– Ты еще не разделся?
– Сейчас.
Я смотрела, как раздевается мой муж, со смешанным чувством любопытства и стыда. Словно тайно, исподтишка наблюдала за наготой постороннего, абсолютно чужого мне человека. И во мне вдруг проснулось желание. Сильное, как никогда. Но облака поставили границу, я уснула одна в постели с собственным мужем.
На улице меня нагнала наш участковый педиатр Галина Сергеевна. Раньше я часто болела простудами, бронхитами, в общем, всем таким. Сейчас не болею совсем. «Изрослась», – говорит Галина. Куда изрослась? Как изрослась? Что это такое? Мне неведомо, но, судя по всему, очень даже неплохо – не чихается, не кашляется, не сопливится.
– Лиза! – воскликнула она. – Ты хорошеешь с каждым днем.
– Спасибо. – Мне стало неловко, и я решила сбежать от нее поскорее.
Обычно я так и реагирую на комплименты, особенно от чужих людей. Терпеть не могу, когда мне неловко! И вообще я не выспалась…
– Я родом из Рязани, – ни с того, ни с сего созналась Галина. – Там полно таких красавиц. Глаза и брови черные, губки красные, а щеки пухлые, как яблочки. Кровь с молоком.
– Спасибо, – с нескрываемой иронией поблагодарила я.
Я ненавижу свои яблочки! И я ненавижу свой макияж! Я его ни у кого не просила! Кровь с молоком… Фу, гадость!
Галина засмеялась и ущипнула меня за обе щеки. Я разозлилась внутри себя и отодвинулась подальше от нее.
– Наливные яблочки! – смеялась она. – Лиза, твои яблочки – это комочки Биша.
– Комочки? Какого такого Биша? – буркнула я и собралась идти. Я опоздаю в школу! Сколько можно стоять?
Галина потрусила за мной, я ускорила шаг. Ей, что, делать нечего?
– Комочки Биша – младенческий жирок, он откладывается за щечками, – нудила она. – Потому все дети такие симпатичные. Биша первым их описал.
– Зачем откладывается? – раздражилась я.
Я вообще-то здорова! А ее симпатяги с комками ждут. Еще не описанные…
– На всякий случай! – засмеялась Галина.
А я решила на всякий случай уйти. Мне смешно не было. Мне еще в школе выживать целый день. С комочками Биша!
– Галина Сергеевна, я в школу опаздываю!
– Беги!
Я побежала в школу, мой взгляд споткнулся на стеклянном поезде витрин огромного магазина. Блондинка без щек, приоткрыв рот буквой «о», предлагала духи «Ј’adore». Мои губы прошептали сами собой, как в рекламе:
– Жадо-о. Ди?-?.
Магнитные двери заманчиво распахнулись, и меня окутал терпкий аромат планеты красоты. А я даже не успела произнести «сим-сим». На стеклянных стеллажах, распростертых многоярусными крыльями, толпились коробочки-колибри. Разноцветные колибри лоснились целлофановым глянцем и сверкали золотыми и серебряными лентами букв. Разноцветные колибри пахли просто божественно! «Ах!» – сказал кто-то внутри меня.
– Девочка, что тебе? – спросила продавщица, чуть старше меня.
– Мне… – очнулась я. – Этот… Как его…
Она снисходительно улыбнулась, я покраснела.
– Крем, – чуть ли не прошептала я. – Тональный.
– Какой?
– Бледный… Не знаю… Это для мамы, – замямлила я. Как салага! – Он дорогой?
– Здесь все дорого. С мамой приходи. – Она отошла от меня, потеряв интерес.
Я потопталась на месте и вышла. Мне почему-то было неудобно и даже стыдно прогуливаться вдоль стеллажей, разглядывать, нюхать, пробовать на руку, как это делали другие женщины. Они были они, а я была я. Потому и ушла. Я взглянула на свое отражение в витрине и все поняла. У меня не было парня, потому что у меня уже был проклятый Биша со своими комочками. Вот так и я узнала, кто виноват в том, что жизнь моя не заладилась с младенчества. Узнала и побрела в школу, потому что брести больше было некуда и не к кому.
Я стояла на школьном крыльце и ждала Зинку. Ее все не было, я уже собралась домой, как ко мне подошла Реброва со своими прилипалами.
– Где твой блондинчик? – спросила она. – Давно не видели. Запугала?
– Да, – согласилась я. – Я показала ему тебя.
– Ромашова, ты как ребенок! – снисходительно засмеялась она. – Я, может, дружить с тобой хочу.
– Хоти, – не стала возражать я.
Глаза Ребровой вдруг сузились, я оглянулась и увидела Мишку. Он вывернул из-за забора и шел к нам. У меня почему-то сжалось сердце. Может, оттого, что я его не ждала.
– Привет! – сказал он.
Он смотрел на Реброву, словно здоровался именно с ней. А меня будто бы не было.
– Привет! – засмеялась она.
Реброва глядела в его глаза, он – в ее. Их глаза образовали магический замкнутый круг из словосочетания «они – это они, а я – это я». Ключ «сим-сим» к нему не подходил. Я – тоже.
– Пойдем. – Я потянула Мишку за руку, мне хотелось скорее уйти.
– Познакомь с подругами. – Он засмеялся, его челка привычно взлетела вверх, потом упала.
– Это не мои подруги, – сказала я. Мой голос отчего-то дрожал.
– Ромашова, ты что? – нарочито удивилась Реброва. – Мы с тобой с первого класса дружим.
– Она ревнует! – заливисто рассмеялась Мотовилова.
– Лиза не знает, что такое ревность, – снисходительно бросил Мишка.
– А что такое любовь, знает? – томно спросила Реброва.
Они говорили обо мне в третьем лице! Меня будто бы не было!
– Надо спросить у нее, – хохотнул Мишка.
Раздался взрыв смеха. Без меня. Я резко схватила сумку и пошла, а потом побежала. Мне нужно было скорее уйти. Все равно куда! Я неслась, не разбирая дороги. Во мне бушевали обида, злость и что-то огромное, что не давало дышать. Мне нужен был воздух, а его в легких не было. Там торчала пара синих самодовольных глаз!
Мишка догнал меня за школьным забором.
– Торопимся? – Он дернул меня за рукав.
– Не смей говорить обо мне в третьем лице с посторонними! – Я с остервенением выдрала руку.
– У меня одно лицо! – хохотнул Мишка. – Я в нем и говорил с твоими подружками.
Подружками? Я чуть не задохнулась от негодования.
– Это не мои подруги и никогда ими не были! Ясно?
– Ясно, – засмеялся Мишка. – Моими подругами они тоже не были. До сегодняшнего дня.
– Вот и вали к ним! – крикнула я, не помня себя.
– Лизон, ты что, правда, ревнуешь? – расхохотался Мишка.
– Тебя?! – Я сощурилась от бурлящей во мне яростной злости. – Да Сашка лучше тебя в сто раз!
– Сашка тебя кинул! – вдруг взбесился Мишка.
– Он мне звонил!
– Вот и вали к нему! – процедил Мишка, круто развернулся и пошел. Прямо к проезжей части.
Раздался визг тормозов, я закрыла глаза. А когда открыла, то никого не увидела за сплошной стеной из автобусов и машин. Пара синих глаз исчезла под визжащими колесами без следа. И я вдруг поняла, что больше никогда его не увижу. Я растерянно оглянулась и подняла голову. Желтый небесный шар воткнул мне в глаз острый солнечный луч, и я зарыдала прямо на улице. В голос. А никто даже не обернулся.
– Лиза! Ты дома? – крикнула мама.
Я быстро перелезла через подоконник и захлопнула окно. Не хотела я никого видеть, даже маму. Мама раскрыла окно, я вжалась в стену за створкой и перевела дух, когда она наконец ушла. Мне нужно быть одной. Разве не ясно? Я посмотрела на сломанный ноготь и вспомнила тональный крем. Вспомнила и снова заплакала. Зачем он мне? И юбки короткие, как у Ребровой, мне не нужны. Тональный крем и короткие юбки – не мои пуговицы. И Мишка … Я вдруг опять заревела, а носового платка нет. И его тоже нет!.. Никого нет! Я вытерла слезы подолом футболки. Все равно стирать.
Мама говорит, что у любой пары точек можно найти одинаковые окрестности. Я ее сразу не поняла, я же не статистик. А, оказывается, она имела в виду, что для каждого горшка своя крышка, а для каждой петли своя пуговица. Вот и получается, что в жизни самое главное искать одинаковые окрестности друг у друга. А если это затянется? В смысле поиска… Сколько мне ждать? Я судорожно вздохнула и снова чуть не заплакала. Мама рассказывала, что ожидание можно вычислить. Все можно вычислить. Даже нижнее или верхнее бутербродное масло. Только предсказать точно для отдельной человеческой точки невозможно. Для толпы можно, а для меня нельзя… Я опять заревела. Я была случайной точкой без пары с ее одинаковыми окрестностями. Это несправедливо! Я так не хочу! Я хочу короткую юбку, худые бледные щеки и… Этого урода Мишку! И губы буквой «о»!
– Мама! – отчаянно позвала я и полезла через подоконник назад домой.
Мама должна мне помочь. Мне нужна моя мама. Очень!
Я побежала по коридору и вдруг остановилась как вкопанная у закрытых дверей кухни.
– Это невозможно, – сказал мамин голос.
– Почему? Из-за всего?
Я похолодела, еще ничего не поняв. У нас был Мишкин папа, а мама никогда не закрывала дверей. Вообще никогда. И у Мишкиного папы был странный тон, совсем непривычный для меня. Всегда – веселый и ироничный, сегодня – взволнованный, даже… даже молящий. И мамин голос – отстраненный и чужой.
– Из-за всего? – повторил Сергей Николаевич.
– Из-за всего, – ответила мама.
