Синяя опускает хлыст:
— Говори.
Томми старается излагать мысли спокойно:
— Как видно, ты меня давно окучиваешь. Только пробудился-то я всего минуту назад. Понятия не имею, что я должен тебе сказать. Сбавь обороты и повтори весь вопрос целиком.
— Говори заветное слово! — предлагает синяя.
— Это которое? — недоумевает Томми и впервые замечает, какие у синей огромные груди. Прямо вываливаются из бюстье. Таких гигантских синих грудей ему еще видеть не доводилось. Ну гипнотических размеров. Прямо глаз не оторвать. Все бы пялился, даже если бы не был привязан.
— Я тебе сказала, — хрипит грудастая и замахивается.
— Ты сказала мне заветное слово?
— Я тебе сказала, что это за слово.
— Так ты его сама знаешь?
— Конечно.
— Тогда зачем спрашивать?
— Чтобы ты на нем раскололся, — надувает губы женщина.
— Не будь козлом. Пытки — не моя специальность.
— Где я? — спрашивает Томми. — Ведь ты Лешева шлюха? Мы у Леша дома?
— Здесь я задаю вопросы.
Хлыст больно бьет Томми по ляжкам.
— Мать твою! Ну и упрямая же баба!
— Говори!
— Да что тебе сказать? Я же был в отключке и вообще ничего не слышал, дура тупая!
Удивительное дело. Синие груди отодвигаются на второй план. Где-то глубоко в глотке зарождается рык, и с ним рвется наружу нечто незнакомое, дикое, неуправляемое — вот вроде того чувства, которое Томми испытал, когда впервые занялся любовью с Джоди в качестве вампира. Только тут в основе лежит не любовь. Тут смерть.
— Скажи «чеддер».
— «Чеддер»? Это сыр, что ли?
Вот из-за чего, оказывается, вся заваруха!
— Да.
— Ну сказал. Дальше что?
— Я тебя сломала.
— Отлично.
Опутанный веревками Томми потягивается. Он разобрался в своих желаниях. Ему хочется убить ее. Он ее непременно умертвит, хоть еще не знает как. Это точно. Во рту — клыки, на животе — пуп, а эта тетка — труп.
— Давай, обращай меня, — говорит тетка.
— Обратить тебя? — Клыки у Томми прямо чешутся.
— Сделай меня такой, как ты.
— Оранжевой? Как сыр «чеддер»?
— Не оранжевой, придурок, а бессмертной вампиршей!
Удар хлыстом по груди.
Томми прокусывает себе губу. По подбородку у него течет кровь.
— И все пытки только ради этого? Подойди.
Она наклоняется, целует его и отшатывается.
Теперь кровь и у нее на губах.
— Надо начинать привыкать, — облизывает губы синяя.
— Ближе, — подзывает Томми.
Исторические записки Эбби-Натуралки,
в дым затраханной служанки вампира Флайда
Богоматерь твою! Я облажалась! Обкакалась, будто щенок-несмышленыш! Мою трагическую жизнь окутал мрак! Даже в кофейне, где я это пишу, бокалы с пивом обступают меня, словно какие-то зомби с белыми глазами, а мой соевый обезжиренный «амаретто мокачино» змеиной желчью оседает во рту. (Самая горькая желчь, между прочим.) Если бы не крутой мачо за два столика от меня, который якобы меня не замечает, я бы разревелась — но ведь весь грим потечет! Сохраняю внешнюю невозмутимость. Не про тебя я, красавчик, я избранная. Выкуси!
Вчера вечером, расставаясь с повелителем Фладом, я призналась ему в вечной любви. Вот дурында-то безнадежная! Кто меня за язык тянул! Может, я типа попала под его вампирские чары? Типа я на диете, а он — коробка печенья «Орео даблстаф»? (Хотя ни на какой диете я не сижу. А худая я просто потому, что сперва обожрусь, а потом проблююсъ. И забота о фигуре тут ни при чем. Наверное, мой организм предпочитает жидкую пищу. И пока я еще не попала в объятия моего Темного Господина, рыгаловки типа этого «Старбакса» — да будут мне в утешение!)
Весь день пыталась дозвониться до Темного Господина и Графини по мобильнику — без толку, все время на автоответчик натыкаюсь. Хотя они ведь вампиры, блин, у них днем спячка. Я такая тормозная иногда.
Короче, сегодня ранним утром похиляла я на старую квартиру. Еще и не рассвело. Пришлось сплести целую халяв-стори (сестрице Бронте впору), чтобы вырваться из дому в такую рань, но мне нужно было переговорить с хозяином, пока не отрубился.
Прихожу. Ни вонючего пьяницы с котом, ни хозяина, ни Графини. Статуй — и тех нет.
Выкатываюсь на улицу и направляюсь к новой мансарде, которую сняла. Напротив дома коричневая машина, в ней — два переодетых копа. Точно, охотники на вампиров. (Наверное, часть чутья хозяина передалась мне.) Один — толстый, второй — остролицый латинос.
Ну я к ним, типа:
— За версту видно, кто вы. Не могли по-другому одеться?
А они такие:
— Иди своей дорогой, юная леди.
Пришлось им объяснить, что они мне не указ, и еще присовокупить кое-что. Постаралась, до слез их довела. Что за дела с этими папиками? Такие неженки, чуть что — сразу истерика. Нюни сопатые. Старость — это не для меня. Тем более Повелитель возьмет меня в оборот, и я буду вечно скитаться в ночи, таинственная и красивая. Еще бы груди побольше.
Короче, пофигачила я по Маркет-стрит до Юнион-сквер, надо же дать копам возможность уползти. Пусть зализывают раны.
Возвращаюсь на ту же улицу к новой квартире — а там напротив «хонда», и в ней азиат — прямо крутейшая манга наяву. За выходом, косорез, наблюдает. На полицейского не катит, но точно шпион.
Кошу под любительницу искусств — стою и пялюсь, как работают скульпторы. У них мастерская на первом этаже. Два байкера хоть и хрычи уже, но делают занятные вещи.
Дверь у них открыта, и я захожу в мастерскую.
И что я вижу? Люди искусства нанизывают дохлых цыплят на проволоку и красят серебрянкой!
Я такая:
— Чё за прикол, перцы? Чё за лажа? Один из них мне:
— Петушок уже грядет.
Я ему:
— Не залупайся, раскоряка! Как щас брызну перцовым аэрозолем на причиндал.
(С озабоченными надо посуровее, тут у меня опыт общения. А то взяли моду — клеиться в автобусе. Уже раз 17 подкатывались!)
Он такой:
— Да я не про то. Наступает год Петуха по китайскому календарю.
Без него знаю, ясный хобот.
— Мы делаем скульптуры, — произносит который поздоровее.
Фрэнк зовут. (Другого звать Монк. Молчун такой.)
И они мне показали технологию. В китайском квартале берется реальный дохлый цыпленок, нанизывается на проволоку, обмазывается краской на металлическом порошке, потом засовывается в специальный бак. К цыпленку подсоединяются зажимы, и включается ток. Молекулы бронзы — или что там у них? — осаждаются на краске. Получается бронзовая кура.
Мне припомнилась статуя Графини.
— А человека так можете? — спрашиваю.
Ну, они сразу:
— С человеком ничего не выйдет. Ступай отсюда, а то мы из графика выбились. Отправляйся в школу.
Выхожу от них. Косоглазый сидит в машине. На меня пялится. Я такая:
— Год Петуха наступает. Иди лучше петушка себе купи.
Нервный какой-то азиат попался. Но юмор уловил. Усмехнулся, запустил двигатель — только его и видели. Но ведь вернется, дизель. На меня запал. Точно говорю. Крутой такой мангушник с обложки. Дзюдо, кун-фу, секс-фу. Продвинутый, сразу видно.
На новом месте ни Графини, ни моего Темного Повелителя. И следов никаких. Под землю, что ли, провалились? А что? Пробраться под землей в парк и там, средь корней и червей, дать волю своим самым извращенным желаниям! Кайф!
Блин, уже стемнело. Вернусь-ка я лучше в мансарду и подожду их.
Дополнение. Шампунь от гнид моей сестре ни хрена не помог. Наверное, придется обрить ее наголо. Попробую уговорить ее вытатуировать пентаграмму на лысине. Один мой знакомый тип сделает все забесплатно, его только уболтать надо. Займусь позже.
Рассвет.
Джоди пробуждается. Ей больно. Воняет вареным мясом. Джоди пробует перекатиться на бок и проваливается. Подвесной потолок не выдерживает ее тяжести, и она плюхается прямо в огромную раковину, полную грязных тарелок и мыльной воды. В посудомоечную, осеняя себя крестом, вбегает какой-то мексиканец. Всех святых поминает по-испански. Джоди выбирается из мойки и стряхивает пену с куртки и джинсов. Стоит ей коснуться бедер, как мозг пронизывает острая боль.
— Мать твою растак! — шипит сквозь зубы Джоди, прыгая на одной ноге, — верное средство от любой боли, где бы она ни притаилась.
Каблуки ее выбивают на кафеле ритм, который сделал бы честь любой хромоножке, пожелавшей станцевать фламенко.
Посудомойщик поспешно ретируется в соседнее помещение. Это булочная.
Булочная.
Когда прозвенел будильник, Джоди кинулась бежать по аллее, дергая за каждую дверь, попавшуюся ей на пути. Незапертым оказался только склад булочной. Джоди срочно надо было найти место, где можно спрятаться и погрузиться в сон и никто тебя не обнаружит. У нее мелькнула мысль спрятаться за мешками с мукой, только кто их знает, этих булочников, вдруг днем им понадобится мука. Она уже пробудилась как-то в морге (это когда Томми заморозил ее), а над ней стоит кругленький смотритель-некрофил, и потирает ручки, и пощипывает-поглаживает ее полуголое тело. Все впечатление от покойницкой, мерзавец, испортил.
