Если Кавуто походит на медведя, то Ривера больше смахивает на ворона — тощий жгучий брюнет с резкими чертами лица и сединой на висках. С недавнего времени Ривера стал носить дорогие итальянские костюмы из шелка или льна. На напарнике стандартнейшие пиджак со штанами из «Товаров для мужчин», мятые-перемятые. Ривера часто задает себе вопрос, неужто Ник Кавуто и впрямь единственный голубой на свете, у которого напрочь отсутствует вкус и элементарное чувство стиля?
Тонконожка с подведенными, как у енота (или Зорро), глазами топает к ним через улицу.
— Подними стекло, — шипит Кавуто.
— Подними, блин, поганое стекло. Притворись, что ты ее не видишь.
— От кого мне хорониться? — недоумевает Ривера.
— От соплюхи?
— Так точно. Ее не стукнешь.
— Господи, Ник. Просто строит из себя девица, вот и все. Что с тобой?
Кавуто и вправду не по себе (впрочем, как и Ривере) с того самого момента, как они заступили на пост. Хрен по имени Клинт из универсама «Марина» оставил на автоответчике Риверы сообщение, что Джоди Страуд, рыжеволосая вампирша, и не подумала убраться из города, как обещала, и что ее приятель Томми Флад теперь тоже вампир. Такой поворот событий не очень-то устраивает обоих копов — в свое время каждый из них получил свою долю от продажи вампирской коллекции, за что упыри были отпущены с миром. Да у полицейских, собственно, и выбора-то не было. Идти докладывать, что серийный убийца, по которому они работали, оказался древним вампиром, а выследила его кодла раздолбаев из магазина, а не профессиональные детективы? К тому же Зверье разнесло яхту в щепки, вампиры стушевались, все отлично, дело можно закрывать. Сыщики уже собирались удалиться на раннюю пенсию и открыть магазин редких книг. Ривере еще хотелось научиться играть в гольф. Теперь же все мечты могли накрыться. Двадцать лет беспорочной службы в полиции (они даже бесплатным проездным никогда пользовались), а тут какая-то паршивая сотня тысяч за то, что отпустил вампира, и все псу под хвост. Ривера, католик по рождению, уже готов поверить в карму.
— Трогай. Трогай же, — негодует Кавуто.
— Сверни за угол. Уйдет — вернемся.
— Эй, там, — кричит юная клоунесса. — Вы копы?
Кавуто жмет кнопку на двери, только зажигание все равно выключено, и стекло не поднимается.
— Иди отсюда, детка. Что это ты не в школе? Хочешь, чтобы мы тебя забрали?
— Зимние каникулы, дубина, — извещает девчонка.
На Риверу нападает смех, и он невольно фыркает.
— Ступай себе, девочка. Смой дерьмо с мордочки. Над тобой маркировочные карандаши надругались во сне?
— Ага, — подтверждает размалеванная, рассматривая черный ноготь.
— Не жалко три центнера зеленого блевонтина за такой прикид? А прича сколько весит?
Ривера сползает по сиденью вниз и отворачивается к двери, не в силах смотреть на напарника. Сейчас у Кавуто пар из ушей пойдет.
— Будь ты парнем, — сохраняет самообладание Кавуто, — я бы на тебя уже браслеты надел.
— О Господи, — хрипит Ривера на последнем издыхании.
— Уж конечно. Только будь я парнем, я бы тебе не дала. Показать, где ларек для садомазохистов? Товар для педиков там всегда высший сорт.
— Девчонка нагибается пониже, смотрит Кавуто в глаза и подмигивает.
Не в силах больше сдерживаться, Ривера хихикает, словно первоклассница. Из глаз у него катятся слезы.
— Без тебя обойдусь, — невозмутимо отвечает Кавуто, поворачивает ключ зажигания и поднимает стекло.
Девчонка обходит машину и обращается к Ривере:
— Вы Флада не видели? Ко-о-о-и?
— Ты же вышла из его квартиры. — Риверу все еще разбирает смех. — Это ты мне скажи, где он?
— Там пусто. А он мне денег должен, — отвечает декадентка.
— За что?
— За работу.
— Поконкретнее, прелесть моя. Я — не то что мой напарник, угрожать не стану.
А что это, если не угроза? Ривере кажется, он напал на след, и неплохо бы поднажать.
Девчонка широко распахивает глаза.
— Я помогла ему и рыжей швабре грузить вещи в машину.
Ривера меряет ее взглядом. Да в ней и сорока кило не наберется.
— Он тебя нанял грузчиком?
— Я таскала всякую мелочевку. Лампы, шмотки. Они как бы торопились с погрузкой. Я мимо проходила, и он ко мне подъехал. Сказал, даст сотню баксов.
— И не дал?
— Только восемьдесят. Сказал, у него в кошельке больше нет. Типа утром отдаст остальное.
— А куда едут, они не сказали?
— Сказали только, что утром сваливают из города. Заплатят мне — и укатят.
— А ты ничего необычного в них не заметила? Во Фладе и этой рыжей?
— Ничего особенного. Дневнюки, типа вас. Серятина.
— Серятина?
— Толстопятые отстойные уебища.
— Ну да, — обалдело произносит Ривера.
Теперь очередь его партнеру хихикать.
— Так вы их не видели? — уточняет дитя-переросток.
— Они не придут.
— А вы откуда знаете?
— Да уж знаю. Опустили тебя на двадцать долларов. За урок недорого. Иди отсюда и не возвращайся. Позвони мне, если они тебе попадутся или свяжутся с тобой.
Ривера протягивает юной кикиморе визитку.
— Как тебя зовут?
— Сказать мою дневную невольничью кличку?
— Валяй.
— Эллисон. Эллисон Грин. Но на улице меня кличут Эбби-Натуралка.
— На улице?
— Не слышали о молодежной субкультуре, ко-о-оп?
— Проваливай, Эллисон. Вместе со своей субкультурой.
И Эбби удаляется, покачивая несуществующими бедрами.
— Думаешь, они уехали из города? — спрашивает Кавуто.
— Хочу, чтобы у меня был книжный магазин, Ник. Хочу торговать старыми книгами и научиться играть в гольф.
— Значит, не уехали?
— Рули в универсам. Переговорим-ка с возродившимся к новой жизни.
На Эмбаркадеро у здания паромной переправы обычно работают четыре робота и одна живая статуя. Не каждый день. Когда большого наплыва нет, роботов только двое. Ну а в дождь и вовсе никого — под струями воды золотая серебряная краска держится плохо. Обычно же роботов четверо и скульптура одна.
Моне — живая статуя. Единственная и неповторимая. Участок он застолбил года три назад, и если на горизонте появлялся еще какой-нибудь лицедей, между ними обязательно проходил поединок, кто дольше сохранит неподвижность. Побеждал всегда Моне. До сегодняшнего дня.
Ох уж этот новенький!
Когда Моне ближе к полудню появился на рабочем месте, Соискатель был уже здесь. И за два часа даже не дрогнул. Да и грим первоклассный, настоящая бронза. Только чего ради было натягивать на ноги пластиковые стаканы?
В руке Моне всегда держит портфель. В портфеле прорезь — в нее публика кидает деньги. Сегодня Моне специально встал так, чтобы новичок видел, как в прорезь летят пятерки, — мол, не запугаешь. Только за два часа салага набрал в свои стаканы в два раза больше. Значит, бояться-то Моне есть чего. Да тут еще нос чешется.
Чертов нос. А ведь бронзовый его выживет. Обычно Моне меняет положение примерно каждые полчаса, а потом сохраняет неподвижность, как бы ни старались его расшевелить туристы. Только новенький-то не двигается вообще.
Роботам-то что! Они стоят неподвижно, только пока им в стаканчик не бросили монетку, а потом исполняют свой танец машин. Тоже утомительно, но хоть время бежит незаметно. А вот Моне не позавидуешь.
Сумерки.
Задница горит огнем.
В ушах у Томми что-то хлопает. Бичуют его, что ли?
Женский голос не говорит, а гавкает:
— Скажешь! Скажешь! Скажешь!
Томми хочет пошевелиться — но не может двинуть ни рукой ни ногой. Перед глазами все плывет — волны тепла и света методично лупят по мозгам. Они исходят из красного шара (словно смотришь на солнце через фильтр), за которым вьется неясная тень. Щеки так и пылают.
— Ой, ой, ой! — стонет Томми.
— Да что же это такое, черт подери!
Напрячь мускулы. Слышно металлическое бренчание. Все тело затекло — и остается недвижимым.
Теплый красный свет куда-то отъезжает, и вместо него являются какие-то расплывчатые контуры. Женское лицо. Синее. Совсем рядом.
— Скажешь! — слышится опять.
— Чего сказать-то?
— Говори, вампир!
На обнаженный живот Томми опускается хлыст.
Томми всем телом пытается изогнуться. Опять металлический скрежет. Свет прожектора уже не слепит глаза, и Томми видит, что привязан к металлической раме от кровати, поставленной на попа. Толстые нейлоновые веревки плотно обхватывают конечности. Томми совершенно голый. Перед ним синяя женщина, на которой нет ничего, кроме черного винилового бюстье. Похоже, она охаживает его хлыстом уже давно. На животе и бедрах у него следы от ударов.
Задница просто пылает.
Синяя опять замахивается.
— Ой, ой, ой! — Томми старается не визжать. Оказывается, клыки у него удлинились и пробили губу.
Синяя опускает хлыст:
