— Там его знак, — продолжала Бобби. — Хотите посмотреть?
— Я хочу, — откликнулся Уоррен.
— Уоррен, — одернула его Хильди, — ты оставайся.
Бобби потянула Пирса за руку, остальные последовали за ним к глыбе, засевшей, как в гнезде, посреди развороченного пола.
— Видите? — спросила Бобби.
Кто-то — скорее всего, Флойд — обвел паленой спичкой острый кончик камня, чтобы обратить внимание на его сходство с узловатой, о трех когтях, лапой рептилии. Выглядел он примечательно, но нисколько не убедительно.
— Ого, — сказал Уоррен. — Лапа.
— Но ведь это неправда, — вскинулся Пирс. Его затрясло от отвращения: кто-то это сделал, подстроил, кто-то пожелал заменить реальную причину выдуманной. — Просто камень составной.
— Его кинул в дедушку дьявол, оттого что больно много он знает. — Бобби пожала плечами. — Так он говорит. А все-таки промазал.
— Никто его не кидал, — мотнул головой Пирс. — Он свалился сверху, с какой-то там стройки.
— Никакой там нет стройки. Это гору рушат.
Тут Бобби вскрикнула: откинув простыню, которой была занавешена щель в стене, перед ними предстал Флойд Шафто, белки глаз неестественно огромные, зрачки черные.
— Побёгли! — крикнула Бобби и припустила со двора в лес.
Пирс, заметив по глазам, что она почти наверняка прикидывается, пугает их ради потехи, кинулся, чтобы ее остановить; Бёрд, по-настоящему испугавшись, порысила за ним, Уоррен за ней; растерянная и встревоженная Хильди замыкала бегство.
Бобби бежала стремительно, ее тощие ноги так и мелькали; один раз она потеряла туфлю — поношенную взрослую обувку без шнуровки, слишком большую — и вернулась за ней тут же, не сделав лишних двух шагов. Она завлекла их вверх по лесной тропе (Хильди кричала сзади, нам домой пора, да постойте же) и по гребню холма к выступу из оголенного сланца.
Тяжело дыша, довольная собой, Бобби обернулась.
— Бегуны из вас аховые.
— Да к чему вообще эти гонки. — В глазах у Пирса саднило от пота и слез. — Что это тебя понесло с места в карьер?
— Смотри, — окликнула его Бобби сверху, с уступа. — Сюда давай.
Он вскарабкался на уступ. Уоррен успел споткнуться и ободрать коленку, так что сестры принялись его успокаивать. Да нет у него ружья, Уоррен, это незаконно, не плачь, а то он услышит. Пирс поглядел туда, куда указывала Бобби.
Сквозь поваленные и уцелевшие деревья была видна вся дорога из балки на верхушку горы. Отсюда происходили и шум, и камни, и грязь: большие желтые тракторы на гусеницах (Пирсу был виден один) вырезали из горы слой породы. Пирс увидел, как трактор осадил назад, отличил его серый дым от поднявшейся оранжевой пыли. С вырезаемого пласта сползала изрядная доля горы, ломая деревья и кусты и замазывая то, что оставалось, плотной глиной, как глазурь, стекшая по стенкам торта. Над уступом, где стояли Бобби с Пирсом, высилась вертикальная стена оголенной породы.
— Все ободрано, — сказала Бобби.
Как едят мороженое в рожке: подкапываешься языком, слизываешь излишки, а с другой стороны растаявшие капли стекают в рожок и тебе на пальцы. Подчищаешь языком ту сторону. За бульдозером следовали автосамосвалы, чтобы принять откопанный уголь: тяжелые ребристые самосвалы, точно такими же день напролет игрался Уоррен, разрабатывая собственный воображаемый карьер. Шаг за шагом гора сровняется с землей.
— Близок Судный день, — произнесла Бобби не своим голосом.
— Как так?
— Верно-верно. Дедушка знает. Ему Свитой Дух сказал. — Сидя на сланце, она обхватила руками свои костлявые коленки. — Оттого дьявол и кинул в него камень. Чтобы он не разболтал всем на свете.
— Что за глупость, — безнадежно вздохнул Пирс. — Резать гору на куски.
— Все могилы вокруг повырыты, и мертвяки повылазили наружу. — Бобби помолчала, ожидая реакции Пирса. — Никакие не скелеты. Натуральные мертвяки.
— Пирс!
С Хильди было достаточно; истерическая нота в ее голосе, подчинявшая себе, заставила Пирса подпрыгнуть.
— И мама моей мамы, — продолжала Бобби. — И дедушкина мама. И ее мать тоже.
— Нам пора, — произнесла Хильди. — Уоррен поранился.
— На Кабаньем Хребте как-то жила ведьма, — говорила Бобби. — Ее домик дьявол тоже разворотил. — Взобравшись на камни, Бобби оказалась выше Пирса. — Но до нас он не доберется, потому что мы уезжаем.
— Как, куда? — В сердце Пирса вдруг образовалась ужасная пустота.
— В Детройт. Там ему до нас не добраться.
— Нет, — сказал Пирс.
— Отыщем моих маму и папу.
— Нет.
Стоя на цыпочках на краю скалы, Бобби глянула вниз, на след обвала и домик.
— Вот оно опять, — крикнула она в притворном ужасе. — Драпайте, пока не поздно.
Хильди обхватила Уоррена и прижала к своим ногам; глаза круглые, сжатые губы говорят об отчаянной решимости.
— Подожди, — шепнул Пирс, обращаясь не к Хильди, а к Бобби.
— Не езжай в Детройт, — проговорила Бёрд. — Мы хотим, чтобы ты осталась.
— Я не могу здесь жить, — просто сказала Бобби.
Вершину горы сотрясло внезапным ревом, мощная труба взвыла раз, другой, третий. Пирс сообразил, что гусеничные тракторы и самосвалы уже давно замолкли. Бобби прыжками спустилась с уступа на тропу и схватила Бёрд за руку.
— Пошли. — Она потянула Бёрд в лес.
— Подождите. — Пирс стал спускаться. — Подождите.
— Ты что, сирену не слышал? — крикнула Бобби. — У вас пять минут, не больше.
Сирена погнала их за Бобби по едва заметной тропке. Там, где среди куч мусора на косогоре валялся вниз головой старый холодильник (выброшен он был давно, и белая эмаль пошла пятнами ржавчины). Бобби приостановилась и указала на тропу, что вела под гору.
— Туда, — бросила она. — Там внизу дорога.
Бёрд тоже заплакала, но не от страха, а от спешки, и заломила себе руки (Пирс слышал, что люди так делают, но как это выглядит, не имел представления).
— Не уходи, не уходи, — всхлипывала она.
Сирена смолкла, мир на секунду тоже застыл.
— Ну, пока. — Бобби скрестила руки на выцветшей рубашке.
— Давай с нами! — Пирсу внезапно пришло в голову единственно возможное решение. — Сбеги! Прямо сейчас!
Бобби отвернула от тропы и уселась под прикрытием старого холодильника. Хильди и Уоррен, поспешно спускаясь, почти уже скрылись из виду.
— Не оставайся с ним, — сказал Пирс. — Живи с нами. Мы защитим тебя. Их отец защитит.
— Как же, как же. — Она отвела взгляд, как будто Пирса уже не было.
— Зря ты так думаешь, — крикнул он в спину ее удалявшейся тени. — Зря!
Бёрд, всхлипывая, тянула его за рубашку. Бобби закрыла глаза и заткнула пальцами уши.
— Пирс!
Он должен был повернуть и улепетывать вместе с Бёрд, улепетывать, спотыкаясь, вместе с остальными — поголовное отступление Невидимой Коллегии по тропе, уводившей, казалось, в глубину леса, откуда им уже не выбраться. В ушах у Пирса все еще звучала сирена, но это были удары его собственного сердца, колотившегося в груди как тяжелый молот.
— Только бы с ней ничего не случилось, — плакала Бёрд.
Взрыв динамита на угольном разрезе ничуть не напоминал киношный — медленный, с громовым раскатом. Он был похож скорее не на звук, а на неведомую громаду, с невероятной скоростью прокатившуюся по лесу и толкнувшую их в спины. Затем меж деревьев просыпался сухой дождь обломков (стук) и пыли (шелест), затопивший листья, тропу и Невидимую Коллегию тоже.
За кустарником и мусором показалась дорога.
— Не будем никому рассказывать, — взволнованно проговорила Хильди, не отрывая от нее взгляда. — Держите все язык на замке.
— Мы не скажем, — пообещала Бёрд.
— Не скажем.
— Не говорите, — заключила Хильди. — Никогда-никогда.
Солнце отделено от земли девяноста миллионами миль; оно пылает неугасимым атомным жаром, сжигая собственные атомы, сколько атомов — столько костров; горение его продлится зоны, через миллиард — два миллиарда, десять миллиардов лет — солнце превратится в новую звезду, красный гигант или белый карлик, но не потухнет, как свеча, не откажется сиять. Верить в то, во что она верила, было совсем не обязательно; он помог бы ей отбросить предрассудки, забыть о них, вернуться в реальный мир. Динозавры. Разве она не знала, что некогда существовали динозавры, кости их выставлены в музеях, и прожили эти динозавры на земле миллион, десять миллионов лет — куда больше, чем человек. Если в Библии говорится «шесть дней», то речь идет не о днях, а о земных эпохах: плейстоцен, плиоцен, эоцен. Зачем понадобились все эти годы, неисчислимые годы до человека, если мир идет к концу? Зачем? Бог что — совсем тупой?
Он часами просиживал на ступеньках перехода и думал, думал; неосознанно жестикулируя и шевеля губами, убеждал Бобби, что истории, которая, по ее мнению, сейчас вершится, быть не должно и не может. Летнее небо было окутано дымкой, воздух не освежал, а пах золой, красное солнце клонилось к мрачному последнему закату.
