– Нет! – резко возразил Варшавский. – Нет у меня никаких скрытых ролей. Но уже несколько дней я думаю об истории, вами рассказанной, – о театре, о Крафтувне. И я невольно, а может быть, намеренно пытаюсь связать ее с тем моим посещением вашего офиса, когда я буквально был оглушен магнетизмом праны. Вы даже не представляете себе важность этого открытия – что вполне естественно – поскольку открытие предназначалось мне. Не вам – а мне! Понимаете?
– Нет, не понимаю, – равнодушно сказал Юлиан и пожал плечами.
– Хорошо, попытаюсь объяснить. Для меня это знак того, что я должен вам помочь, причем бескорыстно, от чистого сердца. И это скорее не путь Бодхисатвы, а путь доброго самаритянина, смиренный христианский путь, имеющий главной целью помочь ближнему, отбросив гордыню и мелкий расчет.
– Все-то вы говорите загадками, скрытыми намеками…
– Никаких здесь нет загадок. Я предлагаю вам…
Варшавский сделал паузу и отбарабанил пальцами на столешне несколько тактов.
– Я вам предлагаю совместный бизнес. Считайте, что я – ваш партнер, причем, безо всякой финансовой заинтересованности, как бы волонтер. Мы станем на полтора-два месяца коллегами по исцелению людей, которые ждут чуда, но потеряли надежду обрести его.
– Коллегами? – ошеломленно переспросил Юлиан.
– Послушайте внимательно и не перебивайте меня. Представьте себе, что в следующем номере «Вестника эмигранта» появляется объявление на той же странице, где находится моя реклама. Звучать оно будет примерно так: «Новая методика психотерапевтического лечения доктора Давиденко. Ваши тревоги, сомнения, страхи потеряют свою власть над вами в ту минуту, когда вы окажитесь в офисе доктора Давиденко. Все, что вас мучило, тяготило годами, рассеется, как тучи после грозы. Доктор
Давиденко работает в паре с экстрасенсом и целителем Львом Варшавским… Могучая энергия космоса – прана становится невидимым, но сильнейшим оружием, исцеляющим любую душевную травму». Ну, а далее – часы приема, телефон…
– Оружием… исцеляющим… – Юлиан посмотрел на Варшавского, как на инопланетянина. – Ну подумайте, что вы мне предлагаете? У меня устоявшаяся клиентура, непыльная, спокойная работа. Отрицательную энергию моих клиентов я успешно заземляю через барьер, который я по кирпичикам собирал в течение нескольких лет, и я в крайне редких случаях могу почувствовать деструктивное влияние чужого поля. Скажите мне, почему я вдруг должен принимать больных из России, которые по своей ментальной организации воспринимают врача-психотерапевта как потенциального соловья-разбойника, намеренного ограбить их на большой дороге. Эти люди, даже не успев открыть дверь в мой кабинет, будут фиксироваться на заранее спланированной мысли: вот еще один пройдоха-доктор, видали мы таких – наврет с три короба, а денежку ему отстегивай… Леонард, вам не кажется, что вы мне предлагаете журавля в небе.
– Я вам предлагаю синицу в руке, синюю птицу, о которой иные только могут мечтать.
– Боюсь, однако, что при ближайшем рассмотрении синица окажется гадким утенком.
– А вы помните, в кого превратился гадкий утенок?
– Пустой разговор. Мои американские клиенты платят мне 150 долларов в час. У меня есть люди, которые ходят ко мне годами, потому что полностью исцелить иные комплексы и страхи далеко не всегда удается. Средний эмигрант из России никогда такие деньги не выложит. Государственные страховки типа «Медикала» я не хочу принимать. Спуститесь на землю, Леонард!
– Зато у вас будет сильнейшее оружие, с помощью которого можно творить чудеса. И это оружие – музыка. А что если во время сессии зазвучит музыкальная вставка, которая по своему настроению будет резонировать с внутренним состоянием больного. Вспомните спектакль. Речитатив Крафтувны перевернул ваше сознание, ваши представления о театре, об актерском мастерстве, потому что музыка сыграла роль скальпеля, проникающего в психику зрителя, – разве не так?
– Леонард, вы рассуждаете как романтик, но реальность вам нанесет неожиданный, но очень чувствительный удар. Музыка давно применяется в психотерапии, так же, как психодрама – своеобразные импровизированные спектакли. Не изобретайте велосипед. Я, кстати, когда начинал свою профессиональную деятельность, иногда во время сессии включал проигрыватель. Лилась тихая усыпляющая мелодия… Тогда, помню, очень был моден греческий исполнитель Янни. Ну и что? Клиенты мои иногда говорили, что музыка им помогает разобраться в своих внутренних противоречиях, особенно дамочки среднего и пожилого возраста испытывали томление… Но я постепенно потерял интерес к этой стороне моей практики.
– Вы не хотите понять одного. Комната! Ваш офис! Сила энергии, которая проходит через вашу комнату, удесятерит эффект музыкальной фразы! Не удвоит и не утроит – удесятерит!
– По-моему, у музыкантов эта штука называется овердрайв.
– Послушайте, я не собираюсь менять ваши жизненные установки и привычки, но прошу вас – подумайте, поговорите с Виолой… Сегодня, когда она оказалась без работы, стоит ли вам так бездумно отказываться от возможности заработать лишнюю копейку. При этом вы можете произвести сенсацию, ваш метод лечения может привести к результатам, которых никому еще не удавалось достичь. Я бы не стал так терпеливо вас уговаривать.
Правда. Я ведь не очень терпеливый человек. Я люблю командовать и не терплю ревизионистов. Но комната, Юлиан… Сегодня она диктует. Не спешите с резкими заявлениями. Снизьте ваши тарифы. Пусть визит к вам стоит вполовину меньше вашей обычной платы, зато вы создадите себе имя и, возможно, новую концепцию лечения. Если же окажется, что новый метод себя не оправдал, что ж… Наш союз так или иначе продержится не больше полутора месяцев. Я в начале декабря улетаю в Москву. Но в случае удачи, вы – полновластный хозяин положения. Я вам уже не нужен. Комната станет вашим главным помощником. Подумайте и позвоните мне…
Когда Юлиан вышел на улицу, он увидел седого интеллигентного вида мужчину, который помогал своей маме садиться в машину.
«Интересно, который из них? – подумал Юлиан. – Многоженец или однолюб? Хорошо бы такого усадить на диванчик и пропустить через него бахиану высокого напряжения…»
И то, что эта неожиданная мысль возникла у него в голове, как уже выстроенная концепция, заставило его остановиться и с изумлением оглянуться, словно кто-то окликнул его. Но позади никого не было. Только на втором этаже клиники горело одно единственное окно, а за ним, преломляясь между стеной и потолком, металась угловатая, нечеткая по краям, словно потерявшая свое тело тень ясновидца.
Нет, усредненные сосуды вовсе не так просты, как кажутся; это кувшины, запечатанные магом, и никто – даже сам заклинатель – не знает, что в них содержится и в каких количествах.
Самолет разметал мутную завесу косматых облаков и под фюзеляжем возникли пересекающие друг друга трассы улиц и хайвеев – безбрежный океан, перфорированный радужными лимбами фонарей и простроченный бегущими во всех направлениях автомобильными огнями.
Виола очнулась от дремоты, потерла глаза и посмотрела в иллюминатор.
– Ой, как красиво! – сказала она. – Жюль, ты только взгляни…
– Верю тебе на слово, – пробормотал Юлиан, позевывая и переставляя часы. – В Нью-Йорке сейчас полтретьего ночи и, честно говоря, я уже готовенький, чтоб нырнуть в родную берлогу…
Самолет шел на снижение. Вечерний Лос-Анджелес расстилался внизу пестрым, уходящим за горизонт ковром.
Четырехдневный нью-йоркский отпуск пролетел как одно мгновение, и если бы существовала прикладная теория законов физики применительно к современным мегаполисам, то город Нью-Йорк стал бы прекрасной иллюстрацией нового вавилонского столпотворения, когда энтропия языка и его носителей, помноженная на информационный бум, создают ударную волну наподобие преодоления звукового барьера суперсоником. Неопытного путешественника эта волна просто-напросто сбивает с ног, опытного – слегка оглушает, но после непродолжительной контузии он, вливаясь в городскую толпу, становится воспроизводящей молекулой этого современного бедлама.
Впрочем, Нью-Йорк приготовил для Юлиана и Виолы свою особую программу. Все четыре дня в городе лил дождь, словно продолжение сериала начатого ночной лос-анджелесской мелкотравчатой поливкой накануне их отлета. И они, отвыкшие от настоящей сезонной погоды после жаркой калифорнийской осени, с немалым удовольствием гуляли по мокрым мостовым Манхэттена, заглядывали в галереи Сохо и, проголодавшись, покупали на шумном перекрестке горячие сосиски и тут же, не отходя от тележки колоритного нью-йоркского вендера, их поедали. Вечера они проводили в Нью-Джерси в загородном доме Якова, брата Юлиана, куда на эти четыре дня из своей бруклинской квартиры подселилась Анна Григорьевна, их мама. Достать билеты на модные бродвейские шоу так и не не удалось. «Слишком короткий ты мне дал тайм-аут, – посетовал Яков. – Все распродано, даже старые связи не помогли». Но этот факт ничуть не испортил нью-йоркского отпуска.
