Два месяца подряд убивают израильтян, правительство как умерло… В самом деле, в мирном процессе, к которому приковано внимание всего мира, на такие частности, как человек, нельзя отвлекаться…
Каждого убитого и раненого на дорогах доставляют к нему, Баруху Гольдштейну, врачу в Кирьят Арба, который уже до бровей в крови поселенцев, неотмщенной крови, не замеченной Рабиным.
Когда убили сына ближайшего друга, Барух, лейтенант резерва, взял автомат и отправился в Махпелу. В пять утра, когда молятся, среди других, террористы «Хамаса»…
«Фанатик-одиночка», — только что заявил Ицхак Рабин в Кнессете. Ложь, обычная ложь, и несвойственная генералу Рабину трусость. «Не я! Не я!» — вот в чем, на самом, деле клялся Премьер-Министр, хотя все до одного понимали: ОН! Прежде всего, он, для которого человек, как и для Бен Гуриона, «расхожий материал». Нельзя генералам доверять наших детей. Нельзя строить мир на бесчеловечности. «Фанатик-одиночка»? В Махпеле стреляли двое. Солдат Барух Гольдштейн и генерал Ицхак Рабин. Проклятие на их головы!»…
Это я и сказала, Юра. И тут начались такие вопли, что я уж точно перестала что-либо слышать. Теперь две трети Эль Фрата меня «не замечает…» — Шушана бросила взгляд на красного, как клюква, Юру, и отвела резким жестом руки его готовность извиняться.
— Интеллигенты, независимо мыслящие люди здесь были не в чести с первого часа государства… Счастье, в Израиле нет Сибири. Израильская Сибирь — Нью-Йорк, Лондон. Все упрямцы, несогласные с Бен Гурионом, как правило, оказывались почему-то там, в галуте… Бен Гурион, во многом ученик Ленина, естественно, более всего ненавидел Жаботинского. Сразу же вылез наружу комплекс неполноценности полуграмотного провинциала — за его плечами Екатеринославская гимназия, и все! А Жаботинский — подлинный интеллигент. Талант. Хоть он вовсе не мой единомышленник, но будем справедливы…
— Значит, так было всегда, — печально заключил Юра. — Как ни крутись, «каха»?
— Вот именно, «каха»! Трагическая аномалия новейшей еврейской истории, Юра, в том, что Израиль был основан большевиками…. Меньшевиками-интернационалистами? Ну, это что в лоб, что по лбу… Ваш раввин тоже так думает? Он не так глуп, ваш американец. Изначально страна попала в капкан, из которого не вырвешься. Капкан враждующих партий. Возможно, капкан честолюбий. Знаете, что сказал Бен Гурион, впервые создавая правительство? «Без Херута и макиў…» То-есть, без инакомыслящих… И ранее Бен Гурион, генсек «Мапая», выдавал евреев, боевиков Херута, английской комендатуре. На виселицу… Преданные им инакомыслящие, естественно, его друзьями не стали. И партии-враги успели стравить израильтян. Так случилось, Юрочка, что судьбу Третьего Храма или, если хотите, Божье дело, взяло в свои руки российское и польское еврейское местечко, разъяренное вековой дискриминацией. Под красными знаменами… Теперь мы платим по ее счетам своей кровью. Чем и как образумить партийных могильщиков? Не знаю… У них каждый шаг — вранье. Начали с того, что объявили в 1967 году завоеванные земли «временно оккупированными».. «Временно», так отдайте хозяевам… Какое! Социалисты и прирезать не могут без хорошей мины на лице. Брехать — не занимать! Тридцать лет подряд все отдают… И не вспомнили бы они о своем вранье никогда, если бы не арабское восстание, Интифада эта… Хоть вы со мной и не согласились, но, вижу, — еврейский Пугачев на подходе. То, от чего трясет меня, трясет половину страны. Израиль в плакатах и демонстрациях. Но шум прибоя до социалистического величества не доходит. Что они создали, бен гурионы? Ради кого? Израиль, как государство, с первых дней существования — одна большая, постоянно обстреливаемая резервация. Об этом страшно говорить, и, возможно, еще страшнее слышать неподготовленному уму, но у страны, на мой взгляд, нет будущего, она как гомункулус, вы и сами поняли это, выросла из «изма», словно из лабораторной пробирки… Буду откровенной до конца, Юра: мы, как мне думается, потеряли эту землю две тысячи лет назад, и невозвратно. У истории нет заднего хода. Иерусалим арабы называли Аль Кудс. И он останется для них Аль Кудсом, хоть иди все мы за Барухом Гольдштейном боевыми колоннами… Нет, европейцу, северянину, здесь делать нечего. Это восток, провинциальная страна с тяжелым климатом… Господи Боже мой, что будет с моими мальчиками? Давида терпят, как спортсмена-разрядника. И только. Другого пути у него нет и не будет: за его спиной тюрьма… — И не удержалась, зарыдала, не стесняясь более никого на свете…
Извинилась и, приложив мокрый платок к лицу, быстро вышла в коридор.
Юра, и вообще-то человек впечатлительный, долго не мог прийти в себя. И от стыда: объединил Шушану со склеротиками, и от ее личной беды, о которой узнал впервые… Вздрогнул, когда его окликнули по имени.
Сулико? В парадном лапсердаке и черной шляпе ортодокса, завернутой в прозрачную бумагу. Шляпа, надвинутая на уши, новехонькая, с большими плоскими полями, и походит на ковбойскую. «Ковбой Сулико», вспоминал Юра позднее. Оказывается, тот был по своим делам в Иерусалиме и, услужливый человек, еще утром предложил доктору Шушане, что по дороге в Эль Фрат заедет за ней…
— До чего ты довел замечательную женщину?! — воскликнул он сокрушенно. — Сидит в моей машине, рыдает и, добрая душа, послала меня за тобой.
… Вечером, когда Юра с Марийкой искупали детей, вспомнил, что в машине Сулико попросил его зайти к нему.
— В любое время. До полуночи…
Просьба Сулико прозвучала непререкаемо, холодно. Таким тоном Юру, со времени его тюремных лет, еще не «приглашали». Он улыбнулся «суровости» добрейшего Сулико, и, едва уложил своих малюток, поспешил к старику.
Сулико почему-то надел на бархатную кипу, съехавшую на затылок, еще и «ковбойскую» шляпу с широкими и плоскими полями, хотя они вроде на улицу не собирались, и сел за свой огромный рабочий стол из мореного дуба, загруженный фолиантами точь-в-точь, как у равва Бенджамина. Широким жестом пригласил Юру пододвинуть свой стул поближе. Долго не начинал, покашлял, наконец, произнес настороженно:
— Джордж… так тебя зовет рав Бениомен?.. Джордж, что-то у нас время от времени не «стыкуется». Иногда я понимаю нашу религию так, а ты, получается, этак… Вот, и женщину расстроил. О ее детях, наверное, был разговор?.. Опускаться до галахического спора с женщиной?! Тем более, доводить ее почти до истерики?!.. Да ты не оправдывайся!.. Ты нашим генералам врезал за Кирьят-Шмону, не поперхнулся, ты и «Мерец»-перец не обойдешь… Ладно, не затем позвал… Мне, знаешь, захотелось выяснить, как ты сам, свой душой, постигаешь… это… наше божественное откровение?.. Извини, конечно, меня, но есть среди нас евреи, которые вообще не верят, что был Синай. И что Бог там тяжко нагрузил еврея. Как бы понятнее выразиться? Вот, грузом-ношей всегда, во все века, быть Человеком. С большой буквы, знаешь. Словом, дал нам задание…
Юра глядел на Сулико, что называется, во все глаза. Куда это старика понесло?..
Никогда не замечал раньше: удлиненное лицо Сулико чуть асимметрично, будто у него за щекой залежался какой-то непрожеванный кусок. Губы кривятся. Потому кажется, у добряка Сулико есть что-то от Торквемады. «Не смешно ли?!.»
— Задание — то Бог дал, верю, — вырвалось у Юры с сердцем, — да только евреи с ним пока что не справились…
— Вот-вот! — обрадовано воскликнул Сулико, нащупавший, наконец, тропку нелегкого для него разговора. — В каждом веке появлялся то там, то тут новоявленный Иисус Христос, в каждом поколении — богоборец… Вот, ты сам рассказывал мне, и ихний Карл Маркс, и поэт… как его? Гейне, да? бежали от иудаизма. А ведь неглупые были люди… И друг твой тюремный, полукровка, помнишь, ты рассказывал, сиганул в православие… И евреи, знаешь, сигают…
Только сейчас Юра уразумел, что волнует старика. Не «сиганул» ли и Юра Аксельрод, не вынеся многолетних бед, и тюремных, и израильских, в богоборцы? Не потянулся ли в своем постоянном отрицании следом за тюремным дружком? И косит на православный Храм. Не дай Бог!..
Юра засмеялся облегченно. Он опасался, что сурово правоверные и воинственные поселенцы-американцы, которых он не раз раздражал в синагоге Эль Фрата своими «еретическими» вопросами, ставящими даже их раввина в тупик, решили вытолкать его из поселения; вернуть еретику деньги и — вон… Как Сулико его однажды и предупредил.
— Ты напрасно смеешься! — Старик понял его смех по своему. В старческом голосе зазвучали металлические нотки. — Хочу знать, как ты понимаешь нашего Бога?
— Дорогой Сулико! Я принимаю Тору. Ее нравственную суть. Следую ей… Промелькнуло вдруг у Юры давнее воспоминание, — со времен солдатской службы в СССР. — Тянет ему жилы Сулико… точь-в-точь, как заместитель командира саперного батальона по политчасти майор Зозуля, в солдатском просторечии «комиссар, мать его…» Комиссар дотошно выяснял, не усомнился ли прыткий, из студентов, рядовой в правоверности зрелого социализма и большевизма. «А Сулико-то, оказывается… просто-напросто, комиссар от иудаизма!..» — Юра стянул губы трубочкой, чтобы не оскорбить старика неуместным весельем.
