На шоссе немилосердно пекло, свежесть раннего лета уже ушла, вокруг расстилалась другая, слишком жаркая для жизни планета. Да что такого, если она все-таки уедет в Детройт.
Почему бы и нет, раз ей хочется. Это всего лишь город.
Проснись, думал он, ты, болван.
Он почувствовал, что проснулся, по собственной команде и в тот же миг, и что его жжет стыд из-за игры, которую он в одиночку затеял, словно его застиг взрослый насмешник — он сам. Но уходил он так же, как пришел, руки в карманах, поглядывая по сторонам, словно сомнамбула, и не знал об этом. Стоя у ограды «Удачи» и заглядывая внутрь, Пирс Моффет, прежде единый, словно бы неуловимо, незримо раздвоился: одна его часть соскользнула в подземную реку, похожую на сон, где ей предстояло пробыть годы; другая часть осталась жить на земной поверхности, взрослая, забывшая о слезах; там, где желания не сбываются, где он забыл, как строить планы и совершать поступки. Только когда земля наконец вильнула в сторону от своего курса и темная река вышла из берегов, потерянный мальчик обнаружился, предстал перед Пирсом и потребовал себе места: скрытое сделалось наконец явным, изнанка вышла наружу.
Вскоре Сэм обнаружил пропажу алмаза Опал и после искусных расспросов, раскинув мозгами, заключил, что взял его Пирс. Пирс все отрицал.
— Я на тебя не сержусь. — Тон у Сэма был не совсем умиротворенный. — Не сержусь. Просто я хочу знать почему. Чего ради ты это сделал?
— Я не делал.
— Ну да.
— Не делал!
Но потом Пирса практически поймали за тем, как он у комода Сэма потихоньку вставлял камень обратно в кольцо, и заставили признаться, но почему он это сделал, Пирс так и не сказал. Разъяренный, сбитый с толку Сэм под конец заставил Пирса написать сочинение на тему «Почему я не должен лгать», а потом зачитать его перед семейством. При этом уши у Пирса горели от стыда, не столько из-за себя, сколько из-за Винни, которая бессильно сидела в клубном кресле из красного пластика. Все приведенные им на бумаге причины относились к практической области; упор делался на то, какие неприятности, прежде всего для него самого, последовали за разоблачением, чему примером служил нынешний стыд. Но объяснения Пирс так и не дал.
Тем летом, в 1953 году, у сестры Мэри Филомелы обнаружили рак желудка. Хирург, с которым консультировался Сэм, считал, что болезнь не зашла слишком далеко и возможна операция (хотя сестра очень долго не обращалась за помощью и посвящала свои муки Всевышнему как Жертву), однако больная испросила разрешения посмотреть, что даст молитва, и сестра Мэри Эглантин нехотя ее благословила.
Впоследствии сестра Мэри Филомела признала эффективным средством ежедневное причастие. Она поинтересовалась у отца Миднайта, как долго, в точности, кусочек теста остается в желудке плотью Господней, и тот сказал, что на вопрос этот не существует в самом деле ответа, хотя ему попадались рассуждения о том, что минут эдак через двадцать гостия растворяется в желудочном соке, следовательно, это, весьма специфическое пребывание Бога внутри человека длится, должно быть, не меньше двадцати минут; и вот каждое утро сестра Мэри Филомела — хотя ей было известно и Сэм неоднократно указывал, что благочестивые люди умирали от ее болезни подобно всем прочим — пользовала сгусток холодной боли в своем нутре теплой и блестящей Божественной припаркой, а поскольку Одно с другим (для нее это было очевидно) сосуществовать не могло, боль постепенно истощалась, пока сестра, набравшись терпения, смотрела на часы. Через несколько месяцев от болезни не осталось и следа.
— Ну да, бывает, — подтвердил Сэм. — Спросите любого врача, и, если он честный человек, услышите, что он раз или два сталкивался с чудесами. Единственно, случаются они вне всякой закономерности, с теми, кто молится и кто не молится, с теми, кто верит в помощь свыше, и с теми, кто вовсе не верует в Бога. Не предскажешь.
Уоррен тем летом повадился просыпаться ночью от кошмаров или от страха, что приснится кошмар, после чего не мог снова заснуть; кончилось тем, что без света он спать отказывался да еще требовал, чтобы либо Хильди, либо Винни находились поблизости и их можно было позвать. Далеко не сразу этот флегматичный, скрытный мальчик признался, чего боится, но постепенно, по кусочкам правда выплыла наружу — боялся он Иисуса, сестра Мэри Филомела объяснила, что в любое время дня или ночи Иисус может явиться, взять его за руку и навечно увести с собой на небеса, а потому (несомненно, заключила сестра Мэри Филомела) Уоррену следует читать перед сном молитвы, на всякий случай.
И вот Уоррен стал вообще отказываться от сна, ведь вдруг Иисусу вздумается его забрать, а он не хочет уходить.
Мелькнет ли среди ночи полоска водянистого лунного света, шевельнется ли занавеска, он вскакивал с криком: нет, я еще не готов.
Сэм поговорил с ним. Взял к себе в спальню и уложил в свою кровать, где велись самые важные разговоры, где Бёрд узнала, что Санта-Клауса не существует. Нет, Иисус вовсе не собирается являться за тобой прямо сейчас. Сестра говорила о смерти, а ты, сынок, здоров и еще поживешь. Если бы Иисус вознамерился тебя забрать, то ты бы сперва серьезно заболел, я бы это заметил, выяснил бы, чем ты болен…
Как с Бобби.
Как с Бобби, и мы бы сделали все, чтобы тебя вылечить. Мы позаботимся, чтобы ты оставался здесь, с нами. Ладушки? Ладушки.
Но страхи так просто не отвязались. Ни Пирс, ни младшие Олифанты ни разу не намекнули, что вина, быть может, лежит не только на сестре, что доля ее приходится, наверное, и на рассуждения о смерти и конце света, которые затевала Бобби Шафто в ночные часы, при мерцании обогревателя; напротив, у них выходило, что они и сами могли бы воспринять болезненно иные из высказываний сестры — для подобного случая у них имелась масса примеров, которые они теперь вывалили на Сэма и Винни, ловя на их лицах следы испуга. Удивления и недовольства. Сестра говорила, что в Рождественский сочельник младенец Иисус обходит горы, названивая в колокольчик. И что можно найти в снегу его следы. Сестра говорила, что на нефах стоит каинова печать, — откуда она это знает?
— Боже, — сказал Сэм. — Ну и ну.
Наконец он отправился вниз, поговорить с сестрой, а вернувшись, тряс головой, одновременно смеясь и негодуя, что напомнило Винни прежние дни, при жизни Опал, когда Сэм был более разговорчив; впрочем, о чем он беседовал с сестрой, Сэм так и не рассказал. «Эта женщина, — называл он ее, и дети, слыша это, втайне трепетали. — Эта женщина».
Семейное устройство поменялось; так или иначе, дети росли, а домашнее обучение не давало достаточной подготовки к жизни в реальном мире, мире за этими горами, который все еще, почти неосознанно, интересовал Сэма. И вот Джо Бойду, после многих тактичных попыток его отговорить, было разрешено поступить в военную академию в Луисвилле, где ему предстояло провести два злосчастных года, прежде чем он признает свою ошибку; Хильди, куда более католичка, чем ее отец, отправилась в Пайквилл, в школу Царицы Ангелов, тамошнее заведение инфантинок. Тут как раз вернулась после отлучки сестра отца Миднайта, и младших детей вновь отдали под ее опеку — еще на год, а там посмотрим.
Пройдет двадцать лет, прежде чем Пирс снова сдастся на уговоры верящих в силу сестры Мэри Филомелы. Пойдя на это, он испытал не скуку, не равнодушие, не нетерпеливое желание убежать, оставившее в нем след вины, но жуткий, непереносимый страх, страх более в своем роде убедительный, чем вся настырность сестры, убедительный, как палка палача. Его короткую встречу с нею можно было уподобить пчелиному укусу — вначале безобидный, он скрыто перенастраивает иммунную систему, что поведет в будущем к роковой — ну, почти роковой, едва не роковой, как ему казалось, — аллергической реакции.
Бобби Шафто они больше не видели, хотя в Детройт она все же не уехала. По крайней мере, в тот год.
После долгих раздумий Флойд Шафто решил подняться в гору, в офис компании, которая арендовала участок у «Удачи», и спросить, какую компенсацию ему предложат за потерю кукурузного поля и ванной. В офисе он случайно наткнулся на важного начальника, совершавшего инспекционную поездку; выслушав Флойда, начальник кивнул и сказал, что компенсации ему не дадут никакой, так как это значило бы признать, что компания совершила неправомерные действия, а они это признавать не собираются. Взамен он предложил Флойду внештатную работу ночным сторожем на шахте.
По вере Флойда, Господь создал горы не для того, чтобы так их обдирать, и уголь — не для того, чтобы добывать его открытым способом; тем, кто так поступает, думал он, удачи не будет. Он сказал начальнику, что обдумает его предложение.
Уже давно никто не призывал Флойда по ночам, но он не думал, что больше не услышит зова; он подозревал, что еще сыграет отведенную ему роль в Последние Дни, но какую именно, не догадывался. Однажды ему пришло в голову, что в день последней битвы его род и их враги, посягавшие на благополучие мира, будут призваны под разные знамена — Зверя и Агнца. Но теперь ему чаще всего думалось иначе: все ночные бродяги принадлежат к этому миру, который обречен прейти, и когда прежнее небо, замаранное и обтрепанное, совьется, как свиток (а за ним явится новое, свежее,[124] словно по нему только что прошлась кисть), всех их уже не будет. Все они помогали миру быть таким, каков он есть, — и их род, и, не исключено, дьявол тоже; под властью Агнца нужда в них отпадет; Агнец подведет итог их долгой вражде, и все вместе они навсегда канут в прошлое. Они отдохнут.
