Юра взглянул искоса на бронзового Давида, стянувшего с себя безрукавку… «Торс, как у греческого Бога», — и впервые за все годы пожалел, что никогда не любил физкультуры. Считал потерей времени, исчезал с занятий и в элитной французской школе, и в Университете. Стал в свой «тридцатник» сутулым, мешковатым. Марийка права, он ходит раскорякой, пригибаясь вперед, точно собираясь нырять. В Израиле перестала дразнить «рохлей», и за то спасибо… — Вздохнул трудно, перевел взгляд на подоконники, на книжную полку.
На подоконниках навал замысловатых спортивных призов из стекла и алюминия.
Книжная полка небольшая. Но книги, видно, отборные, редкие. Книга с закладками — на английском «PERFIDY», которую в университетской библиотеке, помнится, ему не выдали. Слышал, что это стенограмма суда над эмиссаром «Еврейского Агентства» в Будапеште военных лет Рудольфом Кастнером, который, вроде бы, вступил в сговор с Эйхманом…
«PERFIDY» Юра впервые увидел у своего «Бешеного янки», хотел полистать, да засовестился. А тут подошел, повертел в руках, спросил, не даст ли на одну ночь? Давид вдруг захохотал, сказал, сразу видно русского диссидента, жившего самиздатом. Пояснил, это вовсе не самиздат. Американское издание тридцатилетней давности.
— … Рабин с Пересом запрятали его поглубже… Такие дела, Юрий. В России только опасаются прорыва уголовников к политической власти, подсчитывают, не без опасения, сколько с криминальной судимостью в Думе, а в Израиле это давным-давно состоялось… И — знаешь-не знаешь об этом — не шевелись, новичок! Прилетаешь в Эрец, где самолет принимают? Аэропорт имени Бен Гуриона…
Не будем стонать. Сбросим Рабина, выпустим «PERFIDY» и в Израиле.
— А как это вы его сбросите, миротворца? За него сейчас весь мир…
Давид взглянул на Юру испытующе.
— Это кто интересуется, как сбросим? Не наш славный Шабак?
— Драться будем на пистолетах Лепажа? — спросил Юра оскорбленным тоном.
— На кривых турецких ятаганах, — весело ответил Давид, и они оба засмеялись.
Юра хотел повторить свою просьбу о заинтриговавшей его книге, но тут заметил на одной из полок маленький плакатик со стишком. Подошел к нему поближе, прочел:
«Не шарь по полкам жадным взглядом,
Здесь книги не даются на дом.
Лишь безнадежный идиот
Знакомым книги раздает.»
Илья Сельвинский.
Юра улыбнулся.
— Давид, в «Избранном» Сельвинского этих стихов нет.
— В «Избранном» нет, а на книжных полках Мэтр начертал — собственной рукой. — И просиял улыбкой, не лишенной самодовольства.
Насторожила Юру эта улыбка.
— Вы бывали у него?.. Вы стихотворец? Филолог?
— О да! Свое филологическое образование я завершил, главным образом, на пляжах и бульварах Вильнюса, где неутомимо ухлестывал за московскими филологичками. У меня была к ним слабость…
— И у меня была та же слабость, — примирительно заметил Юра. «Бульвардье»! — в сердцах бросала мне мама. Чтоб ее не огорчать, я быстренько женился. А вы?
— Я женился на турнике и спортивном «коне». На какой бы факультет не перескакивал, меня терпели «ради чести» Вильнюсского Университета. Здесь стал чемпионом по спортивной гимнастике. Теперь стригу купоны.
— Так вы рантье? — Юра улыбнулся.
— Рантье, бульвардье, — как бы сердито отозвался Давид. — Шушана же говорила, что ваша профессия — «Месье»…
Снова посмеялись. Уселись на табуретки, пригубили «Три Топорика». Жестковатый коньяк, мужской.
— Итак, продолжим, — начал Юра по возможности спокойнее, закрывая ладонью рюмку-стекляшку. — Перейдем на «ты»? Хорошо?.. С какой стати мудрость, прозорливость твоей замечательной мамы делить на три? Это не праздный вопрос, Давид.
Давид отставил бутылку.
— Позволь быть кратким. И предельно откровенным. Шушана… и только она! мой свет в окошке. Шушана — мать замечательная. Жертвенная. Порой безрассудно. В Тору не верит. По Торе живет. — Каждую фразу точно отрубал взмахом руки. — Ради детей все. Я умчал в Израиль. Она за мной. Бросила в Вильнюсе Университет. Глаза проплакала: дочь осталась с отцом. В том и разгадка. Ключ к ее трагедии. Моя мама на все… на все! смотрит через эту увеличительную призму. Дети! У детей из-за того, что не было развода по Галахе, нет будущего. Кровавыми слезами плачет. Раз у ее детей нет будущего — нет будущего и у страны. Я не преувеличиваю. Материнское сердце всегда впереди головы… А уж у нее!.. Тон определяет музыку. Судьба детей тон всей ее жизни… Катастрофа ее детей — катастрофа гуманистического Израиля. Другого Израиля для нее нет. И знать его не хочет. Обоснование этого отыщет где угодно. «Ищите, да обрящете», — как говаривал холуйствующий перед Москвой Шушанин шеф… Потому для нее здесь все дышит на ладан. Вот — вот рухнет в тартарары… Многое замеченное Шушаной справедливо, но повторю, Юрий, делите на три. Вы это можете понять?
— Могу. Я сам мама!
Посмеялись. Выпили еще по стекляшке.
— Ты — мама законных детей? — спросил Давид как бы вскользь. — Или дети проходят как дикие половцы и чингис-ханы?… Ага, законные. А у мамы, как ты знаешь, куда болезненнее…
Юра сказал самому себе: «Раз так, тогда, как с Шушаной, откровенность за откровенность…» И бухнул, что в поселение его привела нужда, что он, на самом деле, противник поселенчества. Потому и от партии «ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИОН» отвалил, которая его толкала во власть…
— Вот это ты зря! Глядишь, загремел бы в члены Кнессета. У меня была бы «рука»…
— Я уже гремел в своей жизни. Сперва в Мордовию, затем в Израиль… Ни к чему оно не приведет, поселенчество, лишь к новой крови. К резне без конца… А ты, значит, Давид — господин Оптимистенко, — продолжил он не без сарказма. — Разглядел у нас светлое будущее?
Давид прищурился:
— Смотря по тому, за кем пойдет страна, Юрий. Если за такими, как ты или моя мать, надо тут же звонить в похоронную фирму «кадишка»: шейте стране саван! Если за такими, как мой отец — выживет. Точно!
— Точно? Извини, на чем покоится твоя уверенность?
— На моем собственном опыте. Желаешь выслушать?.. — Заговорив об арабах, начал уж не говорить, а будто стрелять короткими очередями:
— Живу в деревне. Шестой год… Ишачил у араба. Толстосума-подрядчика арабского… Тот считал меня этническим литовцем. На коего я и похож, как видишь. Лицо длинное, «лошадиное». Грива белая. Вылитый викинг! Араб сдал мне пристройку. Шесть чернявых дочерей у него… Когда стал здесь чемпионом, некий доброхот отвалил мне круглую сумму. Покупаю пристроечку. Боялся мой араб купчей до дрожи: узнают, продал еврею — убьют! Я сумму удвоил. Заключили втайне контракт. И как видишь… Но к делу. Как в нашей деревне началась Интифада? Тебе это интересно?.. Арабы подучили детишек. Навалить на шоссе камни. Машина с желтым израильским номером остановится, пуляй камни. Бить ее! Крушить!.. И вот он появляется у меня, мой араб. Советует как бы обеспокоено: «По шоссе мчатся с риском. Теперь и в деревне хулиганят. Ты по главной дороге не езди. За домами есть тропа. Траву стадо выбило копытами. Она с добрый проселок. У твоего «японца» все четыре колеса ведущие. Продерешься без труда. Там и езди! Безопасно.» И затаился мой араб, ждет ответа. В глазах хитринка… Я его понял, соседушку. Ответил, как мог, сурово: «Бросают камни — хотят меня убить. Правильно? Не убить, так изувечить… Так вот что я тебе скажу. Передай это в селе всем. Хотят изувечить или убить — отвечу пулей. Любому. Даже пацану. Ясно?
И вот, Юрий, я езжу уже пятый год. И лишь по главной дороге. Только по ней. Ни одного камня в меня не было брошено… Арабы понимают лишь силу. Не отвечающий силой — слабак. Ничтожество. Уважения не достоин… Учти, они точно, по именам, ведают, кто из поселенцев выезжает с оружием. И будет стрелять. Без промаха… Ты с этим когда-либо сталкивался? Что, видел, как на хрупкую девчушку пулемет навьючивали?.. Это тут повсеместно… А ты, когда покидал Эль Фрат, брал хоть раз в руки автомат? Смотри!
— К арабам ты суров, — Юра усмехнулся. — А не приводит ли эта одобряемая властью суровость к тому, что в Израиле все друг с другом собачатся? Помнишь, как там? Все дозволено, что на пользу пролетариата… А кто определяет, что на пользу, что во вред? Не так? Шушана рассказывала, как ты Сулико до обморока довел. Сулико добряк…
— В этом суть конфликта. Сулико добряк. А я — нет! Принципиально…
— Что добьешься крутизной, Давид? Сейчас наши главные раввины стали встречаться с муфтиями. Дискутируют с позиций Торы и Корана. Многие муфтии публично признают, что убийство женщин и детей идет против ислама…
— Слышал! Муфтии, получившие образование в Европе…
— Не только! У араба от рождения в душе чувство — все, что существует от Бога. Они готовы принять наш довод: Бог дал нам эту землю.
