Сергей сделал паузу и взглянул на притихшую напротив девушку. И продолжил:
— Вот так, Господь, если захочет, может смирить гордыню человека и показать ему кто есть он и кто он по сравнению с Богом.
— А что было дальше? — еле слышно спросила Инна.
— Стою я и чувствую — еще мгновение, другое и не выдержу я, опущу руки и погибнет Коленька — маленький, туповатенький, но все же человек. И неожиданно для себя я взмолился в голос: «Да помоги же, Господи», и обессилено, стирая своим лицом грязь с Колькиных сапог, я стал опускаться на колени — сил держать его тело уже не было. И тут сверху, едва я успел взмолиться, раздался треск. Что–то с силой толкнуло меня, сбило с ног и, падая, я обо что–то ударился головой… Очнулся я от непереносимой вони — упав на землю я прямо попал в кучи дерьма, возведенные здесь многими ленивыми поколениями солдат и еще оттого, что кто–то отчаянно меня трясет за грудь. Открыл глаза — надо мной на коленях, с петлей на шее и оборванной веревкой стоит Коля Самойлов, трясет меня за грудки и, рыдая, причитает: «Сережка, да очнись же, Сережа». Увидев, что я открыл глаза, он радостно вскрикнул и зарыдал во весь голос. Слезы полились и у меня. Мы долго вместе плакали. Не знаю, сколько прошло тогда времени. Потом мы встали, обнялись и пошли в казарму — в дерьме, в моче, в расхристанных шинелях, но с какой–то умиротворяющей, покойной мелодией в душе.
— И после этого ты поверил в Бога, — спросила девушка.
— Ты права. Тогда, дойдя до кровати, под удивленные взгляды и шуточки сослуживцев, я заснул мертвецким сном. Мне тогда ничего не приснилось — никаких вещих снов, чьих–то голосов, ничего. Но утром я проснулся совершенно другим человеком. И это я понял сразу. Вернее не понял — почувствовал. Какое–то спокойствие наступило в душе, какая–то умиротворенность.
— А потом?
— Потом? Потом я понял, что значит быть отщепенцем, ведь после этого вечера я стал защищать этого маленького человечка. Понял, что значит выпасть из своего клана.
— Из своей стаи, — добавила Инна.
Сергей пристально посмотрел в глаза девушки:
— Можно и так сказать.
Чуть–чуть отпив сока, он продолжил:
— Нет, меня не били. Во–первых, потому что меня Бог силушкой не обидел, а во–вторых, люди все же не до конца очерствели, чувство совести и стыда у них теплилось. А я, до недавних пор, все–таки был у них товарищем. Но всем своим видом мои сослуживцы показывали мне свое презрение. Со мной не разговаривали, демонстративно не садились рядом за обеденный стол, и я стал сидеть рядом с первогодками. И в увольнительные я теперь тоже с ними ходил. Но… но ничего не могло нарушить ту мелодию, которая зазвучала у меня в душе в тот переломный вечер. И вот, наконец, дембель. И я, к ужасу своих родителей, подаю документы в Одесскую духовную семинарию и поступаю в нее.
— Ну и как в семинарии? — девушка облокотилась на стол, по–детски подперев голову руками.
— А в семинарии, в принципе, как и в мирской жизни. Те же грехи, те же страсти. Если честно сказать, то к концу учебы, я даже немного разочаровался.
— В Боге?
— Нет, в семинарии.
— Почему?
— По–моему, в ней главным был не Бог, а главным было заучивание учения о Боге в православной интерпретации. Но если Бог — это создатель и защитник мира от Хаоса, то Ему главное, что бы люди верили в него и любили его, и жили по его заповедям. А как крестятся, как ему молятся, как выполняют, придуманные людьми ритуалы — это не суть важно.
— А когда ты повстречал Таню? — неожиданно задала вопрос Инна.
Сергей на мгновение задумался о чем–то своем, а затем сказал:
— Летом, на каникулах, перед последним курсом, я приехал к себе домой, навестить родителей. Вон там мы и повстречались. Он, замолчал, потом печально улыбнулся:
— Она же у меня сирота… была.
— Сирота?
— Да, ее родители одновременно погибли в автокатастрофе, когда ей было шестнадцать лет. Они в другом селе жили, рядом с моим. А в моем селе ее тетка жила. Ну и после того как это случилось, она перебралась к ней жить. Не захотела оставаться в родном селе. Те каникулы для меня пролетели как один день. А когда я закончил семинарию, мы обвенчались.
— И тебя сразу направили сюда?
— Нет, что ты. Сначала я был направлен в одну сельскую церквушку в Кировоградской области. И только через год сюда. За меня походатайствовал сам ректор моей семинарии.
— И за что же тебе такое внимание? — девушка лукаво улыбнулась.
— Ему очень понравилась моя работа, которую я написал на последнем курсе. Называлась она: «Эволюция отношения людей к Христу в ходе развития цивилизации» Он мне даже остаться в семинарии предлагал.
— Чего ж ты не остался.
— Не знаю, — пожал плечами Сергей, не тянуло.
— А после твоего общения с Богом, в твоих глазах не изменился Его образ.
Сергей задумчиво посмотрел на девушку, отпил сока:
— Да, и очень.
— Ого.
— Раньше для меня Бог представлялся в виде мудрого учителя, который бесконечно любит своих учеников, но может и наказать нерадивых. А сейчас он в моем представлении, скорее умный, справедливый руководитель, который любит и уважает своих подчиненных, но и умеет строго спросить. И наказать может, если нарушаешь установленные им правила. Для него мы, люди, самый дорогой, самый любимый, самый эффективный Его инструмент. Инструмент для выполнения Главной Задачи — спасти Вселенную. И Он этот инструмент совершенствует, следит за ним. Если нужно, что–то изменит в нем, если появилась на нем ржавчина или он притупился — безжалостно на наждачном круге истории снимает старый, отживший свое слой, только красные, кровавые искры сыпятся.
— Учитель, как–то звучит теплее, чем руководитель.
— Но руководитель намного больше имеет возможности корректировать поведение своих подчиненных, его приказы обязательны для выполнения. Да и дать он им может намного больше, чем учитель.
Инна задумчиво крутила стакан в руках. Потом подняла глаза на Сергея:
— И все–таки к Богу ты пришел не по нужде или, скажем так, почти не по нужде.
— Что–то я не пойму тебя, — Сергей вопросительно посмотрел на девушку.
— Ну, знаешь, как часто бывает — заболел человек смертельной болезнью. Врачи от него отказались, а умирать то страшно. И тут он, естественно, вспоминает про Бога с его всемогуществом, ну и загробную жизнь человек тоже имеет в виду. Ведь умереть, умереть навсегда, ой как не хочется.
— Я понял. Ты права, к сожалению, для многих Бог — своего рода последний–препоследний запасной парашют в том прыжке, который называется жизнь. Когда основной парашют то ли не раскроется, то ли порвется, человек рвет кольцо этого парашюта, — сказал Сергей и тут же вспомнил сбившегося с пути и сейчас вроде бы только–только нащупывающего дорогу Льва Матвеева.
— А что ты подразумеваешь под основным парашютом? — девушка вопросительно посмотрела на собеседника.
— Основной парашют? Это основные мирские жизненные ценности, например, когда неожиданно сбрасывают с пьедесталов идолов, веру в святость которых человек впитал не то что с молоком матери, а со сперматозоидом того мужчины который его зачал. И эти идолы вдруг оказываются негодяями или безжалостными фанатиками. А на, не успевшие покрыться пылью, пьедесталы уже лезут другие, не лучше прежних, когда какая–нибудь страшная болезнь поселяется внутри тебя и родные виновато и сочувственно стараются не смотреть тебе в глаза, когда предают тебя твои дети, когда любовь превращается в физиологические спаривания, когда обрушивающиеся на человека беды сбивают его с ног, вот тогда он падает на колени и вскинув руки в небеса вопит: «Верую в тебя Господи». Но там, в его душе бьется мысль, подлая мысль, тщательно скрываемая от всех: «Я в тебя верую, Господи, но за это ты помоги мне в этой земной жизни, ибо она у меня не удалась, но, а если не можешь помочь сейчас, то возьми меня потом к себе в Царствие небесное и дай мне там жизнь счастливую и спокойную». Эгоистичная мысль. Люди постоянно, скатываются к потребительскому отношению к Богу. Во всем мире правит религия супермаркета — я в тебя, Господи, вроде бы верю. И эта вера моя — чековая книжка. И на нее, Господи, позволь мне в твоем супермаркете купить то, что я захочу — счастье, здоровье, удачу в жизни. Ну и что бы деньжат в конце осталось для самой последней, самой ценной, самой дорогой покупки — загробной жизни.
— Вполне понятное земное поведение, — девушка задумчиво смотрела на священника, — полностью соответствующая сущности человека. Конечно, по большому счету такое отношение к Богу это грех. Но человек не может быть безгрешен. Уж такие мы. Если нет греха, то как узнать, что такое праведность? Что бы стать праведником, надо знать, что это грех и только после этого уже не совершать его. Грех и праведность две стороны одной медали, впрочем, как и все в этом мире.
