Я в нерешительности. Она тоже и спрашивает взглядом моего одобрения.
— На улице как раз солнце… — говорю я, посмотрев в окно.
Я спускаюсь в контору, как всегда, в девять часов пять минут и сажусь разбирать почту: главным образом счета, просьбы о деньгах на различного рода благотворительность, письма профессиональных попрошаек, не понимающих, что при некотором опыте их можно узнать с первых строк.
Извещение о смерти. Сначала имя умершего ничего мне не говорит. Люсьен Лагранж скончался на восемьдесят седьмом году. Следует длинный перечень титулов и орденов.
В конце концов я вспоминаю, что он когда-то был управляющим Французским банком и что мы не раз с ним встречались. Я думал, он уже давно умер.
Достаю из ящика письменного стола записную книжку с адресами, в красном переплете. Я купил ее на бульваре Сен-Мишель, когда еще учился на юридическом факультете. С тех пор я не заводил другой. В ней имена тех, кто были моими друзьями, приятелями, просто знакомыми, имена женщин и номера их телефонов.
Каждый раз, как я узнаю, что кто-нибудь умер, я вычеркиваю его имя синим карандашом, и вычеркнутых имен теперь гораздо больше. Моя адресная книжка напоминает кладбище.
Сегодня я ее перелистываю. И вновь нахожу следы уже забытых мною людей. Некоторые, может быть, и не умерли. Просто исчезли из обращения, точнее, исчезли с моей орбиты.
У моих знакомых, наверное, как и у меня, тоже есть записные книжки, и однажды утром, получив извещение в черной рамке, они вычеркнут мое имя.
Лучше пойду-ка я в клуб. Гимнастика. Массаж. Немного плавания.
— У вас, но крайней мере, есть сила воли, — часто повторяет мне Рене. — Смотрите, в какой вы хорошей форме…
Он думает, что его слова доставляют мне удовольствие. Для меня же они означают, что, если бы я не принимал мер, я бы превратился в опустившегося старика.
Старик… Мальчишка… Зачем думать об этом?
На днях обязательно поеду за город. Я уже давно не видел полей, деревни, коров, проселочной дороги.
Случалось, прежде я велел отвезти себя за тридцать-сорок километров от Парижа. Просил Эмиля остановиться и шел пешком, куда глаза глядят. Иногда заворачивал в таверну и выпивал стакан легкого местного вина. На меня смотрели с любопытством, потому что видели, как я выходил из «роллса».
— На площадь Оперы, Эмиль…
Я хочу, чтобы вокруг меня была уличная толпа, хочу поглазеть на витрины. Тепло. Иду по улице Мира, где почти все те же магазины, которые я знаю всю жизнь.
Захожу в бар отеля «Риц» выпить рюмку портвейна, и бармен Жорж замечает:
— Давненько вы у нас не были.
Он приглядывается ко мне — не изменился ли я, не был ли болен.
— Вы все такой же! В полной форме! Совсем не полнеете!
Завтракаю один, подает мне мадам Даван. Я не ошибся сегодня утром. Между нами возникла какая-то неловкость. Я еще не знаю, как устранить ее и стоит ли ускорять события.
Любопытно, что эта неловкость возникла из-за Жанны. Она высказала свое предположение как бы невзначай, но, насколько я ее знаю, она никогда не говорит просто так.
Ложусь отдохнуть. Главное — ни о чем не думать. Только вспоминать какие-нибудь картины прошлого. Лучше далекого прошлого. Я предпочитаю картины детства, в особенности те, которые уже утратили отчетливость. В конце концов они мешаются, и это признак того, что я засыпаю.
Я удивился, увидев, что солнце заливает комнату. Мадам Даван, стоя у окна, поднимает шторы.
— По-моему, сегодня вы уснули, правда?
— Кажется, даже видел сон…
Напрасно я стараюсь его вспомнить. Но он был приятный.
— Вас ждут в гостиной.
— Кто?
— Молодая женщина, она просила доложить, что пришла Хильда.
Должно быть, Жак сказал ей, что легче всего меня застать после дневного отдыха.
— Она одна?
— Да.
Любопытно, но за последнее время я привык к неожиданностям. Я не тороплюсь. Я дорожу минутами, когда я пью кофе и смакую его маленькими глотками. Раз или два подхожу к окну.
Почему я думаю о пышности эпохи, когда были построены здания на Вандомской площади? Тогда же был построен и Версаль. Мужчины носили камзолы из переливчатого шелка, парики.
Им тоже нужно было обрести уверенность в себе. В том числе, конечно, и Людовику XIV, который захотел окружить себя всем этим великолепием.
Пересекаю кабинет и вхожу в гостиную. Перед «Буксиром» Вламинка задумчиво стоит высокая светловолосая девушка. Она быстро оборачивается, и в ее взгляде я читаю удивление.
Значит, мой вид удивляет ее? Неужели по описаниям Жака или Натали она представляла меня иным? Выше? Толще? Старше? Моложе?
Лицо у нее открытое, она смело смотрит мне в глаза.
— Наверное, я поступила невежливо?
Я улыбаюсь, подавая ей руку. На ней шотландская юбка, очень короткая, белые чулки, не доходящие до колен, и мокасины.
Бежевая куртка довершает ее сходство с ученицей коллежа, но она на целую голову выше меня.
— Я подумала, что если буду ждать, пока Жак познакомит меня…
— Он, вероятно, занят устройством нового помещения?
— Вы не представляете, в какое состояние привела его ваша щедрость. Идеи просто бурлят в нем. И каждый день новые, а бедный архитектор не знает, на чем остановиться…
Говорит по-французски она свободно, акцент едва заметен.
Она снова поворачивается к Вламинку.
— Великолепно, правда? Художникам этой поры можно позавидовать!
Потом она осматривается вокруг, покачивает головой. Очевидно, гостиная производит на нее впечатление.
— Я не думала, что все это можно еще у кого-то увидеть… — Она показывает на картины: — Сезанн… Пикассо… Хуан Грис… Настоящие музейные полотна, вы понимаете?
Я улыбаюсь ей, чувствуя, что она прямая н бесхитростная девушка. На лице ее не заметно никакой косметики. Может быть, немного пудры и чуточку губной помады.
— А вид какой из окон!.. Мебель, несомненно, той же эпохи, что и эти здания…
— Да… В кабинете висит моя любимая картина… Ренуар… Хотите посмотреть?
Мы проходим через столовую, и она все так же восхищенно оглядывается вокруг. В кабинете Хильда живо оборачивается ко мне.
— Это вы придумали обить стены кожей?
— Я решил, что это больше подходит для мужчины…
Она с какой-то нежностью смотрит на мою юную купальщицу.
— Я не ожидала… Я думала увидеть строгую обстановку, как у большинства богатых людей… Вы давно собираете картины?
— Я не коллекционер… Я аросто покупал картины, которые мне нравились, — начал еще в то время, когда денег у меня было совсем немного… Тогда они стоили недорого…
— Здесь как в волшебной сказке…
У нее длинные ноги, очень светлые волосы. Рядом с ней Натали должна казаться ужасно неестественной или совсем девчонкой — в сущности, она и есть девчонка, и ее косметика, ее сигареты, ее ужимки исчезнут в один прекрасный день.
— Это правда, что вы не возражали, когда Жак объявил вам о своем желании жениться?
— Но ведь он совершеннолетний, не так ли?
— Конечно. Но вам могло не понравиться, что в вашей семье появится незнакомая женщина…
— Я подозревал, что вы не долго останетесь незнакомой…
— Какое я произвожу на вас впечатление?
Ее прямота меня просто смущает.
— Впечатление рослой, здоровой и свежей девушки…
— Вам не кажется, что я держусь слишком наивно?
— По-моему, скорее непосредственно… Что мне вам предложить?.. Шотландское виски?..
— У вас, наверно, нет фруктовых соков?
— Конечно, есть…
Я звоню. Мадам Даван сразу замечает, что мы с Хильдой уже подружились.
— Какие у нас есть фруктовые соки?
— Апельсиновый, малиновый, лимонный…
— Малиновый, если можно… А вам?
— Я только что пил кофе…
— Знаю… После дневного отдыха… Я многое о вас знаю… Только все представляла себе иначе…
Мы сидим друг против друга в кожаных креслах, и мне приятно, что она не натягивает то и дело на колени свою короткую юбку, как большинство женщин. Ей совершенно безразлично, что я вижу ее ляжки. Она вполне могла быть нюдисткой.
— Вы из какой части Германии?
— Из Кёльна… Мой отец — учитель музыки… Когда я говорю это, на меня смотрят с удивлением, все думают, что теперь не учатся играть на рояле… У меня два брата, младше меня… Моя мать еще очень молодая…
— Вы сообщили им о том, что выходите замуж?
— Разумеется… Я пишу им два или три раза в неделю, в особенности отцу… Мы с ним вроде сообщников…
Такой радости я не испытал. Завидую этому человеку.
— Например, когда я решила ехать учиться в Париж, то сказала об этом ему… Мама подняла бы крик и сделала бы все возможное, чтобы мне помешать… А отец все уладил… Он мягкий, терпеливый человек и в конце концов всегда добивается своего…
Она, как ребенок, пьет свой малиновый сок, и вокруг рта у нее появляется лиловая кайма. Она догадывается об этом по моему взгляду, достает из сумочки платок, смачивает его языком.
