Промерзнув до костей, я захожу в дом за три минуты до наступления комендантского часа. У меня все болит: от головы до кончиков пальцев. Каждый орган моего тела. Мисс Штейн хромает ко мне из гостиной. Я утираю сопли и слезы.
— Прекрасно. Ты дома. Вымой посуду и отскреби эти чертовы кастрюли. Еды не осталось, надо вовремя приходить к ужину. И вот. То, что ты так хотела.
Она протягивает мне сложенный лист бумаги и хромает прочь.
Я разворачиваю его и вздыхаю от облегчения. Мое свидетельство о рождении из Департамента здравоохранения Нью-Йорка. Я пристально изучаю его. Волнение затмевает собой холод. Я не уверена, что конкретно хочу увидеть там. Возможно, доказательство того, что моя мама — не единственная, кто меня породил.
Имя: Мэри Бет Эддисон
Дата рождения: 13 октября
Пол: Женский
Имя матери: Даун Мэри Купер-Эддисон
Имя отца: Данные отсутствуют.
Минутку, «Имя отца: Данные отсутствуют»?
Я перечитываю эту строчку десять раз. Убедившись, что мои глаза меня не подводят, я медленно опускаюсь на пол. Мое тело сдается. Толстый таракан ползет по моей руке, его крылья и ноги размером с зубочистки. Я хочу прибить его, но это сделает меня убийцей.
Как данные о нем, о второй половинке, что сделала меня мной, могут отсутствовать? Будто бы его вообще не существовало. Или это означает, что данные просто не были предоставлены?
Нет, он был в роддоме, я уверена. Он должен был видеть, как я пришла в этот мир. Он бы этого не пропустил. Он настоящий. У него есть имя. Он любит меня. Он хотел меня. Он хотел быть там.
Только, если мама ему не запретила.
Из записей Доктора Джин-Йи Денг,
психиатра больницы Беллвью, Нью-Йорк
Наш разговор длился четыре часа, и все это время Мэри утверждала, что ее отец придет и заберет ее в ближайшее время. Она описывала его очень подробно, несмотря на то, что, предположительно, никогда его не встречала. Было очевидно, что у девочки сложилось ложное представление о том, что ее отец все еще жив, в чем ее мать никогда не пыталась ее разубедить.
— Хочешь поговорить? — спрашивает меня Новенькая с другого конца комнаты. Она смотрит на меня, как на собаку. Безмолвную, но полную мыслей и переживаний.
— Не особо, — бормочу я.
— Ты не сказала ни слова с тех пор, как вернулась, — говорит она. — Дело в парне?
— Во всем.
Она пожимает плечами и надевает пижаму.
Я все еще чувствую вкус руки Теда. Она соленая от пота и крови. Соленая от Летиции. Будь я действительно зла на него, то утащила с собой большую часть его плоти. Но я злюсь лишь отчасти и совсем немного. Мне больно. Это боль вынуждает нас желать лечь на землю посреди улицы, притвориться мертвым. Именно она делает тело слабым. Кажется, это еще одно слово для подготовки к ЕГЭ: апатичный.
— Сара? — немного странно произносить ее настоящее имя.
Она оборачивается, вид у нее напряженный и неуверенный.
— Да?
Я сжимаю книгу с моей фотографией так сильно, что бумажные края режут кожу, оставляя пятнышки крови на страницах. Похоже на капли дождя.
— Они думают, что я монстр.
Выдержка из «Когда дети убивают: Судебное разбирательство Мэри Б. Эддисон»
Автор: Джордан Миллон (стр. 181)
Говоря о Мэри, необходимо понимать определение психопата и то, как оно соотносится с ней. Психопаты полностью отделены от своих эмоций. Они не испытывают раскаяния, не чувствуют вины за свои действия. Их не интересуют вопросы добра и зла. Они не видят жертв, они видят только средства для достижения своих целей. Именно поэтому психопаты наиболее опасны.
Независимо от того, что говорят свидетели, дистанцирование Мэри от ее жертвы, трехмесячного ребенка, является показателем ее истинного я. Если бы обстоятельства были другими, если бы она просто случайно уронила младенца, можно было бы судить о более легком диагнозе. Но Мэри, по необъяснимым причинам, без каких-либо на то признаков, избила малышку до смерти и не пролила ни единой слезинки. Она просто стояла рядом, пока медработники пытались вернуть дитя к жизни. В одном из отчетов упоминалось, что она улыбалась. Улыбалась? Задайтесь вопросом, какой ребенок поступит подобным образом? Я вам отвечу: тот, в котором живет чистое зло.
9 глава
Достигнув того возраста, когда меня перестали узнавать, я открыла для себя месячные. Я сидела в библиотеке, прикованная к железному стулу, с энциклопедией. Читала о Нептуне и нейронах, когда меня пронзила первая волна боли. Судороги сковали мой живот, будто там бились летучие мыши, обмотанные колючей проводкой. Я молилась, чтобы это, чем бы оно ни было, убило меня. Но боль продолжалась часами, пока охранник ни подошел ко мне, чтобы отвести обратно в камеру. Тогда я обнаружила, что все это время сидела в луже собственной крови. «Это конец», — подумала, надеясь, что истеку кровью до смерти. Я была готова умереть, готова встретиться с Алиссой. Вместо этого, меня отвели в кабинет к медсестре и дали пачку тампонов. Невыносимо больно верить, что ты вот-вот вознесешься на небеса, перед тем, как узнать, что ты остаешься в этом аду. Это был единственный раз, когда я думала о самоубийстве.
До сегодняшнего дня.
— Мэри! Ты что, глухая? Не слышишь, что я тебя зову?
Мисс Штейн нависает над моей кроватью. Она плюется, крича мне прямо в лицо.
— Кажется, ей плохо, — тихо говорит Новенькая.
— Все с ней в порядке. Мэри! Вставай с чертовой кровати. Что ты творишь!
Я поворачиваюсь лицом к стене. Она продолжает орать, стягивая с меня простыни.
— Мэри! Тебе пора в училище. Ты опоздаешь! Живо поднимайся с кровати!
Она трясет меня за руку. Один. Два. Три раза. Я сажусь и смотрю на нее. Ее глаза распахиваются, будто я динозавр, готовый разорвать ее на части. Потому что я действительно готова убить ее, если она хоть раз коснется меня. Она отступает от моей кровати и врезается в Новенькую.
— Ла... ладно, Мэри, — говорит она, пока Новенькая отползает в сторону. — Тебе плохо? Хорошо. Можешь остаться дома, но только сегодня.
Остаюсь в кровати на четыре дня. Я сплю. Каждый раз, просыпаясь, снова заставляю себя погрузиться в сон. Новенькая крадет еду мне с ужина и приносит ее свернутую в салфетки. Я нахожу ее на своей тумбочке посреди ночи. Немного ковыряюсь в ней, но большую часть оставляю мышам.
Когда наступает день терапии, ко мне поднимается мисс Вероника и пытается со мной поговорить. Она щелкает пальцами перед моим лицом, и я игнорирую ее. Она и мисс Штейн выходят в коридор, чтобы обсудить это.
— Я думаю, она могла впасть в серьезную депрессию, — обеспокоенно говорит мисс Вероника. — Что случилось?
— Ничего! Как-то она вернулась домой в таком состоянии и все, — кричит мисс Штейн с явным раздражением. — Пришлось позвонить в дом престарелых и сказать, что она заболела. Они ее искали.
Тед искал меня.
— Возможно, нам придется снова провести оценку, — говорит мисс Вероника.
Они только и делают, что оценивают меня. С самого того дня, как умерла Алисса.
— Вы, эм, думаете, что у нее снова приступ или что-то вроде того, — спрашивает мисс Штейн.
— Я не знаю. Это просто предположение.
Приступ? Как она может говорить такое обо мне? Я не моя мать!
— Ну, в последнее время, она разговаривает сама с собой намного чаще, — говорит мисс Штейн. — А с нами общается намного реже.
Неправда! Я прекратила делать это много лет назад. Правда же?
Я не шевелюсь. Просто лежу как дохлый червяк и слушаю их ложь.
