– По-моему, это довольно жестоко.
– Нет, если бы вы его знали. – И она снова расхохоталась.
Так в кино смеются сумасшедшие, и взгляд официанта стал чуть суровее. Несмотря на все мои старания, мне было трудно проникнуться теплыми чувствами к Кэт. Она была явно старше нашего сына, и поэтому мне, как ни странно, хотелось его защитить, и кожа у нее выглядела стертой, словно ее обработали каким-то абразивом – лицом моего сына, видимо. Под глазами круги, как у панды, покраснение вокруг губ, тоже не без участия моего сына, и словно нарисованные, высоко изогнутые брови. Кого она мне напоминала? Когда я только поступил в университет, то явился на маскарадный показ «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[19] с вышеупомянутой Лизой Годуин, и это до сих пор остается самым утомительным и дурацким вечером, который мне пришлось вытерпеть, за всю мою жизнь. Но что только не сделаешь ради любви! Я не религиозен, но четко помню, что, сидя в своем кресле в рваных колготках Лизы Годуин, с намалеванной помадой красной пастью, я молился: прошу Тебя, Господи, если только Ты есть, пусть я больше никогда в жизни не исполню «The Time Warp»[20].
Ну да, было в этой Кэт что-то от Рокки Хоррора, и, наверное, именно это привлекало к ней нашего сына: он держал руку на ее затылке, а она исследовала пальцами его коленки под рваными джинсами. Все это раздражало, и, должен признаться, я испытал определенное облегчение, когда она сказала:
– Ну ладно, господа хорошие, с вами приятно познакомиться. У вас отличный молодой человек! – И для убедительности она шлепнула его по бедру.
– Мы знаем, – сказала Конни.
– Наслаждайтесь видами! Юноша, проводите меня до дверей, не хочу, чтобы буфетная полиция повалила меня на пол и начала обыскивать! – Последовало очередное ржание и скрип стула, когда она подхватила на руки аккордеон по имени Стив и насадила котелок на свои кудряшки. Стив издал высокую трель, и они ушли.
Мы оказались в тишине, которая обычно следует за столкновением, потом Конни сказала:
– Никогда не доверяй женщине в котелке.
Мы рассмеялись, получая удовольствие от общей неприязни.
– «Ма, па, я хочу, чтобы вы познакомились с женщиной, на которой я намерен жениться».
– Дуглас, даже в шутку не говори такого.
– А мне она понравилась.
– И поэтому ты велел ей вернуть все на стойку? – захихикала Конни.
– Я разве перегнул палку?
– На этот раз скажу «нет».
– Как ты думаешь, что он в ней нашел? Мне кажется, его привлек смех.
– Не только смех. Мне кажется, секс тоже сыграл свою немалую роль. Ох, Алби, – вздохнула Конни, и на ее лице промелькнула глубокая печаль. – Дуглас, – сказала она, опустив голову мне на плечо, – наш мальчик совсем взрослый.
54. Откровенность, скрытность
Я надеялся, что мы все вместе проведем наш последний день в Париже, но Конни почувствовала усталость и заявила, довольно резко, что хочет минутку побыть одна, если мы не возражаем, всего лишь одну-единственную минутку, если это не противозаконно. Оставаясь вдвоем, мы с сыном обычно паникуем, но на этот раз мы взяли себя в руки и отправились в Музей д’Орсе.
Погода испортилась, над городом нависло густое, влажное облако.
– Будет дождь, – заметил я.
Алби промолчал.
– Нам понравилась Кэт, – сказал я.
– Пап, можешь не притворяться, потому что мне все равно.
– Нет, понравилась, понравилась! Нам показалось, что она очень интересная. Необычная. – Несколько шагов мы прошли в молчании, затем: – Думаешь, вы продолжите знакомство?
Алби наморщил нос. Мы с сыном нечасто обсуждаем сердечные дела. У нас были друзья – в основном друзья Конни, – которые вели со своими детьми беседы пугающей откровенности; окопаются на продавленном диване – и ну откровенничать об отношениях, сексе, наркотиках, эмоциональном и душевном здоровье, используя любую возможность, чтобы пофланировать по квартире голыми, поскольку разве не этого хотят подростки? Свидетельство возрастного угасания на уровне глаз? И хотя я считал такой подход ограниченным и неестественным, я соглашался, что у меня самого все далеко от идеала и я должен что-то сделать, чтобы преодолеть некую сдержанность. Самое большее, на что решился мой отец, «приоткрывая завесу» человеческих отношений, – разложить на моей подушке буклеты министерства здравоохранения о болезнях, передаваемых половым путем, что было прощальным подарком перед моим отъездом в университет и единственной информацией, которая мне понадобится о тайнах человеческого сердца. Моя мать переключала телевизионный канал каждый раз, когда там целовались. Обоих вседозволенность 1960-х годов даже не затронула. С тем же успехом они могли бы родиться в 60-х годах девятнадцатого века. Откуда взялись мы с сестрой, даже не представляю.
К тому же разве я не собирался работать над эмоциональной открытостью? Возможно, как раз сейчас мне подвернулся случай поболтать о сумятице взросления и, в свою очередь, я мог бы поделиться некоторыми взлетами и падениями семейной жизни. С этими мыслями в голове я ненадолго отклонился от маршрута, зайдя на улицу Жакоб, и перед отелем, где мы с Конни останавливались восемнадцать лет тому назад, я задержался и взял Алби за руку:
– Видишь этот отель?
– Да.
– То окно наверху. Угловое, на третьем этаже, с желтыми занавесками.
– И что в нем такого?
Я опустил руку ему на плечо:
– Это, Альберт Сэмюель Петерсен, спальня, в которой ты был зачат!
Возможно, я поторопился. Я надеялся, что в этой экскурсии сын увидит нечто поэтическое, ведь именно в этом месте сперматозоид и яйцеклетка слились в одно целое и дали ему жизнь. Я думал, что он сочтет забавным представить родителей молодыми, такими непохожими на их теперешнее, не такое беззаботное воплощение. Я надеялся, что его, быть может, тронет моя ностальгия по тому времени, когда он был создан в любви, которая, по крайней мере в моих воспоминаниях, была обременена эмоциями и заботой.
Возможно, я не все хорошо продумал.
– Что?
– Прямо там. В той комнате. Именно там ты зародился.
Его лицо исказила гримаса отвращения.
– Я теперь никогда не смогу прогнать эту картину из головы.
– А как, ты думал, все это случилось, Алби?
– Я знаю, что это случилось, я просто не желаю, чтобы меня заставляли об этом думать!
– Мне казалось, ты захочешь узнать. Мне казалось, ты будешь…
Он двинулся по улице:
– Отчего ты такой?
– Какой?
– Говоришь такие вещи. Это очень странно, пап.
– Ничего не странно, у нас с тобой дружеская беседа.
– Мы не друзья. Ты мой отец.
– Это не значит… в таком случае мы просто взрослые. Мы теперь оба взрослые, и я думаю, что мы можем поговорить, как это делают взрослые.
– Ну да, спасибо за откровенность, пап.
Мы пошли дальше, а я размышлял над концепцией «излишней откровенности» и о том, что такое скрытность, и можно ли когда-нибудь найти нечто среднее между ними.
Вскоре мы оказались в Музее д’Орсе, в вестибюле старого железнодорожного вокзала, перестроенного под музей.
– Посмотри, какие необычные часы! – сказал я с восхищением.
Алби, слишком крутой для восхищения, пошел дальше и начал рассматривать картины. Мне нравятся импрессионисты, хотя я сознаю, что увлекаться ими не очень модно, но Алби излучал такое безразличие, словно это я нарисовал все эти тополя и девочек за пианино.
Потом неожиданно мы обнаружили нечто, в большей степени отвечавшее его вкусам: «L’Orígine du Monde» Гюстава Курбе. Стиль и техника те же самые, какими рисуют балерин или вазы с фруктами, но предмет изображения другой – раскинутые ноги женщины, лицо которой осталось за рамой. Картина откровенная и решительная, приводящая в замешательство, и мне она совершенно не понравилась. Вообще говоря, я не люблю, когда меня шокируют. И не потому, что я ханжа, а потому, что все это кажется мне ребячеством и легкодостижимым.
– Откуда только они берут свои идеи? – бросил я и пошел дальше.
Но Алби определенно не собирался упустить шанс доставить мне неудобство: он остановился и все смотрел и смотрел на картину. Не желая показаться педантичным, я подал назад и вернулся к нему.
– Вот это откровенность! – сказал я.
Ничего.
– Довольно конфликтная картина, ты не находишь? – спросил я. Алби шмыгнул носом и наклонил голову, словно это что-то меняло. – Поразительно, что она была написана в тысяча восемьсот шестьдесят шестом.
– Отчего же? Думаешь, в те времена голые женщины выглядели по-другому? – Он подошел к холсту совсем близко, я даже подумал, что сейчас вмешается охрана.
