Они отдались без оглядки необыкновенной музыке этого города, в котором невидимый диск-жокей легко импровизировал, меняя старые винилы на современные компактные диски, создавая бурлескную смесь звуков: от водевильных джаз-тэпов и стремительных бип-боповых диффузий до синкопирующих рапсодий Гершвина и чарующих трелей девочки из Страны Оз. А далеко за полночь, когда они без задних ног валились в кровать, Юлиан включал джазовую станцию, которая с полуночи до утра крутила свинги, и они засыпали под звуки лунной серенады, обволакивающие тело, как шаль из прозрачно фосфорецирующего газа.
Прогуливаясь по мокрым улицам, они, не сговариваясь, то ли по сигналу внутренних мыслепотоков, то ли по какой-то чисто внешней детали (вроде обрывка прошлогодней афиши с упоминанием концерта, посвященного юбилею восстания в варшавском гетто), вспоминали ясновидца и сделанное им накануне достаточно шокирующее и в то же время заманчивое предложение: провести интересный психологический эксперимент в самом сердце Беверли-Хиллз, в двух шагах от фешенебельной Родео-Драйв. Виола из дипломатических соображений старалась пореже упоминать имя московского гостя. Юлиан принял правила игры, и все разговоры велись вокруг чисто технических вопросов: методики работы с русскоязычной клиентурой и музыкальной подборки. Они делили обязанности и роли. Виола взяла на себя музыкальную часть. Она собиралась записать на компактный диск отрывки из музыкальных пьес – как классику, так и популярную музыку в инструментальной оранжировке.
– А что если все это большой мыльный пузырь? – спросил однажды Юлиан. – Суди сама. Что я имею на руках? Обыкновенный рабочий офис. Причем, небольшой, скромно обставленный; единственное, что дает ему внеземной статус, на мой взгляд, – это неумеренно высокая рента. Я понимаю, рядом самая дорогая улица в мире, но, господа, я же ее не вижу даже из своего окна, перед которым растет большая магнолия.
– А твой странный сон, – возразила Виола. – Этот старик-немец с его детскими воспоминаниями, и вдруг – всё отражается в твоем, как бы чужом сне, а комната словно приоткрыла сцену из вагнеровской оперы.
– Да, это пожалуй единственная зацепка, – согласился Юлиан. – И ты знаешь, у меня недавно было странное дежа-вю, связанное с этим сном, я тебе не успел рассказать: неделю назад поднимаюсь в лифте с какой-то женщиной, явно незнакомой и в то же время появляется ощущение, что когда-то давно знал ее. Лицо очень бледное, благородное, почти без косметики. Слегка подкрашенные глаза. Узкие губы. Немножко напоминает Марлен Дитрих. Рассматривал я ее секунд десять, не больше, и, выходя из лифта на своем этаже, кивнул ей, она ответила равнодушно-вежливой улыбкой. А когда уже подходил к своему офису, вдруг вспомнил кусок из сновидения: какая-то женщина в черном платье, похожая на мою случайную встречу в лифте, мечется в толпе, оцепленной автоматчиками, вдруг немецкий офицер бросается к ней и начинает вырывать из ее ушей сережки; она поднимает руки, чтобы защититься, а он срывает кольца с ее пальцев и бросает в большой картонный ящик… А там уже сотни колец, сережек, разных украшений…
– Жюль, комната с тобой коммуникирует, ты что, этого не понял? Вместо того чтобы капризничать и отворачиваться от нее, повернись к ней лицом.
– У меня никак не складывается в голове это трио: комната – музыка – космос. А если один из трех элементов фальшивый – значит, пьеску освистают в первом акте?
– Комната не открылась тебе полностью, потому что Варшавский прав – ее надо включить, настроить на твой канал. Если комната действительно своего рода конденсатор космической энергии – значит надо создать проводящие каналы, чтобы пропустить энергию через пациента, а музыка и есть тот самый проводник. Ты улавливаешь, что я хочу сказать? Это поющая энергия, но не каждое ухо услышит. А пока комната – как рояль, за который посадили ребенка, вот он и стучит по клавишам безо всякого смысла, но извлечь гармонию не может.
– Это в тебе, компьютерщице, случайно проснулся лирический герой, – возразил Юлиан. – С точки зрения прагматика вся мулька Варшавского – плацебо, только вместо таблеток тебя ловко одурманивают набором порционных фуг и прелюдий…
– Ну отчего ты такой упрямый? Сам себя обожаешь опровергать и превращаешь здравый смысл в своего воображаемого противника; хотя он тебе четко говорит – «да», ты тут же находишь одни только «нет-нет-нет!»
Юлиан рассмеялся и снял с кончика ее носа кремовую мушку. Они сидели в кафе на Бродвее. В мокрой мостовой отражались бегущие огни рекламы, и вся мостовая из-за этого казалась одним большим размытым полотном Поллока. Собственно говоря, весь этот город подмешивал в их разговоры свою импровизацию, и они с легким сентиментальным чувством впитывали аллюзии его отражений.
На следующее утро после возвращения Виола уже набирала номер телефона Варшавского.
– Я рад, что вы приняли это решение, – сказал Варшавский. – Впрочем, именно такой ответ я и ожидал: сразу после моего разговора с Юлианом, я знал заранее, что склонил его на свою сторону.
– А мне он ничего подобного не говорил, наоборот, выражал серьезные сомнения в успехе этой затеи – как он назвал ваше предложение.
– Понимаете, Юлиан относится к такому очень распространенному типу людей, для которых согласие с чужим мнением равносильно поражению. Ему надо показать собственный гонор. Да я и сам такой, чего греха таить. Но скрывая свои слабости от самих себя, мы не можем спрятать их от окружающих. Как бы там ни было, я вам предлагаю перейти от слов и сомнений к делу. Мое рабочее расписание немного изменилось. Я начал делать длительные обеденные перерывы с часу до трех, вызванные повышенной нагрузкой; вечерние мои упраженния не могут компенсировать или пополнить затраты энергии. Так что будет замечательно, если вы сумеете в этом промежутке ко мне сегодня заглянуть…
В 2.10 они сидели у него в офисе.
Варшавский восседал за своим ободранным столом, величественно положив ладони на края столешницы, словно готовился продемонстрировать спиритический сеанс или опыты по левитации.
– Объявление в русской газете может появиться на следующей неделе, во вторник. Сегодня у нас четверг. Мне нужна только команда от вас, и редактор тут же его подверстает, но ответ надо дать не позже девяти утра в понедельник. Что вы на это скажете, Юлиан?
– Думаю, мы будем готовы, если Ключик не подведет.
– Я запишу диск в ближайшие два дня, – пообещала Виола. – У меня есть своя коллекция, кое-что скачаю с компьютера… Подборку постараюсь сделать не очень большую, но достаточно разнообразную.
Варшавский кивнул и перенес взгляд на Юлиана.
– Я полностью полагаюсь на комнату. Она меня вывезет, – глядя куда-то вдаль, мечтательно произнес Юлиан и, ухмыльнувшись, добавил: – Мне по этому поводу один продвинутый человек недавно, как говорится, уши прожужжал. Кардинально менять свою методику я не хочу. Проведу испытание на трех-четырех клиентах. Если дело не пойдет, сниму объявление и подам в отставку с поста музыкального руководителя. А что? Я на все это смотрю, как на репетицию оркестра, разучивающего кантату с безголосыми вокалистами.
– Вы же сами сказали, что комната вывезет, – возразил Варшавский.
– Возможно, я себя успокаиваю. Вы же понимаете, Леонард, комната – своего рода придаток. Для вас это святое место, часовня… для меня – рабочий кабинет, за который каждый месяц надо платить приличную сумму. Пару раз сыграть втемную – риска ради – это еще можно себе позволить, но не более того.
– Да вы пессимист! Разве психотерапевт может быть пессимистом? Вы же заразите унынием своих пациентов еще до того, как они к вам постучатся в дверь! Я думаю, Виола, вам следует поработать над Юлианом, он просто обязан сменить пластинку. Вы только послушайте, какую программу он через себя прокручивает: комната – придаток! Далюди готовы платить деньги, и иногда немалые, чтобы попасть в места, где есть энергетический оазис, созданный не земными катаклизмами, а ниспосланный из глубин божественного Космоса. Люди проводят часы в этих местах, заряжаются энергией. Я лично знаю два таких эзотерических накопителя в российской глубинке. А здесь у вас, в штате Нью-Мексико, есть местечко Розвелл, где еще в 1947 году были обнаружены обломки космического корабля пришельцев. Оно просто кладезь паранормальных явлений. Одна из моих клиенток каждый год туда ездит, набирается удивительной энергии, запасов которой хватает надолго.
– Юлиан куда лучше подготовлен, чем хочет казаться, – улыбнулась Виола. – Поверьте мне, Леон, у него обычное мужское упрямство, причем без предрассудков, он ведь железный прагматик и даже предрассудки считает изобретением неуравновешенных и обиженных жизнью людей, многие из которых его пациенты. Так что за Юлиана я спокойна.
– Это уже лучше. – Варшавский повернулся к Юлиану и смерил его снисходительным взглядом. – Я тоже смогу вам помочь. Поначалу я обеспечу вас клиентурой, что чрезвычайно важно. Если эти люди пройдут через горнило комнаты, они непременно растрезвонят о чуде обновления окружающим. А чудо произойдет, поверьте мне, и не смотрите на меня с насмешкой. Но одно последнее мероприятие мы должны наметить и осуществить непосредственно в вашем офисе. Речь идет о специальной молитве. Она, как шифр от сейфа, откроет космический канал.
