— Работы полно, на каждом шагу.
— А деревня… ты не думаешь вернуться туда? — спросил я, не оставляя надежды убедить ее.
— Нет… там очень плохо думают обо мне.
— А Махмуд Абуль Аббас? У него есть, конечно, недостатки, но ты сильная и сможешь направить его на путь истинный.
— Но он тоже плохо думает обо мне…
— Я хотел бы быть спокойным за тебя, Зухра. Я люблю тебя и потому прошу: не убивайся, попробуй спокойнее перенести этот удар судьбы. Я уверен, что ты еще встретишь достойного человека! В мире немало хорошего, и так будет всегда!
Зухра пробормотала слова благодарности и, извинившись, ушла в свою комнату.
Я опять остался один и незаметно задремал. Разбудил меня скрип двери. Вошли, распевая, подвыпившие Марианна и Талаба Марзук.
— Ты почему остался здесь, старик? — закричал мне Талаба-бек.
— Который час? — зевая, спросил я.
— Прошло уже два часа нового года, — ответила заплетающимся языком Марианна.
И вдруг Талаба-бек схватил ее и, целуя, потащил в свою комнату. И она подчинилась ему после легкого сопротивления. Дверь за ними захлопнулась.
* * *
За завтраком мы сидели с ним вдвоем. Марианна не показывалась. Зухра, накрыв на стол, ушла к себе. Я посмотрел на Талаба-бека, и мне показалось, что у него нездоровый вид.
— Счастливого пробуждения, — шутливо сказал я.
Некоторое время он молчал, потом пробормотал:
— Вот уж не везет, так не везет!
Я вопросительно взглянул на него, и он не смог сдержаться.
— Унизительная и в то же время смешная неудача… — рассмеялся он.
— О чем ты говоришь? — прикидываясь непонимающим, спросил я.
— Ты хорошо знаешь, о чем я говорю, лисица!
— Марианна?
Его вновь одолел смех.
— Мы безуспешно пытались. Мы делали все, что только можно вообразить. Однако все бесполезно. Когда она разделась, то оказалась словно мумия. О, несчастье! — сказал я себе.
— Ты с ума сошел!
— И вдруг у нее начались боли и почках! Представляешь, она плакала и обвиняла меня в том, что я издеваюсь над ней!
* * *
После завтрака он последовал за мной в мою комнату. Усевшись на стул против меня, он сказал:
— Очевидно, я скоро поеду в Кувейт. Покойный советовал мне это сделать.
— Покойный?
— Сархан аль-Бухейри…
Талаба Марзук усмехнулся и без всякого, по крайней мере видимого, повода сказал:
— Он хотел примирить меня с революцией при помощи довольно странной логики. Он убеждал меня, что на смену революции могут прийти либо коммунисты, либо братья мусульмане… он полагал, что загнал меня в тупик…
— Но это же действительно так! — убежденно сказал я.
Он язвительно рассмеялся:
— Есть и третий вариант! Америка!
— Чтобы Америка правила нами?! — в гневе вскричал я.
— Через разумную партию правого толка, почему бы и нет? — мечтательно произнес он.
— Поезжай в Кувейт, — сказал я, — пока совсем не чокнулся.
* * *
Газета рассказала нам подробности преступления. Новости были странные и противоречивые. Мансур Бахи признал себя виновным в убийстве, однако мотивы преступления оставались более чем туманными. Он сказал, что убил Сархана аль-Бухейри, так как тот, по его мнению, заслуживал смерти. Но почему Сархан заслуживал смерти? Из-за своей испорченности? Но ведь не он один такой. Почему же выбран был именно он? По чистой случайности. С таким же успехом Мансур мог выбрать и другого. Так он ответил. Но кого могут убедить эти слова? А может быть, юноша ненормальный?
Но вот пришло заключение медицинской экспертизы. В нем утверждается, что смерть наступила от потери крови — на запястье левой руки бритвой были перерезаны вены, а вовсе не от ударов каблуком, как утверждал Мансур Бахи. Таким образом, следует полагать, что это было не убийство, а самоубийство.
И наконец, пришло сообщение о том, что открылась связь между убитым и делом о контрабанде пряжей, что также подтверждает версию о самоубийстве.
Мы строили догадки о наказании, которому может быть подвергнут Мансур Бахи. Разумеется, оно должно быть незначительным. Он начнет новую жизнь, но с каким сердцем, с какими мыслями?
— Он замечательный юноша, — сказал я печально, — но у него скрытый недуг, и ему нужно избавиться от него.
* * *
Вот и Зухра, такая, какой я увидел ее впервые, если бы она не была так грустна. Последние дни заставили ее повзрослеть больше, чем все прожитые годы. Я взял из рук ее чашку, скрывая под улыбкой свое угнетенное состояние.
— Я уйду завтра утром, — сказала она как можно естественнее.
Я не раз пытался уговорить Марианну отказаться от своего решения, но она упорно настаивала на нем. С другой стороны, Зухра заявила мне, что она не согласится, даже если бы мадам уговаривала ее остаться.
— В любом другом месте мне будет лучше, чем здесь, — сказала она.
— Слава аллаху, — ответил я.
Она нежно улыбнулась мне.
— Я не забуду тебя, пока жива.
Я сделал ей знак приблизиться и поцеловал ее в щеки.
— Спасибо тебе, Зухра, — сказал я. И прошептал ей на ухо:
— Верь, что время, которое ты прожила, не пропадет даром.
В большинстве арабских стран это имя произносится в соответствии с арабским классическим произношением — «Наджиб». «Нагиб» — нижнеегипетская, каирская форма имени.
Хан аль-Халили — старинный базар в Каире, славящийся изделиями из золота и другой продукцией местных ремесленников.
Бейн аль-Касрейн и далее — Каср аш-Шаук и ас-Суккарийя — названия улиц и переулков района аль-Гамалия в Старом Каире.
Вакуфы — земли и имущество, находящиеся в ведении мусульманского духовенства.
От арабского слова «суфий» («носящий шерстяной плащ»). Так называют сторонников суфизма — мистико-аскетического направления в исламе, призывающего к отрешению от земной суеты во имя слияния с «божеством» пли «истиной», представляемой в виде некой духовной силы, разлитой в природе.
Один феддан составляет 0,4 гектара.
Miramar — вид на море (исп.).
4 февраля 1942 г. руководство партии «Вафд» согласилось войти в правительство и практически пошло на сотрудничество с английскими колонизаторами.
Маазун — лицо, уполномоченное судом шариата заключать браки.
