Последовательности текстов сборника Потемкина присущ внутренний сюжет. Мотив зеркальности и выстраивания бесконечной череды отражений первого стихотворения форсируется во втором, носящем название «Карусели» (ср. «Пасхальные карусели» в сборнике «Герань»), — здесь воссоздан эффект головокружения, перехода в другое состояние и в другой мир.
В центральной части книги, как и в реальном пространстве города, снуют парижские типы. Сборник замыкается двумя стихотворениями, написанными уже в 1914 году в Петербурге. В стихотворении «Комета» на ступенях церкви под обстрелом немецких самолетов гибнет проститутка, символический образ довоенного праздничного Парижа, и с ее смертью кончается беззаботное время «прекрасной эпохи»… Жизнь Парижа, описанная в книге Потемкина, остается замкнутой в ней, как в амфоре.
Последнее стихотворение, «Я опять вернулся в Париж…», написанное от первого лица, является своеобразным признанием в любви к этому городу и воспроизводит мотивы французских популярных песенок того времени, где Париж выступает в роли возлюбленного или возлюбленной. Поскольку Потемкин отправился туда в 1913 году впервые, вопрос о его реальном возвращении в город отпадает, речь в стихотворении скорее всего идет о возвращении в Париж, которое поэт осуществляет, создавая книгу о Париже.
Возникает впечатление, что «Я опять вернулся в Париж...» (а в первом варианте публикации: «Я опять возвращаюсь в Париж...») есть продуманный эпилог сборника, в котором воплощен эффект многократных отражений, на которых и построена эта несостоявшаяся книга.
Примечательно, что в свете нашего знания о последующей судьбе поэта, который закончил свою жизнь в 1926 году в эмиграции в Париже, это стихотворение обретает смысл неожиданного пророчества.
Стихи Потемкина высоко ценили такие знатоки поэзии, как Л. Я. Гинзбург, показавшая его связь со стихией «галантерейного языка» в поэтике Олейникова, и Н. И. Харджиев, отметивший, что пародии и стилизации частушечных и песенных мотивов в его стихах «предвосхищают „Двенадцать” Блока». Элементы «опережающей поэтики», несомненно, присутствуют в потемкинском «Париже»: сегодняшний читатель сборника вспомнит созданную много позже «Европейскую ночь» Ходасевича, стихи Поплавского (как и других поэтов «парижской ноты»), парижские строки Владимира Высоцкого и Виктора Сосноры.
Петр Потемкин
ПАРИЖ
Зеркала
Зеркала, зеркала, зеркала,
Зеркала без конца и числа!
Зеркала вместо рам и картин,
Зеркала вместо клумб и куртин,
Зеркала облепили собой
Стены вместо привычных обой...
В зеркалах утопает Париж!
Зеркала вместо окон и ниш,
Зеркала — потолки и полы,
Двери, стулья, прилавки, столы!
Я сижу и курю в зеркалах,
Я — в углу, я повсюду в углах.
Я, бесчисленный, пью и курю
И с собою самим говорю.
И когда предзакатная тишь
Луч румяный уронит в Париж,
Луч, подхваченный сонмом зеркал,
Разольется, как огненный вал.
Зеркала, как цветы, расцветут
И румянами солнца зажгут
Дам седых, легкомысленных дев.
И, зеркальные маски надев,
Понесут они в темный бульвар
Отошедшего солнца пожар.
Карусель с быками
С золотыми рогами
Белые быки
Мчатся кругами,
Быстры и легки.
То вверх, то вниз,
По три в ряд.
Мотаются,
Качаются,
Летят.
Звенят звонки.
Мычат быки…
Крепче держись,
Не свались!
Гирлянды лампочек —
Как колье брильянтовые
На шее у карусели.
Сколько дамочек,
Глаза закатывая
В сладострастном веселье,
Сидят на шеях быков, —
Между рогов.
Звонки
Звенят,
Быки мычат…
Узкие юбки,
Обнимая колени,
Обнажают икры дам.
Сколько уступки,
Сколько лени,
Сколько хотений,
Горений,
Стремлений
В этих глазах — блудливых, как я сам!
О, ярмарка Парижа,
Праздник его души,
Гори же, свети же,
Пляши!
Кудесник
Там, под мордой красного черта, —
Вход в балаган.
Там кудесник первого сорта
Бьет в барабан.
Там на ступеньках, обтянутых красным
Рваным сукном,
В розовом фраке стоит он с ужасным
Лицом.
Черной бородкой совсем Мефистофель,
Ус словно штык.
Лысый череп и египетский профиль
Условно дик.
Девочка дочка стоит на [ скамейке ] тумбе,
Готова начать
Сеанс спиритизма — о Д’Арк, о Колумбе
Вещать и пищать.
Будет привычной вызубренной ложью
Стяжать успех.
Будет бледной, забьется дрожью
В трансе для всех.
Все поверят: солдаты, модистки
И сердце мое,
Пока шутник концом зубочистки
Не уколет ее.
Вздрогнет девочка, захохочет,
И этот смех
Всю толпу насмерть защекочет
И осилит всех!
Силомер
Столб стоит на дороге,
Рядом тумба — по ней,
Расставив кривые ноги,
Тяжким молотом бей.
Ударишь удачно, взовьется
Вверх по столбу скоба,
И алым светом зажжется
Лампа на вышкe столба.
Украсит цветком бумажным
Подвиг этот тебя,
И будешь ты очень важным
Ходить, усы теребя.
Ну, что же ты медлишь? Скорее!
Или рука слаба?
Смотри, друг у друга на шее
Толпа стоит вокруг столба.
Рады глядеть, как торговка,
Юбки задрав догола,
Над головой неловко
Молот большой подняла.
Шляпка ее на затылке,
Выбились пряди кос.
Верно привыкший к бутылке,
Красен курносый нос.
Рваный чулок спустился
С толстой потной ноги...
Как я рад, что родился
Не сыном этой карги.
Автомоб[ ильная гонка ]или
Они скользили с откоса косо,
Они прижимали к земле колеса,
Беря виражи, кренились бешено,
И тело механика было свешено,
И вновь бросались под гору вниз,
Куда метал их желанный приз.
Было их много — синих, красных,
Пестрых врагов, в одном согласных.
В одном стремленье, в одном напряженье,
В брезгливо-быстром, бурном движенье,
Все воздух рвали, и он, разорванный,
Свистел, кидался, бессильный, в стороны,
И вновь сливался плотной стеной,
Пыльный, отравленный, злой и дрянной,
И новый таран раздирал его грудь,
Чтоб где-то далекой точкой мелькнуть….
