Собралась уже вернуться в палату, как вдруг услышала сдавленный крик. Кричала женщина:
– Я больше так не могу! Это невыносимо, пойми! Если ты не хочешь, я сама пойду к ней и все расскажу! У меня больше нет сил, я не железная, в конце концов. Я живая, слышишь? Живая!
Таня подкралась к двери, за которой разыгрался спектакль. Но тут раздались стук, треск, и дверь распахнулась. Таня еле успела отскочить в сторону. Увидела заплаканную Нину с опухшим красным лицом, растрепанными волосами. Из-под ее расстегнутого халата мелькнуло голое тело. Сгорая от стыда, Таня отступила в сторону. Нина, заметив ее, побледнела. Запахнула халат, захлопнула дверь, загородила ее собой. Тихо произнесла:
– Что вы здесь делаете? Подслушиваете?
– Просто вышла прогуляться, – пролепетала Таня. – А тут вы так закричали. Я подумала, может, помощь нужна?
– Все в порядке. Идите в палату и ложитесь.
Таня тряхнула головой. Вроде бы все так и происходило. Она ничего не упустила. Таня вернулась тогда к себе с твердым намерением любой ценой добиться от Нины правды. Ей почему-то казалось, что там, за дверью, говорили о ней. И именно ей, Тане, Нина стремилась что-то рассказать.
Но Нина с того самого дня пропала. А ее, Таню, вдруг стали запирать на ключ.
Чем меньше мы знаем, тем больше подозреваем.
– Ну наконец-то, Катюник! Сподобилась навестить старую мать! – воскликнула Елена Анатольевна, открыв дверь.
– Прекрати, мам, – рассмеялась Катя, стаскивая промокшие сапоги. – Нашла старуху. Да ты у меня молодая, красивая женщина! – Она ткнулась в материну щеку. От нее, как всегда, пахло кремом «Люкс» и еще чем-то очень родным. На кухонном диванчике места для Кати не нашлось. Все пространство занял Шаляпин – огромный дымчатый кот, прозванный так за чрезвычайно громкий бас. Катя устроилась на самом краешке. Она предпочитала не вступать в полемику с «Федором Иванычем». Кот был удивительно вредным созданием, садиться рядом с ним было просто опасно. Если ему что-то не нравилось, он без объявления войны наносил противнику точечные удары острыми, как бритва, когтями. Единственным человеком, которого он допускал до себя, была Елена Анатольевна.
– Ты чего это, как бедная родственница, в углу притулилась? – Мать, хлопотавшая у плиты, повернулась к Кате. – Ах, вот в чем дело. Ну-ка, Шляп, давай шлепай отсюда, шлепай! – Котяра возмущенно мяукнул и остался лежать на месте. Елена Анатольевна взяла газету и легонько подтолкнула своего любимца. – Марш в комнату! Вот паршивец, а? Упрямый эгоист, – проворчала она и водрузила на стол тарелку с целой горой дымящихся, масляных блинов.
– Стопроцентный мужчина! – усмехнулась Катя и попробовала угощение. – Очень вкусно, мамулик, спасибо, но так много!
– Ешь без разговоров! – отрезала Елена Анатольевна. – Небось голодом себя моришь, не жрешь ни черта. Знаю я тебя. Худющая стала, страх смотреть.
– А вот и нет! – возмутилась Катя. – Нормально я ем. К тому же меня сегодня на обед пригласили. Мне место нужно оставить.
– В ресторан? – заинтересовалась мать.
– Угу, – кивнула Катя с набитым ртом.
– И кто же, если не секрет? Антон Молчанов? – В глазах Елены Анатольевны блеснул лукавый огонек.
Катя в ответ покачала головой.
– Приятельница. Ангелина. – Она вкратце поведала историю своего знакомства с Люкой, опустив подробности несостоявшегося наезда.
– Понятно, – разочарованно протянула Елена Анатольевна. – А с Антоном ты так и не виделась?
– Нет. – Катя вдруг почувствовала, что краснеет. – С тех пор – ни разу.
– И он не звонил? – удивилась мать.
– Нет, мам, не звонил. Да ну его! А как там Фаечка? – спросила Катя. На самом деле именно с целью узнать про Фаину Ильиничну Катя и приехала к матери.
– В Америку укатила, к детям. Ее же повысили, ты знаешь? Она у нас теперь главный гинеколог страны.
– И когда возвращается?
– Через два дня, во вторник вроде бы... Или в понедельник... А она тебе зачем? – насторожилась Елена Анатольевна. – У тебя что-то не так? – выдохнула дрогнувшим голосом.
Кате вдруг захотелось подойти к маме, обнять ее, прижаться крепко, как в детстве, успокоить. Но вместо этого она уклончиво ответила:
– Все так. Просто хотела ее кое о чем спросить.
– Не хочешь говорить, не говори, – обиделась Елена Анатольевна.
Хлопнула входная дверь, и в кухню ввалился Ник-Ник, нагруженный сумками. Елена Анатольевна отвлеклась. А Кате только это и нужно было. Воспользовавшись образовавшейся суетой, она распрощалась.
Люка ждала Катю в небольшом ресторанчике, которых в Москве развелось в последние годы великое множество. Ресторанчик с традиционной русской кухней назывался «Погребок» и располагался в подвале жилого дома неподалеку от Катиного театра.
На деревянном столе громоздились закуски: маринованные грибы, квашеная капуста, винегрет, селедка под шубой.
– И мы должны все это съесть? – ахнула Катя, усевшись на твердую, неудобную скамью. Ей было ужасно неуютно в узкой короткой юбке. Ноги, не привыкшие к каблукам, отчаянно гудели.
– Что сможем – съедим, остальное понадкусываем, – хохотнула Ангелина, – а вообще колхоз – дело добровольное. Но я тебе настоятельно советую хотя бы попробовать. Ой, – смутилась она, – ничего, что я сразу так тыкаю?
– Господи, конечно!
– Вот и чудненько. Хотя мы виделись-то всего один раз, да при таких обстоятельствах, у меня ощущение, что я знаю тебя сто лет.
– Честно говоря, у меня тоже. – Катя улыбнулась, положила в тарелку немного капусты. Неужели судьба дарит ей шанс и зияющая дыра от страшных потерь может затянуться? Эту дыру Катя сравнивала с каверной – полостью, возникающей в органах тела при омертвении тканей.
– У тебя глаза кошачьи, знаешь? – вторглась Люка в Катины мысли. – Такие же желтые и недоверчивые. Есть на то причина?
Катя кивнула.
– Хочешь поговорить на эту тему? – тоном психоаналитика из голливудского блокбастера поинтересовалась Ангелина.
– Пожалуй, что нет, – покачала головой Катя. Она представила себя лежащей на кушетке в полумраке врачебного кабинета и хмыкнула.
– Ну, на нет и суда нет. Попробуй вот блинчики с языком. Фантастика!
– Ой нет! Только не блинчики, – расхохоталась Катя и в ответ на недоуменный взгляд, которым наградила ее подруга, поведала о своем визите к матери.
– Зря отказываешься. Такая вкуснятина!
– Я с этим-то не знаю как справиться? – Катя указала на тарелку с закусками, и в следующую секунду горка квашеной капусты превратилась в отвратительный клубок копошащихся червей. Вилка выпала из ослабевших рук и с оглушительным звоном покатилась по выложенному плиткой полу. Катя схватила салфетку и судорожно прижала ее ко рту.
– Ты чего? – удивленно спросила Ангелина, оторвавшись от еды.
– Ничего... – Катя стряхнула остатки наваждения и решительно выдохнула: – Я передумала. Я хочу поделиться с тобой своей историей.
Начало получилось скомканным, Катя постоянно сбивалась. Она боялась, что живущий внутри нее водопад скорби прорвет защитную оболочку и вырвется наружу постыдным потоком. Но, как ни странно, этого не произошло. Привычная боль утраты отступила, не сжимала больше сердце ледяными тисками. Раньше, рассказывая о муже, Катя постоянно ощущала его незримое присутствие, теперь это чувство ушло. Словно смерть наконец забрала его. О своих загадочных видениях Катя решила пока умолчать. Вдруг Люка сочтет ее сумасшедшей истеричкой, испугается и перестанет с ней общаться?
Ангелина очень внимательно выслушала Катю. Не спеша допила квас, отодвинула опустевшую тарелку, закурила. Длинная коричневая сигарета слегка подрагивала в тонких, ухоженных пальцах.
– Знаешь, – сказала она после продолжительной паузы, – мои родители были необыкновенными людьми. Я была их единственным ребенком. Поздним и долгожданным. Они обожали меня. Естественно, их сокровище, их любимая принцесса не могла появиться на свет традиционным способом. И они придумали себе красивую легенду. Якобы, когда они отдыхали на курорте, несколько дней бушевал ужасный шторм. И когда море в конце концов успокоилось, на закате к берегу прибило лодку с младенцем. Младенцем, как ты справедливо догадалась, была я. «Ангел!», – всплеснула руками мама. Так я обрела имя.
Так вот... К чему это я? Рядом с ребенком на дне лодки лежала тетрадь. Старинная, в плюшевом переплете и с резной застежкой на боку, аграфом.
На титульном листе было аккуратно выведено: «Журнал девочки-ангела». Когда я выросла, я конечно же узнала ровный мамин почерк.
В той тетради были заповеди счастья. Сначала – детские, наивные. Что-то вроде «слушайся родителей», «веди себя хорошо». Потом заповеди взрослели вместе со мной.
«Будь умной, свободной, имей свою точку зрения, никогда не спеши.
Не жалей себя, не позволяй чужому сочувствию подрывать уверенность в своих силах. Будь твердой.
