— Вот, просмотри это. Тут двести пятьдесят самых сложных слов для ЕГЭ. Остальным студентам я дала другие. Те слова ты уже знаешь. Хочу, чтобы ты выучила эти.
Я взяла листок и прочитала первое слово.
Отрекаться: отказываться, отвергать.
— Ты можешь не рассказывать мне о своей жизни, если не хочешь, но ответь: ты ходишь в школу?
— Да. В профессиональное училище.
— Чему они тебя там учат?
— Как ухаживать за волосами.
Она фыркает.
— Ц! Это значит, что тебе не достает чтения. Тебе нужно начать больше читать.
— Я читаю.
Она приподнимает бровь.
— Какую книгу ты прочитала последней?
— «Тужься», — признаю я с отвращением.
— Сокровище? Господи, Боже, нет! Сходи в библиотеку и выбери нормальную книгу. И тебе надо начать читать газеты. Каждый день. Обводи слова, которые не знаешь. Хорошо?
Могла ли я пойти в библиотеку? Нет, вероятно, нет. Не думаю, что осужденным положено иметь пропуски в библиотеку.
— Ладно, увидимся через две недели, — говорит она.
Я киваю и направляюсь к выходу, но она хватает меня за руку.
— Подожди, куда это ты собралась без куртки! Ты оставила ее внизу?
Я качаю головой.
— Хорошо... где твоя куртка, девочка?
Хороший вопрос. Потому что единственная куртка, которая у меня была, исчезла пару дней назад. Я пожимаю плечами и смотрю себе под ноги. Она вздыхает и стягивает со своей шеи зеленый шарф.
— Вот. Укутай хотя бы горло, пока не простудилась. В следующий раз надеюсь увидеть тебя в подобающей одежде.
Он теплый и пахнет ее духами: апельсинами и цветами. Я дважды обвиваю им свою шею.
— Спасибо, — бормочу я.
Она переводит взгляд на мой живот, будто хочет сказать что-то, но останавливается.
— Ладно, до встречи. Будь аккуратнее.
В данный момент эта задача кажется почти невыполнимой.
— Мэри! Иди сюда, помоги нам вытащить продукты из машины!
Мисс Риба распахивает дверь своей армадой из пакетов и направляется прямиком на кухню.
— Зачем нам столько консервов? — спрашивает Марисоль, чавкая жвачкой и выдувая из нее пузыри.
— Приближается ураган. Магазины забиты, но я утащила все, что смогла.
— Это будет нечто, — говорит Чина, выгружая канистры с водой.
— Мэри! Может, прекратишь летать в облаках и занесешь это внутрь? — рявкает мисс Риба.
Мои ноги опухли, а спина болит. Я тащу несколько пакетов с консервированной селедкой и бобами на кухню. Теперь я чувствую себя уставшей все время. Боб забирает все мои силы. Когда я выхожу на улицу, подъезжает мисс Кармен. На пассажирском сидении вижу Келли. Она вылезает из машины, и я быстро отвожу взгляд, чтобы подобрать свою челюсть с пола. Никто не следует моему примеру. Все вокруг останавливаются и смотрят на нее.
Ее лицо, усеянное волдырями, красное как помидор. Оно покрыто каким-то блестящим и склизким гелем. Она похожа на сгоревшую восковую свечку, спрятанную под пластиком. Руки ее перевязаны белыми бинтами.
— Вот дерьмо, — бормочет Киша.
Джой подбегает к Келли, поздравляя с приездом домой. Она сдержанна и вежлива, как солдат, вернувшийся с войны, которому теперь полагаются ордена и овации. Она пыталась убить меня! И не заслуживает медали или даже симпатии.
Келли направляется к двери в полной тишине. Ветер играет с блондинистыми локонами. Новенькая спотыкается об свои же ноги, пытаясь поскорее уйти с ее пути, будто бы Келли — ураган, которого мы ждали.
Она заходит в дом, но прежде успевает посмотреть на меня своими опухшими глазами. Взгляд, который она на меня бросает, длится всего мгновение, но ее послание предельно ясно для меня.
Келли меня убьет.
Когда машина разгружена, мы с Новенькой бежим в нашу комнату. И обе думаем лишь об одном: о выживании.
Я захлопываю дверь, и мы перетаскиваем комод, затворяя им проход.
— Что, если она придет сюда ночью? — скулит Новенькая.
Нет никаких «если», скорее — «когда». Я двигаю прикроватную лампу ближе к ней.
— Если она придет, ее целью буду я. Когда она повернется к тебе спиной, просто ударь ее этим по голове и беги.
Новенькая сглатывает ком в горле. Ее лицо становится каменным, будто она пытается прикинуть, способна ли на такую жестокость.
— А как же ты?
Мое сердце бьется быстрее. Поднимаю матрас и отрываю кусок от деревянного каркаса. Занозы забиваются в мои пальцы, но я игнорирую боль и прячу палку с правой стороны кровати. Так, чтобы она находилась в пределах моей досягаемости. Я видела такое однажды в детской тюрьме. Девушка напала на свою соседку ножкой от кровати. Две недели спустя, все наши деревянные кровати заменили на металлические. Мой нож покоится под подушкой. Не хочу, чтобы Новенькая его увидела.
Несмотря на все приготовления, все еще чувствую себя легкой добычей. Некуда бежать, негде спрятаться. Окно? На нем решетки, но мы могли бы выбить стекло и кричать о помощи. Но разве кто-нибудь придет?
— Почему ее не перевели в другое место?
Мне плевать, почему они этого не сделали. Я на это надеялась. Должно быть, мисс Штейн прикрылась каким-нибудь несчастным случаем, чтобы избежать неприятностей. Это единственный вариант, при котором ей бы разрешили вернуться сюда. Боб напоминает о своем присутствии, затрудняя мое дыхание. Я смотрю на комод, заслоняющий дверь. Его массы будет недостаточно, чтобы спасти нас. Если Келли придет за мной, она придет и за Бобом.
Я должна вытащить Боба՜ отсюда.
Дом престарелых активен и полон жизни, что является полнейшим оксюмороном. Это слово я выучила на занятии мисс Клэр. Медсестры и санитары бегают из комнаты в комнату, подготавливая пациентов к эвакуации. Тед там, где я и надеялась его найти: на кухне, грабит запасы консервов. Я останавливаюсь у дверей и смотрю на него с улыбкой.
— Эти штуковины чертовски большие, — говорит он, улыбаясь, и поднимает банку с томатным соусом. Она размером с баскетбольный мяч. Он слегка подбрасывает ее, ловя одной рукой. — Я могу продать это дерьмо. Мне позарез нужны деньги.
Тед засовывает банку в сумку и прислоняется головой к стене. Его глаза закрыты, выражение его лица наполнено болью.
— Что случилось?
Он вздрагивает и открывает один глаз. Он не хочет мне говорить, но ему приходится.
— Я должен съехать из дома, — говорит он.
Мое сердце замирает. Вес этих слов подобен тяжести камней.
— Что? Почему! Я думала, они разрешили тебе остаться после восемнадцатилетия.
— Только потому, что я им нравился. Но пришли из социальной службы и сказали, что им нужны койки.
Теду восемнадцать. Для таких, как мы, этот возраст подобен смерти. Теперь он вне системы, а это означает, что у них больше нет места для него. Он сам по себе.
— Куда ты пойдешь?
Тед качает головой.
— Я не знаю. Я... что-нибудь придумаю.
Он смеется, но его руки дрожат.
— Знаешь, в чем заключается самая дерьмовая часть. Офицер по условно-досрочному сказал, что мне все равно надо каждый день отмечаться у них, потому что я все еще под домашним арестом. Как я могу находиться под домашним арестом, когда у меня нет чертового дома, мне никто не сказал.
Он замолкает и кидает банку через всю комнату. Она влетает в кастрюли на металлической полке.
— Вашу мать! Они вышвырнули меня на улицу, без чертовой работы, а если мне придется замарать руки и стащить немного хлеба, они снова засадят меня! Что, бл*ть, они от меня ожидают! И затем, затем ты... ты осознаешь, что будь я белым, я бы не оказался в этом дерьме? Они бы сказали, что я просто один из чокнутых беленьких детишек, как те, что стреляют в школах и творят прочее дерьмо, а потом просто возвращаются домой! Теперь я не смогу ничего сделать, чтобы спасти тебя!
Он бросает еще одну банку в плиту, и шум болью отдается в ушах.
— С*КА!
За этим криком скрывается столько боли, столько сломленных надежд. Он отходит от меня на несколько шагов и поворачивается спиной, тяжело дыша. Не хочет, чтобы я видела, как он плачет. Я просто стою там, не зная, что еще сказать, кроме тех слов, ради которых я пришла.
