— Чего это ты! — притворилась Кати, чтобы не выдать, как ей приятно это слышать. — Уж не приревновал ли?
Они подошли к другой винной палатке, и Катарина, уже немного опьянев, доверительно прижалась к своему кавалеру. Она выпила еще рюмку яичного ликера, а он заказал себе «клопиного», как он называл коньяк. И снова девушки за прилавком съязвили, когда парочка удалилась.
— Где это он такую дуру подобрал, этот Лукингер? Видала, как она ликер сперва языком попробовала? Есть его с чем поздравить.
В палатке предсказательницы было сумеречно и таинственно. Да и сама гадалка долго шептала что-то невразумительное, прежде чем сказать:
— Что-то все король да король, а ведь это к деньгам. Ну и везет же барышне, — бормотала она, поглядывая на карты через пенсне, будто заклиная их. — Червонный валет не отстает от короля, а эти вместе редко выпадают, значит, и к деньгам и к любви. Клянусь, эти двое не любят ложиться рядышком.
— А я вот не верю, — отмахивалась от нее Катарина,
— Карта — она никогда не обманет, — шептал ей Лукингер, и девушка мечтательно склонила голову к нему на плечо.
В «Комнате страхов» Кати завизжала и вцепилась в своего спутника, когда они в тележке проносились под ногами повешенных. Он нашел губами ее губы, а она, не противясь, неловко отвечала на его ласки.
«Вот уж деревенщина! — весело подумал Лукингер. — И чему ее этот парень учит, хотел бы я знать».
В небольшой палатке, где подавали пиво в розлив, царило безудержное веселье. Один из музыкантов хлопал своего коллегу оркестранта картонной тарелкой по голове, и при этом из динамика раздавался громоподобный грохот. Лукингер, пошептавшись с подавальщицей, кивнул в сторону оркестра. Вскоре к рампе подошел капельмейстер и поднял кверху две кружки, наполненные пенящимся пивом. Грянул туш.
— Мы приветствуем господина директора Лукингера и поздравляем его и его спутницу с нынешним прекрасным днем! Уррра!
Вся палатка загудела от криков.
Капельмейстер поздравил их обоих, и его и ее вместе!.. Кати закрыла глаза. Перед ее взором поплыли звезды, да и она сама как бы плыла на волнах этих криков: «Ура! Ура! Ура!»
Как хорошо было бы никогда не возвращаться к грязной посуде! От нее трескается кожа на руках и пальцы делаются похожими на переваренные сосиски. Как хорошо было бы, если б всегда играла музыка, всегда вертелись карусели! Как хорошо было бы, если б Урфарская ярмарка никогда не кончалась! Кати хочет забыть трактир, эту тюрьму, и противный запах кислятины, денно и нощно поднимающийся к ее мансардной каморке.
«Ура, ура! — все еще звучало у нее в ушах. — Лукингеру и его крале — ура!»
А в это время Фердинанд Лойбенедер довольно давно уже сидел и ждал в большой пивной палатке. После смены он зашел к себе в ночлежку, умылся во дворе — на террасе, как всегда, не нашлось места. Набежало много народу, и, конечно же, все торопились. Была суббота, и предстояло основательно заложить за воротник.
— Поторопился ты себе руки связать! — подзуживали товарищи Фердинанда. — Погулял бы с нами. Небось и не догадываешься, сколько сегодня за один гульден можно пережить.
Но Фердинанд с усмешкой отвечал им:
— Давайте уговор — в понедельник не приходить ко мне и не клянчить: «Ферди, дай двадцатку! Совсем они нас выпотрошили».
Позднее, проходя мимо прилавков, где были разложены всевозможные новинки: пластырь против мозолей, пятновыводители, клей, который все клеил, и много другой всякой всячины, Фердинанд, наделенный незаурядной практической сметкой, никак не мог взять в толк, почему здесь собралось так много народу. Какой-то крикун восхвалял будто бы им самим изобретенный способ запайки кастрюль и демонстрировал его на примере старого заржавевшего кофейника. Фердинанд подумал: «Такой старый кофейник никто бы и паять не стал. Выбросил бы, и все». Однако, как ни противился Фердинанд, а зазывалы расшевелили и его любопытство. Больше всего его привлекали те палатки, где продавцы говорили очень тихо. Чтобы их понять, надо было подойти совсем близко и растолкать зевак. В другом месте, около балагана птицелова, имитировавшего голоса птиц, сгрудилась целая стайка ребятишек. Фердинанд, ощутив что-то теплое и родное, стал уже подумывать о том, не купить ли ему для Кати такую маленькую свистульку, попискивавшую, что твой маленький клёст. Но тут же решил: Кати все равно сразу заведет речь о нерлоновых чулках — и расстался с мыслью о свистульке. Толпа посетителей ярмарки увлекала его дальше мимо лотков с пряниками, конфетами, мимо балаганчиков, где стреляли по мишеням.
В большой палатке он заказал себе кружку пива, с неудовольствием отметив, что налита она была неполно. Это становилось заметно, если ты не сразу отпивал и пена успевала осесть. Официантка, к которой он обратился, только зло огрызнулась в ответ:
— Ступай к хозяину и жалуйся, коли тебе охота. Не я ж наливаю. — С ненавистью взглянув на докучливого посетителя, она еще добавила: — А ты не соси одну кружку целый час, тогда и жаловаться будет не на что.
Фердинанд заказал еще одну кружку и понемногу начал беспокоиться. Может быть, Кати задержалась в трактире и ему следует пойти ей навстречу? Нет, при таком столпотворении легко разминуться, а потом ищи ее по всей ярмарке!
Между столиками пробирались два его товарища по работе — впереди две разряженные девицы с целыми охапками бумажных роз. Эти-то прекрасно знали, что за ними гонятся, — они все время оглядывались и смеялись, а то как бы не потерять своих преследователей. Лойбенедер подумал: «Девки их вытрясут так, что потом ребятам целую неделю не заработать». И он уткнулся носом в кружку, чтобы товарищи не узнали его. Когда оркестр здесь внутри умолкал, с ближайшей карусели доносился девичий визг. Через откинутую полость палатки Фердинанд видел, как они задорно болтали ногами, проносясь в воздухе по кругу. У самой большой карусели был и самый мощный громкоговоритель, и его музыка перекрывала все остальные шумы. Сейчас кто-то пел о белой сирени, расцветавшей в саду, а в это время проносившиеся мимо гондолы поднимали тучи пыли. Фердинанд все сидел и ждал. Будто далекая река, проплывал в стороне от него ярмарочный гомон. Подул теплый ветерок, на мосту через Дунай зажглись белые свечки-фонари. Слабый их отсвет набросил причудливые тенета на воду, и текущий мимо Дунай стал ласково поблескивать. Над водой поднималась дымка — река словно подернулась тонкой паутиной.
В голове Фердинанда проносились и горькие и злобные мысли. Что ж, он был с ней чересчур уступчив последнее время? Ведь заартачится — и с места ее не сдвинешь. Надо с ней покруче. А ведь сколько раз он ей растолковывал: пусть, мол, поработает несколько лет на фабрике, как он, и тогда они построят себе дом и будет у них своя семья. Чего ж ей еще-то надо? Какой парень ей больше посулит? И какая это вожжа ей под хвост попала? О чем бы он с ней ни говорил — и о самом дорогом для себя, — только нос воротит. И Фердинанд решил при первом удобном случае поехать в деревню и поговорить с родителями Кати. Но те наверняка скажут: молода, мол, еще, терпение с ней иметь надо.
В большой палатке плавали клубы дыма, толпы людей протискивались по узким проходам. Фердинанда охватывало все большее беспокойство. Начало темнеть, он ждал Катарину уже второй час.
А вот и она! Повисла на руке этого Мануфактурщика! Фердинанд сразу видит — Кати пьяна. Громко и фальшиво она подпевает певице на эстраде.
— Нет, ты гляди-ка, Ферди! — бормочет она, немного смутившись. — Я же тебе говорила — подождет. А он и правда ждет! Уж и на минутку не оставит меня в покое!
— Тоже мне герой, напоил девчонку! — резко обращается Фердинанд к Мануфактурщику.
— А тебе что? — отвечает Лукингер. — У нее своя голова на плечах. Не лезь не в свои дела.
— Ты всегда такой противный со мной! — лепечет Кати, неуверенно поглядывая на Фердинанда.
— Угомонись, я сказал! И сядь здесь, — велит ей Фердинанд. Но Катарина еще крепче вцепляется в своего спутника и начинает бахвалиться своими похождениями.
— А мы и в пивной палатке были, и в «Комнате страхов», и за ликер он заплатил, — трещит она без передышки с детским вызовом. — И у гадалки я была, и мне выпали червонный валет и червонный король. И розы у меня, столько много роз!
Кати вскидывает руки и зарывается лицом в букетик бумажных роз, глубоко вдыхая запах дешевых духов.
— Ах, какой аромат, — шепчет она, — ах, какой чудесный аромат! — И снова, гордо вскинув голову, хвалится: — И в парижском балагане мы с ним были, у красавицы Эвелин. Видишь! А с тобой мы никуда бы не пошли.
«Здорово она его подогревает!» — думает Лукингер и в то же время говорит мрачно поглядывающему Фердинанду:
— Такие уж дела, брат, на Урфарской ярмарке! Ничего не попишешь.
— Садись, тебе говорю! — еще раз приказывает Фердинанд Катарине, именно теперь решив ей доказать, что он может и по-другому, может и покруче, и если понадобится, то и кулаком.
