Пожилая дама тоже участвовала в осмотре. Но под другим углом. Слегка приподняв выщипанные брови, она, похоже, проводила мимолетную ревизию Юлиановых физико-технических данных: сердце, печень, поджелудочная железа, почки, кровеносная система, легкие, гортань, желудок, толстая кишка… Однако в облике Юлиана она ничего желтушного, ушибленного, запущенного, гнойного, бледного, дряблого, пониженно-кислотного и гипертонического не нашла.
Мужчина на диванчике менее других был вовлечен в изучение пришельца. Он разве что на несколько секунд остановил неутомимое вращательное движение своего вхолостую работающего моторчика и, основательно взявшись двумя руками за дужки очков, с решительным видом подвинул свой наблюдательный агрегат поближе к переносице. Очки тут же вернулись на прежнюю позицию.
Юлиан подошел к стопке журналов, лежавших на низком столике, взял потрепанный «Огонек» и начал его рассеянно перелистывать.
– Они одно старье держат, – сокрушенно сказала дама. – Все журналы за прошлый год…
– Жмоты, – поморщился старик, сидевший на двух стульях. – А что это за мебель? – он неопределенно показал рукой в сторону диванчика и скорчил презрительную мину. Я такой диван пару дней назад выбросил на помойку. А они этот хлам подбирают как ни в чем не бывало.
Юлиан мысленно улыбнулся. «Они» составляло излюбленную форму политической некорректности критиков социума. Это личное местоимение как бы переходило в безличную форму и таким образом могло смело охватывать всех без исключения: от дворника до министра и от уборщицы до президента. «Они» то и дело путались под ногами и постоянно мешали бороться с негативными явлениями жизни. Правда, от нелицеприятной критики борцов за справедливость в «их» адрес никому из «них» не становилось ни холодно ни жарко. Зато сам критик оставался доволен своим нетерпимым к «ним» отношением, в глубине души смирившись с инвариантной несправедливостью окружающего мира.
– Молодой человек, – нараспев обратилась дама к Юлиану, – хотите почитать «Курьер», свежий номер, сегодня купила, – она вытащила из сумки газету и развернула ее, показывая товар лицом.
– Благодарю вас, – ответил Юлиан, перелистывая «Огонек». – Я люблю прошлогодние новости, их как-то спокойнее переносишь.
– Хе-хе… – сказал пожилой и, поморщившись, сделал очередную попытку отжаться на обеих руках. Видимо, геморрой давал себя знать.
Дама, тем временем, покрутив газету в руках, начала ею методично обмахиваться. Газета ожесточенно зашуршала, создавая звуковой эффект нашествия саранчи на беззащитную африканскую деревню.
– А памятник ветеранам войны в Пламмер-парке вы видели? – спросил пожилой, видимо, продолжая ранее начатую тему. – Чистое убожество. Я уже не говорю про эту наглую выходку их совета. Сами же себя золотыми буквами вписали в именной список и думают, что обвели общественность вокруг пальца. Меня они записать забыли, понимаете, а Кушнера взяли и записали. А он такой ветеран, как я мотоциклист. Ходит и всем говорит одно и то же: у меня ранение, у меня не сгибается правый указательный палец. Шмок! Он думает, что вокруг одни идиоты. Палец у него, знаете, почему не сгибается?
– Почему? – спросила дама.
– Потому что это тот самый палец, которым на курок нажимают. Он же самострел этот Кушнер, сам себе и прострелил палец, чтобы в тыл отправили. Зато теперь он герой.
На лице говорившего появилось брезгливое выражение. Он полез в боковой карман пиджака, достал потрепанный бумажник, извлек из него фотографию и протянул женщине.
– Вот, смотрите…
– Ой, неужели это вы! – сказала дама, отодвигая фотографию и близоруко щуря глаза. – А рядом с вами какой-то генерал! Вся грудь в орденах… Вы здесь просто красавец.
– Правильно, – смягчая тон, потвердил пожилой. – На этом снимке вы видите меня рядом с командующим Одесским военным округом генералом Бабаджаняном. Эх, трудно поверить… как будто все было вчера. А ведь снимок сделан тридцать пять лет назад.
– Так вы оказывается дослужились до полковника… – дама почтительно посмотрела на мужчину.
– Какого полковника! – оскорбился пожилой. – Вы шо, форму не различаете? Это же белый китель. Я был капитаном первого ранга. А теперь эти сволочи не внесли мое имя на памятник. Шпана! Понимаете, натуральная шпана!
Лысый сосед Юлиана встрепенулся и нервно поправил очки, которые у него сыграли туже короткую партию тромбона.
Дама вздохнула и, почему-то глядя на Юлиана, сказала:
– У каждого свое… Вот у меня, к примеру, два сына и оба дураки. Один был женат пять раз и все пять неудачно. Другой уже тридцать лет женат на одной женщине и тоже неудачно! А я посередине… да еще должна играть в дипломатию. И я вам вот что скажу: если бы я все принимала близко к сердцу, уже давно была бы на кладбище.
– А председателя их Совета ветеранов вы видели? – с отвращением произнес старик, яростно ерзая задом по кромке стула. – От него за версту водкой пахнет. Алкоголик, понимаете? Ему лечиться надо, а не Советом руководить.
– Правильно Джигарханян в том кино говорил, – неожиданно подал голос лысый сосед Юлиана. – Бабы и пьянство непременно доведут до цугундера.
В этот момент дверь отворилась, и женщина средних лет с обескровленным серым лицом вышла из кабинета, и сразу вслед за ней на пороге появился Варшавский. Он осмотрелся, коротко кивнул Юлиану и повернулся к даме:
– Как самочувствие? Полчаса уже прошло, вы можете ехать домой. У вас есть транспорт?
– За мной скоро заедет сын, – ответила дама.
– А вы, кажется, без записи? – спросил Варшавский у бывшего капитана первого ранга. Я вас смогу принять сразу после этого молодого человека.
– Я тоже без записи, – поправляя очки, робко произнес третий пациент. – Мне дочка сказала, что вы можете помочь. У меня одна проблемка…
– Вам смогу уделить минут десять, не больше, но только вы будете самым последним. Заходите, Юлиан, – добавил он, распахивая дверь.
– У вас в приемной собралась замечательная компания. Просто райкинские типы. Я знал, что подобные экземпляры существуют, но не представлял их в живом воплощенье, – сказал Юлиан, осматриваясь.
Кабинет Варшавского выглядел странновато. Инвентарная опись заняла бы полторы минуты. Там были два старомодных стула кофейного цвета с высокими, почти готическими спинками и тиковый стол, потертый, с ошкуренной столешней – будто его собрались реставрировать, но передумали и поспешили сдать в комиссионку. Рядом ежился под большим помятым полотенцем массажный раскладной столик. Люстры в комнате не было, освещение составлял торшер, увенчанный гофрированным абажуром, да небольшая настольная лампа, посылающая рассеянный, но яркий луч куда-то в сторону входной двери.
– Да, публика меня посещает самая что ни на есть разная, – усмехнулся Варшавский. – Можно романы писать… Редкие типажи! Хотя, признаюсь, я к концу дня так устаю, что весь этот живописный материал уходит, как вода через дуршлаг, остаются только мои высушенные мозги, очень похожие на слипшуюся вермишель.
Он замолчал и, потирая ребром ладони подбородок, задумчиво посмотрел на Юлиана.
– Я не хочу отнимать у вас много времени. Несколько последних дней оказались для вас и для Виолетты довольно суматошными. В какой-то степени я стал невольным катализатором этих драматических событий…
Юлиан поморщился и предостерегающе поднял руку:
– Леонард, не будем размазывать белую кашу по чистому столу. Я не держу на вас зла. Сохраним верность идеалам толерантного общества или, попросту говоря, сделаем вид… что ничего не случилось.
– Сделать вид – значит закрыть глаза, а я ведь человек скрупулезный, как вы успели заметить, и не люблю недоговоренностей, намеков и косых взглядов. Поймите меня правильно: я эти косые взгляды получаю время от времени от моих пациентов. Но сие дело привычное. Не каждое лыко в строку. Вы – другое дело. Вы и Виолетта – мои друзья. Вашу критику или даже насмешки я воспринимаю очень лично, как борьбу на равных. Вроде состязаний античных риторов или как спортивную дуэль на рапирах, до первого укола. Поверьте, я вам не враг, и я попробую вас убедить в том, что мое поведение… оно, понимаете, обусловлено моей ролью в событиях, которые от меня не зависят и управляются не мной.
– Как-то очень мудрено. О каких событиях вы говорите? Если о судьбе или карме, так мы, похоже, все обсудили, я вам выложил историю моего папы, вы мне рассказали про мировую энергию, которая выбрала мой скромный офис для своего триумфального шествия. Что же еще? Или у вас есть другая скрытая роль, с которой вы еще не выходили на сцену, роль Бодхисатвы, например, а мой офис вполне подходящая стартовая площадка для этой цели.
– Нет! – резко возразил Варшавский. – Нет у меня никаких скрытых ролей. Но уже несколько дней я думаю об истории, вами рассказанной, – о театре, о Крафтувне. И я невольно, а может быть, намеренно пытаюсь связать ее с тем моим посещением вашего офиса, когда я буквально был оглушен магнетизмом праны. Вы даже не представляете себе важность этого открытия – что вполне естественно – поскольку открытие предназначалось мне. Не вам – а мне! Понимаете?
