— А Саад Заглул? Прошлое поколение преклонялось перед ним…
— Какова ценность кумиров?! Этот человек нанес удар революции, когда она была еще в колыбели.
* * *
Что таит в своей душе Талаба Марзук, почему смотрит на всех с опаской? Вот и я поймал его неприязненный взгляд в зеркале шкафа. Не стоит обращать внимания. Таким, как он, надлежит бояться своей тени. Я наполнил его бокал. Он поблагодарил меня. Я спросил, что он думает о взглядах Амера Вагди на исторические события. Он ответил уклончиво:
— Что было, то прошло, давай лучше послушаем песни.
Я любовался Зухрой, которая обслуживала нас. Она лишь изредка улыбалась шуткам. Когда она подавала что-то Хусни Аляму, тот спросил ее:
— А ты, Зухра, любишь революцию?
Она застенчиво улыбнулась, отошла от стола гуляк и уселась возле ширмы, оттуда наблюдая за нами. Очевидно, Хусни хотел приобщить ее к беседе, но только смутил своим вопросом. Я заметил в его взгляде скрытую досаду и сказал:
— Она любит ее по-своему!
Но он не услышал или не захотел услышать меня. Через некоторое время он исчез.
Амер Вагди восхитил меня тем, что всю ночь до рассвета слушал музыку и веселился. Когда мы расходились по комнатам, я спросил его:
— Приходилось ли вам прежде слышать голос, подобный голосу Умм Кальсум?
— Это единственное, чему нет примера в прошлом, — ответил он с улыбкой.
* * *
Я пригласил Зухру сесть, по она осталась стоять, прислонившись к шкафу, глядя в окно на небо, обложенное мрачными, тяжелыми тучами, и ожидая, пока я допью свой чай. Я предложил ей плитку шоколада — я всегда держу его на всякий случай. Она взяла шоколад в залог нашей крепнущей дружбы. Ее чистое сердце чувствует мою симпатию и уважение, и я рад этому. Заморосил дождь. Я стал расспрашивать Зухру о деревне, где она жила. Она отвечала односложно. Я догадывался о причине, оторвавшей ее от земли, однако сказал:
— Если бы ты осталась в деревне, то, вероятно, нашелся бы порядочный человек, который женился бы на тебе.
Тогда она рассказала мне дикую историю про своего деда, про старика, за которого ее хотели выдать, и про свое бегство.
То, что я услышал, взволновало меня.
— А ты не боишься злых языков?
— Это не так страшно, как то, от чего я убежала!
Я был восхищен ею: совсем одинокая, она была исполнена непоколебимой уверенности в себе.
Дождь темной краской раскрашивал стекла, и скоро за окном уже ничего не стало видно.
* * *
Что это? Бомба? Ракета? Нет, всего лишь машина этого дьявола, Хусни Аляма. И что заставляет его так гонять машину? Тайна, которую знает только он. Но нет, рядом с ним сидит девушка. Похожа на Сонию. Может быть, это Сония? Сония или другая, пусть катятся ко всем чертям!
Только я уселся в своем кабинете, ко мне вошел приятель.
— Вчера арестовали твоих друзей, — сообщил он.
У меня потемнело в глазах. Я не мог произнести ни слова.
— Говорят, что…
— Меня это не интересует, — прервал я его.
— Ходят слухи…
— Я сказал: мне это неинтересно…
Он оперся вытянутыми руками о мой стол и произнес:
— Твой брат оказался мудрым.
— Да, — сказал я, — мой брат мудрый…
Я подумал, что Хусни Алям к этому времени, наверное, уже достиг края земли, а Сония дрожит от страха и наслаждения.
* * *
— Ни слова больше! Я вырву тебя из этого логова!
— Но я же не ребенок…
— Ты уже довел свою мать до могилы.
— Мы договорились не вспоминать прошлое.
— Но оно повторяется сегодня. Ты поедешь со мной в Александрию, даже если мне придется применить силу.
— Обращайся со мной как с мужчиной, пожалуйста.
— Ты наивен. Ты думаешь, мы ничего не видим. Но мы не глупцы. — Он пристально посмотрел мне в глаза. — Ты невежественный молокосос, за кого ты их принимаешь? За героев, что ли? Я знаю их лучше тебя, и ты поедешь со мной, желаешь ты этого или нет.
* * *
Она открыла мне дверь. Сердце мое бешено колотилось, горло пересохло. В полутьме коридора ее лицо казалось бледным, изможденным. Она смотрела безжизненным взглядом, не узнавая меня. Затем глаза ее расширились и она прошептала:
— Господин Мансур!
Она посторонилась, пропуская меня.
— Как поживаешь, Дария?
Она провела меня в гостиную. Ее грустный вид усугублял мрачную атмосферу, царившую здесь. Мы уселись рядом на стульях. Со стены напротив смотрел на нас из черной рамки его портрет. Мы печально взглянули друг на друга.
— Когда ты приехал в Каир?
— Я пришел к тебе прямо с вокзала…
— Ты все знаешь?
— Да. Я узнал в студии и сразу сел на двухчасовой поезд.
Я смотрел на его портрет и чувствовал еще не успевший выветриться запах табака, который он курил.
— Их всех арестовали?
— Думаю, да.
— Куда их увезли?
— Не знаю.
Волосы ее были в беспорядке, глаза, изнуренные бессонницей, потускнели.
— А ты?
— Как видишь…
Одна, без средств. Он был преподавателем факультета экономики и, разумеется, не имел никаких сбережений.
— Дария, ты моя старая приятельница, он — мой лучший друг, несмотря ни на что… — Набравшись мужества, я продолжал: — Я служащий, у меня неплохое жалованье, я никому ничем не обязан…
Она покачала головой:
— Ты ведь знаешь, что я не…
— Я не думаю, — прервал я ее, — что ты отвергнешь скромную помощь друга.
— Я постараюсь найти подходящую работу.
— Если удастся, да и все равно для этого нужно время.
Все в комнате говорило о нем, совсем как в прошлые времена. Канапе, письменный стол, магнитофон, телевизор, радиоприемник, альбом с фотографиями. Но где же тот снимок, сделанный в «Обреж Файюм»? Наверное, он выбросил его в минуту гнева.
— У тебя есть какие-нибудь определенные планы?
— Я еще не собралась с мыслями.
Немного поколебавшись, я спросил ее:
— А ты не думала написать мне?
— Нет, — ответила она после небольшой паузы.
— Но тебе, наверное, приходило в голову, что я могу приехать?
Она молча встала, вышла из комнаты и через несколько минут принесла чай. Мы закурили. Мне показалось, что я вернулся в прошлое. Старая боль охватила меня. Не выдержав, я сказал:
— Я полагаю, ты знаешь о моих неудачных попытках вернуться в организацию?
Она промолчала.
— Но я не встретил никакой поддержки, а это самое страшное, что только можно придумать.
— Забудем прошлое, — попросила она.
— Даже Фавзи игнорировал меня!
— Я сказала тебе: забудем прошлое.
— О нет, Дария, — ответил я и продолжал: — Я прекрасно знаю, что говорили обо мне. Говорили, что я стремлюсь вернуться для того, чтобы работать на брата, быть осведомителем.
— Мне и без этого достаточно боли и печали! — воскликнула она с досадой.
Я умоляюще посмотрел на нее:
— Дария, тебе хорошо известны мои чувства.
— Я благодарна тебе.
— Но я должен был бы быть сейчас с ними! — вскричал я.
— Незачем казнить себя.
— Я хочу… я хочу знать, что ты думаешь обо мне.
Воцарилось гнетущее молчание, потом она сказала:
— Я принимала тебя в своем доме — в его доме, — и этого достаточно!
Я тяжело вздохнул. Сердце мое еще не успокоилось.
— Я буду навещать тебя, но ты должна писать мне, если будут какие-то новости.
* * *
Поездка утомила меня, и я решил не возвращаться в студию, а остаться в пансионате. Я присоединился к сидящим в холле. К счастью, здесь были только симпатичные мне обитатели этого дома: Амер Вагди, мадам и Зухра. Я был так занят своими размышлениями, что не сразу расслышал, как мадам обратилась ко мне:
— Ты всегда где-то далеко от нас, в своих мыслях.
— Это присуще мудрецам, — заметил Амер Вагди, затем, пристально посмотрев на меня своими потускневшими глазами, продолжал: — Может, ты обдумываешь план очередной передачи?
— Я думаю о том, — ответил я наобум, — чтобы подготовить программу об истории измены в Египте!
— Измена!.. Какая обширная тема! — засмеялся он. — В таком случае ты должен обратиться ко мне, я снабжу тебя необходимыми сведениями…
* * *
— Я люблю тебя, и ты любишь меня. Хочешь, я поговорю с ним?
— Ты с ума сошел!
— Он человек трезвого ума. Он поймет все и простит нас.
— Но он любит меня и считает тебя своим лучшим другом, разве ты не понимаешь?
— Он ненавидит фальшь. Я объясню ему все…
* * *
Амер Вагди продолжал:
— Измена… Прекрасная тема. Но я хочу, чтобы ты все-таки написал книгу, иначе люди тебя забудут, как забыли меня. Ничего не осталось от тех, чьи мысли не были записаны. Кроме Сократа.
