И тут из-под двери в комнату поплыл дым.
Вынимаю из уха один наушник и говорю:
— Ну ни фига себе, на лестнице пожар. Черного входа-то нет. Закоптишься вся, пока выберешься.
Тут дым встает столбом, а у столба вырастают руки и ноги. Стремглав мчусь в ванную и запираюсь. И не потому что испугалась — я холодна и невозмутима. Просто когда типа блюешь и некому тебя подержать за волосы и утешить, что это все из-за дури и сейчас пройдет, лучше запереться где-нибудь и постараться оценить положение.
Дверь ванной разлетается в щепки. На пороге возникает Графиня, совершенно голая. В руке у нее зажата дверная ручка. Смотрится круто, только с ногами у нее что-то не то. Обожгла, что ли? Сгноила?
Я такая:
— Имущество-то на говно пошло.
А Графиня хватает меня за волосы, прижимает к себе и кусает за шею, вот так. И совсем не больно. Неожиданно, это да. Типа просыпаешься в зубоврачебном кресле, а дантист вылизывает тебе одно место. Ну, не совсем так, мистики побольше. Но все равно внезапно. Прямо как гром среди ясного неба. (Болеть немножко болело, но совсем не так, как когда Лили попыталась проткнуть нам соски циркулем из кабинета геометрии, а кубик льда был в качестве обезболивающего. Брр!)
От Графини несло горелым мясом, и я попыталась ее оттолкнуть, но конечности у меня словно парализовало. Или придавило. Типа меня погребли заживо. Смотрю и ничего не могу поделать. И голова такая легкая.
Короче, все, сейчас кеды отброшу. И тут мерзавка меня отпускает.
И типа:
— Спустись и принеси мою одежду. Она на тротуаре валяется. И завари кофе.
Ну, я такая:
«Минуточку. Я только что лишилась невинности. Я уже не целомудренная смертная. Надо бы это дело перекурить. Или хоть вытереться».
Но вслух я говорю:
— Ладно.
А все почему? Ожоги Графини стали исчезать прямо у меня на глазах. Есть чего пугаться. То с бедер прямо мясо свисало, а то — раз! — и ничего нет.
Короче, спускаюсь вниз, а на улице какой-то бродяга уже роется в ее одежде. Трусы нюхает, все такое. Ну, если надо помочь бездомным, я всегда первая.
— Трусняк забирай, — говорю, — только никому не рассказывай.
(Превосходство над простыми смертными уже сказывается. Все должно быть чинно-благородно, даже когда общаешься хрен знает с кем. Noblesse oblige note 9 .)
Ну, он типа удаляется, прижав кружевное исподнее бессмертной к носу, а я тащусь наверх.
Графиня уже одета и причесана.
— Где же Томми? Ты видела Томми? Ты ведь говорила с копами? Томми куда делся?
Я такая:
— Прошу прощения, графиня, говна пирога, только вам надо успокоиться. Когда я пришла сюда утром, вампира Флада уже не было. И одной бронзовой статуи тоже. Я уж подумала, что вы отошли ко сну в лоне родной земли.
— Ну и шуточки, — цедит графиня и внезапно успокаивается.
— Завари-ка мне кофе — на чашку два куска сахара и пробирку крови. И вызови нам такси.
Ну, я ей:
— Графиня, легче на поворотах. Я теперь одна из вас, так что нечего командовать…
А она мне:
— Я ведь сказала «нам».
Подчиняюсь, завариваю кофе, вызываю такси, и мы едем в универсам «Марина». А почему бы нам не слетать туда в виде летучих мышей? Выше моего понимания.
Доехали-то мы за десять минут. Только собрались выходить, как Графиня велит шоферу ехать дальше.
Говорит:
— Тут Ривера и Кавуто. А они нам ни к чему.
Перед магазином знакомая мне коричневая машина.
— Копы-то? Слабаки мужики.
Она типа удивилась, что козлы мне знакомы, и я ей рассказала, как прикололась над ними и какими лохами они себя показали. По-моему, Графиня довольна, что я теперь в их темной тусовке.
Говорит мне:
— Хренов Клинт — рассказывает им все про Томми.
А мне и не разглядеть, что она там такое видит за стеклом универсама. Наверное, нужно время, чтобы мои чувства обострились. Пятьсот-то лет срок хороший. Асом станешь.
Графиня велит водителю высадить нас у Форт-Мэйсона note 10 , откуда хорошо виден фасад универсама. Стоим в тумане, словно порождения ночи (а не так, что ли?), и ждем, пока копы вылезут.
Графиня обнимает меня за плечи, и такая:
— Эбби, извини, что я на тебя набросилась. Мне надо было срочно залечить страшные ожоги, а тут не обойтись без свежей крови. Я собой не владела. Это больше не повторится.
Я ей:
— Не берите в голову. Я рада, что вы меня продвинули. И вообще было круто.
Конечно, круто. Если не считать запаха горелого мяса. И еще кой-чего.
Она тут:
— Спасибо за заботу.
А я:
— Извиняюсь, графиня, а чего мы приперлись в универсам?
Не продукты же мы пришли покупать, в самом деле.
Она такая:
— Эти мужики когда-то работали вместе с Томми, и один из них в курсе, что Томми… э-э-э… порождение ночи. Они могут знать, где он сейчас.
— Представление начинается, — шепчет Графиня, застегивает молнию на своей кожаной куртке и надевает темные очки.
Тут какой-то кудреватый очкарик открывает входную дверь магазина и выпускает полицейских наружу. Они грузятся в свою машину, а кудреватый придурок запирает за ними.
— Постой в сторонке, Эбби. Я скоро вернусь.
И она быстрыми шагами направляется через парковку к универсаму. Рыжие волосы развеваются, вокруг обрывки тумана, огни, — ну точно ангел мести!
Я на всю улицу:
— Ух и ни фига себе!
До магазина метра три. Графиня вырывает из земли железобетонную урну, будто та из картона, и швыряет в стекло. Даже шаг не замедлила! Крошево безосколочного стекла изливается на нее, а она проходит прямо в универсам, словно хозяйка всего и вся. Да ведь так оно и есть!
Я за ней. Оглянуться не успела — а Графиня уже держит кудреватого за горло. Раз — и кудреватый летит спиной вперед прямо на полки с вином. Бутылки падают, разбиваются, красная жидкость заливает пол, брызги летят в разные стороны и долетают до касс.
Я такая:
— Ну ты попал, лох! Щас Графиня даст тебе просраться!
И тут из-за угла вываливает целая кодла. Графиня хватает бутылку вина и, ни секунды не раздумывая, мечет в них. Прямо в лоб предводителю, высоченному такому мужику. Хиппи патлатому.
Высоченный грохается на пол как подстреленный.
— Назад! — рычит Графиня.
Компашка рядком-молчком — и за угол, откуда пришла.
Только хиппи отдыхает на полу и не шевелится.
Графиня — опять кудреватого за глотку. Хоть он и выше ее чуть не на голову, тело его мотается в руках у Графини словно тряпичная кукла. Кудреватый бормочет что-то про Сатану и Иисуса и посылает мою Госпожу подальше.
— Где Томми? — допытывается Графиня.
А тот заладил: «Не знаю» да «Не знаю».
Госпожа хватает его за волосы и тычет мордой в бутылки. У самой голос ледяной:
— Клинт, сейчас я вырву тебе правый глаз. А если и тогда не скажешь, где Томми, вырву левый. Считаю до трех. Раз… Два…
Он такой:
— Я тут совершенно ни при чем. Она — само исчадие ада. Я им так и сказал.
— Три! — произносит Графиня.
— Он в Нортпойнте в квартире Леша. Номера не знаю.
— Номер! — рявкает Госпожа на весь магазин.
Из-за угла выворачивает негр:
— Нортпойнт, 693, квартира 301.
Два других мужика утаскивают его обратно.
— Спасибо. Если его мучили, я вернусь.
Клинт отлетает к стеллажу с чипсами. Все на хрен рушится, разбивается и выливается. Графиня такая:
— Приятный сюрприз.
А я ей:
— Значит, Повелитель Флад в чьей-то квартире в Нортпойнте.
— Вот не думала, что они в курсе, где он. Просто надо же было с чего-то начать.
— Наверное, ваши чувства подсказывают вам, где Повелитель Флад. И проводником вам сама Вечность.
Вот дебилка-то из меня!
А Госпожа мне:
— Идем, Эбби.
Я, сама не знаю почему (наверное, из-за кровопотери сахар упал), спрашиваю:
— Можно я возьму резинку?
Графиня такая:
— Разумеется. И кофе прихвати. В зернах. У нас почти кончился.
Хватаю резинку и кофе и догоняю ее уже на парковке.
Госпожа шагает обратно к Джирарделли-сквер (в волосах у нее поблескивают кусочки стекла) и оборачивается ко мне с улыбкой. Не могу сдержаться. Ничего круче я во всю свою жизнь не видела.
— Графиня, я люблю вас, — вырывается у меня.
Она обнимает меня, целует в лоб и говорит:
— Надо отбить Томми.
Наверное, моя вампирская сила проявится где-нибудь завтра к вечеру. Пока что я полная лохушка.
Ничего, начнутся занятия в школе, я им всем покажу.
Восемнадцать
Мертвые шлюхи никому не по душе
Вид любимого, голышом привязанного к вертикально поставленной раме от кровати, и мертвой шлюхи в амплуа садистки-повелительницы у его ног у некоторых дам может подорвать веру в основательность и устойчивость любовного союза. Кое-кто может даже всерьез обеспокоиться. Только Джоди столько лет жила одна — лишь время от времени встречаясь то с рокерами, то с брокерами, — что мысль о тернистых и неисповедимых путях любви ей не в новинку. Она только вздыхает и незло пинает тело — просто чтобы начать разговор. И так видно, что мертвая.
