Человек проходит сквозь Великую память, сквозь всеобщую мечту, не отдавая себе отчета в большинстве случаев, что его пути пересекаются с путями других людей и что, не помня об этих других, он сам просто не существует.
Со мной пришел повидаться Ветеринар. Он в большом зале нашего дома, в котором раньше, по-моему, никогда не бывал. Рядом с ним – моя мать в своем старом, в обтяжку, одеянии, которое она теперь использует в качестве домашней хламиды. Ему и невдомек, можно поручиться, что она только что приняла дозу, потому что субботний день близится к концу, и сквозь окна видно, как ложатся первые тени, серые, подобно цвету солдатской униформы.
Без своего белого халата Ветеринар кажется еще более грузным. На нем охотничий костюм: сапоги, заправленные в них вельветовые брюки и свитер. Он производит впечатление человека, который только что снял с себя патронташ, зайцев и куропаток, притороченных к поясу. Я замечаю, что у него густые, с проседью, волосы, которые сейчас в полном беспорядке. Он протягивает мне руку с официальным видом.
– Сынок, – говорит он, – я понимаю, что этот визит для тебя совершенно неожиданный.
Это правда, настолько неоспоримая, что я молчу. Мать предлагает ему что-нибудь выпить, но он жестом отказывается.
– Не буду ходить вокруг да около, – говорит он. – Я здесь по поводу своего сына. Если не ошибаюсь, вы остаетесь друзьями.
Я согласно киваю и сдерживаю желание сказать ему, что всего несколько недель назад видел Эду.
– Не так давно он приезжал к нам повидаться, – продолжает Ветеринар, – и сказал, что возвращается в Мексику. Но туда он не доехал. И никто его с тех пор не видел.
Ветеринар запускает руку в волосы и приводит их в еще больший беспорядок.
– Буду с тобой откровенен. Я еще сам не знаю, что мне от тебя надо. Я понятия не имею, что происходит. Но я не представляю, есть ли у него еще друзья.
Я рассказываю ему, что тоже видел Эду несколько недель назад, и мне показалось, что у него все было в порядке. О ключе я умалчиваю.
– Где начинать искать? – спрашивает он.
Это странная ситуация, просто какой-то страшный сон.
Мать с серьезным видом рассматривает свою хламиду, но ей никак не удается изобразить грусть. Больше того, когда Ветеринар уходит, она остается серьезной.
– Может быть, ему следует нанять детектива, – высказывает она предположение.
– Я опасаюсь самого худшего, – отвечаю я. – В этом есть что-то совершенно необычное.
– Этот парень всегда был необычным, – говорит мать.
– Но бывают странные люди, с которыми ничего странного не происходит.
– Как такое может случиться? – спрашивает мать. – Как может чья-то жизнь в корне отличаться от сущности человека? С ним происходят странные вещи, потому что он странный человек. А он странный, потому что его мать странная, ведь так?
– С некоторых пор тебе все кажется простым! – говорю я матери.
Эйлиен несколько раз пытался предупредить меня насчет Эду. Его мощная интуиция заставляет меня относиться к нему с уважением. Больше того, ему удалось превратить интуицию в образ жизни, в ремесло.
В понедельник утром я принимаю решение. Беру из конверта ключ с адресом и прошу у матери автомобиль. На шоссе машин довольно мало. Солнце все еще сушит поля. По радио сообщают, что кто-то видел в Галисии НЛО. Я оставляю позади влажные и сверкающие бассейны, а на горизонте в это время поднимаются верхние этажи зданий, которые по мере приближения к ним удаляются одно от другого и увеличиваются в размерах. Растут стремительно. Населяют собой всю землю. Спускаются из-за облаков и сразу же выстраиваются по обеим сторонам Кастельяны. Между деревьями, пересекая площади и фонтаны, движется сама бесконечность.
Эдуардо всегда был горазд превращать простое в сложное. Тем не менее, после того как за мной захлопнулась кремового цвета дверь квартиры сто двадцать один, я чувствую себя Алисой, которая легко совершила невозможное – прошла сквозь зеркало в Зазеркалье, ничего не запачкав. Меня охватывает тишина помещения, в котором никто не живет, помещения покинутого, о котором никто не думает. В окна проникает свет, который не существовал, пока его никто не видел. Свет, брошенный на произвол судьбы. Часть штор наполовину приспущена. За ними и за плоской крышей дома напротив существует мир, пребывающий в постоянном движении и верный самому себе. В нем нет ничего отсутствующего, хотя и отсутствует Эдуардо.
Я осторожно разглядываю каждый предмет мебели, стоящий в квартире, поскольку не исключаю возможности увидеть Эдуардо, либо, как всегда, высокомерного, либо мертвого, за одним из них. Одна дверь большого зала ведет в спальню. Первое, что бросается в глаза, – это кровать. Простыни и покрывало валяются в беспорядке, как будто кто-то интересовался содержимым матраца. Ящики комода выдвинуты, дверцы шкафа распахнуты. В шкафу висит ряд шикарных костюмов, которые наверняка принадлежат Эдуардо и теперь превратились в нечто ископаемое. Все они зимние. Летние костюмы висят с другой стороны шкафа в пластиковых чехлах, застегнутых на молнии. Под костюмами стоит по меньшей мере шесть пар зимних ботинок в прекрасном состоянии. В это свое первое посещение ящики шкафа я не открываю, а ящики комода не выдвигаю до конца и равнодушно прохожу мимо страшных серых чехлов с молниями.
Кроме того, на столике еще стоит графин без воды и в кресле у окна валяется куча грязных рубашек, брюк и носовых платков. Что означает все это белье хозяина? И что означает безжизненная картина, которую я вижу? Дело в том, что оставленные в таком виде вещи свидетельствуют о последних моментах пребывания здесь Эдуардо. Тот факт, что Эдуардо находится так далеко от оставленных в какой-то момент предметов одежды или, точнее говоря, тела, которое они покрывали и до сих пор хранят какую-то его частицу, уже больше в этом месте нет, дает основание предположить, хотя и не очень уверенно, что речь идет о случае фатальном.
В маленькой кухоньке в раковине для мытья посуды стоит грязный кофейник, а также несколько чашек и бокалов. В кухонных шкафах нет того порядка, который существует в шкафу спальни, что полностью соответствует личности Эду, для которого всегда имело большее значение то, что носится, а не то, что съедается. В холодильнике стоит бутылка молока в плачевном состоянии и нечто такое, что условно можно назвать яйцами, а также то, что можно безусловно назвать сливами. Морозилка, однако, заполнена до отказа неиспорченными продуктами. И эта способность замороженных продуктов противостоять гниению снова приводит в уныние. Тому, что, возможно, случилось с моим другом, больше соответствует состояние слив, молока и яиц.
Похоже, любая потеря должна непременно сопровождаться признаками исчезновения, в противном случае подобное происшествие должно было бы иметь место в мире, с безразличием относящемся к тому, что в нем происходит. Та же самая непрестанная внутренняя тревога, которую у меня вызывает исчезновение Эду, и чудовищная мысль о его возможной смерти с еще большей очевидностью подчеркивают то, что я существую. Это потому, что я не только чувствую то, что он, возможно, уже чувствовать не может, но и потому, что воспринимаю это острее, чем обычно.
Квартира не слишком загромождена вещами, но если кому-то придет в голову исследовать их более тщательно, то их покажется слишком много. Я вижу, что в туалете на полотенцах вышиты его инициалы. Есть они и на махровом халате. Похоже на то, что эти вещи ему подарены. И кофейный сервиз на кухне тоже похож на подарок. И, конечно же, эти подарки делала женщина. Кроме того, на той же кухне я вижу табакерку с табаком, который курит Эду. Я закуриваю сигарету – так, для проформы, хотя вообще-то не курю. Я не ищу ничего по принуждению. Мне не нужно никакого принуждения. Эду от меня ничего не ждет. Здесь нет места ни для поспешности, ни для будущего. Здесь есть лишь покой последнего мгновения, последнего дня. Полотенца и кофейный сервиз, и все остальное, сейчас находятся здесь вместе со мной, но они здесь были до меня, они хранят секрет того времени, пока я их не видел и не знал об их существовании. Эти предметы, хотя они и были рядом с Эдуардо, ни о чем не могут мне рассказать. Или, может, они и рассказывают что-то, но я при этом остаюсь глух и слеп. Почему я такой тупой и ничего не понимаю? Ни луна, ни тьма, ни деревья в полном дневном освещении тоже тебе ничего не говорят, такой уж ты родился. Коль скоро эта информация существовала бы, то для ума не было бы ни тайны, ни секрета, ни бесконечности. Получается так, словно реальность преподносит сама себя одним способом, а мы воспринимаем ее совершенно другим. Скажем, человек не так естественен, как какое-нибудь растение или животное, поскольку он не является частью природы. В противоположность ему растение или животное знают природу, и им не приходится прилагать усилий, чтобы понять ее. Одежда Эду, вне всякого сомнения, беспрестанно посылает многозначительные сигналы из шкафов, но я не способен понять их. Какие он мог вести разговоры в этом доме? О чем думать? Полагаю, меня всегда преследовала мысль о том, что он говорит об одном, а на самом деле думает о другом.
