данное время не работаю нигде, приехал в чужой город — пристаю».
