– Вы действительно даете концерты? – недоверчиво переспросила Конни.
– Ну, «концерт» слишком сильно сказано. Только перед Центром Помпиду.
– Вы уличный музыкант?
– Я предпочитаю «исполнитель». Впрочем, да!
Надеюсь, лицо у меня не вытянулось, во всяком случае, я старался, чтобы оно не вытянулось, хотя, по правде говоря, я с настороженностью относился к любой деятельности, перед которой шло определение «уличный». Уличное искусство, уличная еда, уличный театр – во всех случаях «уличный» предшествует тому, чем лучше заниматься внутри помещения.
– Она потрясающе играет «Purple Rain», – пробормотал Алби, развалившийся поперек банкетки, как жертва вампира.
– Мы слышали, Алби, мы слышали, – сказала Конни, рассматривая аккордеонистку прищуренным взглядом.
Девушка тем временем выскребала содержимое многочисленных порционных контейнеров с джемом на свой круассан.
– Ненавижу эти маленькие контейнеры. Ужасные, правда? Только загаживают окружающую среду. Одно расстройство! – сказала она, прежде чем вылизать языком один такой контейнер.
– Простите, мы не уловили вашего…
– Кэт. Как в шляпе![18] – Она похлопала по черному велюровому котелку, который носила, сдвинув на затылок.
– Вы из Австралии, Кэт?
Алби зацокал:
– Она из Новой Зеландии!
– Одно и то же! – Кэт громко расхохоталась. – Давайте, ребята, действуйте, пока я тут все не съела. Кто кого обгонит!
52. К вопросу о практической этике системы «шведский стол»
За годы поездок на конференции и семинары я приобрел некий опыт знакомства с системой «шведский стол» и сделал для себя вывод, что некоторые, оказавшись перед столом с якобы бесплатной едой, ведут себя скромно, зато другие так, будто никогда в жизни не ели бекона. Кэт принадлежала к той группе, которая полагает, что «ешь, сколько влезет» – это брошенный вызов. Она стоя ла возле автомата с соком: нальет стакан и выпьет, нальет стакан и выпьет; прямо какая-то сокозависимость, решил я и подумал, почему бы просто не открыть краник и не лечь под ним? Я улыбнулся официанту, а тот в ответ медленно покачал головой, и тут меня осенило, что если администрация свяжет вчерашний ночной концерт на аккордеоне с женщиной, которая сейчас складывала в своей тарелке гору из клубники и долек грейпфрута, то нас, возможно, ждут большие неприятности.
Мы зашаркали вдоль стойки.
– Так что привело вас в Вечный город, Кэт?
– Вечный город не Париж, – заметила Конни, – Вечный город – Рим.
– И вовсе он не вечный, – возразил Алби, – просто он создает такое впечатление.
Кэт расхохоталась и вытерла сок с губ:
– Я не живу здесь, а только проездом. С тех пор как окончила колледж, слоняюсь по Европе, тут поживу, там поживу. Сегодня Париж, завтра Прага, Барселона, Амстердам – кто знает!
– Да, мы тоже путешествуем, – сообщил я.
– За исключением того, что у нас заламинированное расписание, – усмехнулась Конни, изучая пустую вазу, где еще совсем недавно лежали грейпфруты.
– Оно не заламинировано. Я хотел сказать, что завтра мы отправляемся в Амстердам.
– Везунчики! Я люблю ‘Дам, хотя каждый раз делаю там то, о чем потом сожалею, если вы понимаете, что я имею в виду. Город сплошных вечеринок! – Она наполняла вторую тарелку, балансируя ею на согнутой руке, как профессионал, и сосредоточившись на белках и углеводах. Приподняв крышку блюда с беконом, она вдохнула мясной запах, закрыв глаза. – Я строгая вегетарианка, но делаю исключение для консервированного мяса, – заявила она, нагружая сочные кусочки, свернутые в рулеты, на уже переполненную тарелку с сыром, копченым лососем, бриошами, круассанами…
– Какой у вас сытный завтрак получается! – сказал я с застывшей улыбкой.
– Ну да! Мы с Алби нагуляли аппетит. – Она вульгарно расхохоталась, ущипнув его за задницу щипцами для бекона, но Алби лишь сконфуженно улыбнулся в свою тарелку. – Все равно бо́льшую часть я припасла на потом, – пояснила она.
По-моему, это перешло все границы. «Шведский стол» – это вам не раздолье для пикникующих и не кладовка, куда заглядывают все кому не лень. Я с самого начала решил быть милым с новыми друзьями Алби и терпеть их чудачества, но это было воровство, самое настоящее, неприкрытое, и когда в просторных карманах бархатных шортов исчезла баночка с медом, а за ней банан, я понял, что больше не могу сдерживаться.
– Вам не кажется, Кэт, что это следовало бы вернуть? – сказал я непринужденно.
– Прошу прощения?
– Фрукты, баночки с медом. Вам ведь нужна всего одна, максимум две.
– Пап! – воскликнул Алби. – Не могу поверить, что ты сказал такое!
– Я просто считаю, что это чересчур…
– Неловко! – пропела Кэт оперным фальцетом.
– Она не собирается есть это все прямо сейчас.
– И я о том же, Алби.
– Нет, все справедливо, все справедливо – вот и вот… – Кэт начала выкладывать обратно на стол баночки, фрукты, круассаны.
– Нет, нет, возьмите то, что уже взяли, мне просто кажется, что, может быть, не стоило бы рассовывать еду по карманам…
– Понимаешь, что я имел в виду, Кэт? – Алби махнул в мою сторону рукой.
– Алби…
– Я тебе рассказывал, какой он!
– Алби! Хватит! Сядь! – Это сказала Конни с самым непреклонным выражением лица.
Алби знал, когда спорить бесполезно, и мы все вернулись к столу, расселись по местам и начали слушать Кэт…
…как она любит Новую Зеландию, какая это красивая страна, но она росла в скучном предместье Окленда, будничном и однообразном, миля за милей похожих домов среднего класса. Там никогда ничего не происходило, вернее, кое-что все-таки происходило, ужасное, но никто об этом не говорил, люди просто закрывали глаза и продолжали жить своей обычной скучной жизнью в ожидании смерти.
– Совсем как у нас, – произнес Алби.
Конни вздохнула:
– Попробуй, Алби, назвать одну ужасную вещь, которая случилась в твоей жизни. Хотя бы одну. Знаешь, Кэт, у бедняжки Алби остался душевный шрам, потому что в две тысячи четвертом мы не купили ему «Коко попс» на завтрак.
– Ты не все обо мне знаешь, мам!
– Если на то пошло, то все.
– Нет, не все! – обиженно запротестовал Алби. – И с каких это пор ты стала таким ярым защитником дома, мам? Ты же говорила, что ненавидишь его.
Неужели она так сказала? Но Конни решила не реагировать.
– Кэт, мой сын перед вами рисуется. Продолжайте. Вы говорили…
Кэт утрамбовывала грязным большим пальцем кусок салями внутри багета.
– В общем, мой папаша, полный и абсолютный ублюдок, настоял, чтобы я училась в универе на инженера, и это было бесполезно потраченное время…
Алби, ухмыляясь, смотрел на меня, но я сделал вид, будто не замечаю его взгляда.
– Ну, наверное, не совсем бесполезно, – сказал я.
– Нет, бесполезно, если ненавидеть это дело. Мне хотелось узнать лучше жизнь, многое увидеть.
– Так что вы стали изучать в результате?
– Чревовещание. – Она поднесла к уху упаковку мармелада и тоненьким голосочком пропищала: «Помогите! Помогите!» – Занялась кукольным делом, импровизацией, поступила в уличную труппу, выступавшую с гигантскими марионетками. Мы отправились в путь, путешествовали по всей Европе, отлично проводили время, но потом все они оказались слабаками и вернулись домой, на свои ничтожные работы, в ничтожные домишки, чтобы жить скучной, предсказуемой, ничтожной жизнью. А я продолжила, но уже соло. Мне нравится! Родителей не видела вот уже четыре года.
– О, Кэт, это ужасно! – воскликнула Конни.
– Ничего ужасного! По мне, так просто здорово. Никаких обязательств, никакой квартирной платы, повсюду встречаешь самых невероятных людей. Я теперь могу жить где захочу. Кроме Португалии. В Португалию мне въезд заказан по причинам, которые я не вправе разглашать…
– А что ваши родители?
– Я шлю своей ма открытки. Звоню ей дважды в год – на Рождество и в день рождения. Она знает, что я в порядке.
– Ваш или ее? – спросила Конни.
– Простите?
– Вы сказали, что звоните ей на Рождество и в день рождения. Ее день рождения или ваш день рождения?
Вопрос озадачил Кэт.
– Мой, конечно, – сказала она, и Конни кивнула.
– А как ваш отец?
– Мой отец может пойти куда подальше, – с гордостью произнесла она, сунув в рот кусок хлеба, а я заметил, с каким восхищением Алби на нее смотрит.
