Ознакомительная версия.
Скотт протянул одну руку Саре, вторую — Джеральду.
— Простите меня. Мои энтузиазм и любопытство иногда затмевают голос рассудка.
— Вовсе нет, — успокоил его Джеральд. — Так или иначе, мы не были уверены, стоит ли ехать. У нас столько дел… Мы начинаем ремонтировать виллу, не знаю, можем ли позволить себе вырваться.
— Ради такого представления? — воскликнула я. — Конечно можете!
— Говорите, вы раньше танцевали? — спросил Джеральд.
— Она была первоклассной танцовщицей, — ответил за меня Скотт. — Вообще-то, когда я увидел ее впервые, она танцевала соло в балете.
Напоминание о давно минувшем вечере, о его романтике и о том, каким сокровищем когда-то был для меня тот вечер, ударило острым тонким лезвием прямо в живот. Но боль прошла так быстро, что я почти смогла убедить себя, будто ничего не почувствовала. Скотт моего состояния не заметил, а Сара и Джеральд не поняли бы.
— Можешь поехать вместе с Зельдой, — предложил Джеральд жене.
— Отличная мысль! — радостно ответила Сара. — Так и запланируем?
— Почему бы и нет? — ответила я.
На следующее утро Скотт дулся, что его не пригласили.
— Я хочу снова увидеть Венецию. Я не смог сполна оценить ее в первый раз. Там столько исторических ценностей, а тебе нет до них дела, ты просто едешь на вечеринку.
— Мне есть дело. Я еду посмотреть на представление, а тебе нужно закончить книгу.
— Думаю, найду Дос Пассоса — может, он захочет съездить со мной в Монте-Карло.
— Книга, — отрезала я.
— Или Дика Майерса.
— Книга.
— Несколько дней ничего не решат.
— Несколько дней пить и играть в казино — не лучшая идея.
— Я заслужил небольшие каникулы. Не ты одна имеешь право веселиться. Вообще, ты-то этого не заслужила: что полезного сделала за лето? Только загорала и флиртовала с мальчишками-летчиками.
Я промолчала.
— Попробовала бы ты жить, как я. Взаперти целый день, до седьмого пота работаешь над сюжетом, чтобы создать что-то достойное. Посмотрим, как у тебя получилось бы содержать жену, ребенка и все хозяйство… Кстати, кухарка вовсю нас облапошивает. Ты видела счета за продукты?
Я встала из-за стола.
— Куда ты?
— Поплавать. Надо же соответствовать твоим ожиданиям.
Утро было пасмурным, вода — прохладной. Я хотела, чтобы она была еще холоднее, чтобы пробудить мои ощущения, помочь понять, что происходит, что делать.
Я не призналась Эдуарду в своих чувствах, но, уверена, он знал о них. Знал и отвечал взаимностью, иначе зачем ему встречаться со мной наедине, придвигать коврик все ближе к моему и, лежа рядом, разговаривать о страсти, жизни и любви? В чем я не была уверена, так это в том, что будет дальше. Насколько далеко я готова зайти?..
Тем утром, лежа рядом с Эдуардом на пляже, я чувствовала терпкий запах его горячей кожи — такой экзотичный после пяти лет, на протяжении которых единственным обнаженным мужчиной рядом со мной был Скотт. Думали ли мы об одном и том же, щурясь в лучах солнца? Я надеялась, что так. Представлял ли он, как целует меня в губы, гладит мой живот, накрывает меня своим телом, сгорая от желания? Я не могла прогнать эти мысли.
Несколько долгих, мучительных минут я лежала, окаменевшая от сомнений. Мое дыхание стало поверхностным, сердце бешено колотилось. Когда я взглянула на Эдуарда, он показался мне бронзовым богом, и этот образ заполонил все мои ощущения.
— Я иду в la voiture de bain, — сказала я. — Хочешь со мной?
Маленькая деревянная кабинка на колесах — «ванная машина» — стояла на вечном приколе и порой использовалась туристами для переодевания. Но тогда мало туристов приезжали на пляжи Антиба летом, и в тот день никого не было. Нас никто не заметит и не прервет.
Эдуард открыл глаза, медленно сел и склонил голову набок. Его глаза так потемнели, что казались почти черными.
— Да.
* * *
— Я бы не просил, — начал Эдуард, когда мы оказались внутри тускло освещенной прохладной кабинки. В ней пахло солью, кедром и тальком.
— Да, я знаю. Ты человек чести.
— Не особенно. Я думаю о тебе… думаю об этом. — Он нежно, будто пробуя, поцеловал меня.
— И о большем? — прошептала я.
Он прижал меня к стене, вжавшись в меня всем телом.
— О да…
Мы пробыли там недолго, по той простой причине, что соблазн остаться подольше был слишком велик. Но я успела распробовать все прикосновения его рук, губ и бедер. Он хотел меня. Я хотела его или, по крайней мере, этих ощущений, а тогда это было для меня одним и тем же.
— Знаешь, я могла бы уйти от него.
— И стать женой авиатора? Эта жизнь сильно отличается от твоей.
— Да, именно.
За следующую неделю мы еще несколько раз повторяли этот опыт — не только в voiture, но один раз даже у стены казино в темноте, пока Скотт, ни о чем не подозревая, играл внутри. Эти мгновения с Эдуардом казались восхитительно бесконечным, ослепительным цветным сном — миром, где я больше не была миссис Ф. Скотт Фицджеральд и не была миссис Эдуард Жозан, я снова становилась Зельдой Сейр. Но не популярной красоткой из Монтгомери, покоренной потрясающим молодым человеком, который описывал круги на самолете над моим домом, нет. Я была новой, незнакомой Зельдой, свободной от всех границ, опьяненной вечным ритмом моря, солнца и страсти, более смелой и рисковой, чем когда-либо раньше.
Как я и говорила, это была иллюзия.
Внутри иллюзии укрывалась маленькая холостяцкая квартирка, защищенная от полуденного жара закрытыми ставнями. Внутри квартиры на прохладных простынях на низкой кровати лежал обнаженный мужчина и протягивал руку, приглашая зайти.
Я больше не могла ждать развязки.
Скотти спала. Лиллиан находилась в своей комнате — вероятно, делала очередную серию приседаний, читая завораживающий роман «Трильби» авторства Жоржа Дюморье. Кухарки и горничной в этот день не было.
— Пойдем со мной на террасу, — попросила я растрепанного Скотта, сидящего за столом в комнате, которую мы называли библиотекой, перед грудой книг и газет.
Стол освещал один-единственный газовый рожок, остальная комната была погружена во тьму. У левого локтя Скотта холодные капли ползли по стенкам стакана со льдом и каким-то прозрачным напитком.
Он что-то дописал и поднял на меня взгляд.
— Я работаю. В коттедже сегодня слишком жарко.
— Долго еще?
— Только что решил отправить Тома и Миртл в «Плазу» — и, пожалуй, им стоит завести собаку. Я пытаюсь выстроить свои идеи, так что понадобится еще какое-то время. Не буду тебя будить. — Он снова принялся писать.
— Было бы лучше сейчас.
— Что лучше сейчас? — отозвался он, не поднимая головы.
— Скотт. Мне нужно с тобой поговорить.
Он отложил карандаш и посмотрел на меня.
— Если ты про Венецию, не переживай. Езжай, развлекись, попробуй слегка очаровать Дягилева. У меня есть мысли по поводу новой пьесы, где можно задействовать балет. Представь себе, — продолжал он, откидываясь на спинку кресла, — наша героиня — участница варьете, развратная танцовщица из самых низов, которая всегда мечтала стать балериной и…
— Я больше не хочу этим заниматься, — покачала головой я. — Никаких пьес, книг и замыслов. Я хочу развестись.
Скотт уставился на меня, и я видела, как мои слова вытесняют из его мыслей нарисованную им картину.
— Что ты сказала? Я, наверное, не расслышал.
— Ты все расслышал.
— Что ты пила? — В его глазах промелькнула паника.
— Имбирный эль.
— Зельда…
Я вышла на террасу, и он был вынужден последовать за мной.
— Что происходит? — спросил Скотт, когда за нами закрылись двери.
Обычно мы не стеснялись ругаться при слугах, но в этот раз я не хотела, чтобы Лиллиан услышала хоть слово.
Я встала у перил, глядя на море под нами. И только заговорив, поняла, что именно собиралась сказать.
— Все это ошибка. Нам вообще не стоило жениться. Мне нужно было подождать, посмотреть, что получится. Просто… просто мне казалось, мы отправляемся в удивительное путешествие, а оно превратилось в вечеринку, перед которой мы не смогли устоять. Вечеринка длиной в пять лет, где все в сверкающих платьях и пиджаках с атласными лацканами, и шампанское льется рекой… Но это не брак, так нельзя жить. Где-то должна быть и реальная жизнь.
— С каких это пор тебе захотелось так называемой «реальной жизни»? Ты жила как принцесса и наслаждалась каждым мгновением. Туфли, платья, меха, все это, — он обвел рукой дом, холмы, вид вдали. — Да кому живется лучше, чем тебе?!
— Я хочу, чтобы у меня был муж, для которого я важнее всего на свете — кроме, может быть, детей. А у тебя всегда на уме новый рассказ, пьеса, роман, фильм, бесконечная гонка за одобрением какого-нибудь дурацкого критика, одержимость магическим числом проданных экземпляров, кошмарная потребность доказать самому себе, что ты величайший из ныне живущих авторов и что любой мыслящий человек будет вечно молиться на твои книги!
Ознакомительная версия.
