Проливной дождь и темнота, плач евреев в синагоге, плач ребе на улице, плач дочери резника в ее доме — все это проняло Хайкла. Он дрожал от холода, сырости и от того, что у него щемило сердце. Но молчал, стиснув зубы. Он чувствовал, что жалость ребе к молодой женщине сильнее его гнева на нее за то, что она возжелала чужого мужчину. В воображении Хайкл видел, что тень директора ешивы все еще блуждает вокруг дома резника, в Холодной синагоге, в лесу напротив смолокурни; и что директор ешивы тоже сейчас молится в ветре, рвущем деревья, в дожде, льющемся без перерыва:
— Не отсылай нас от лица Твоего и дух святости Твоей не забирай у нас.
Со свертком под мышкой Цемах пришел в Амдур, что рядом с Гродно. Он стоял и смотрел на единственную узкую улицу с домами, стоявшими полукругом, так, будто пришел к другой половине своей жизни. В это местечко его привели слова Махазе-Аврома о том, что он, требующий от всех честности и заступающийся за опозоренных женщин, сам отменил помолвку и опозорил дочь Израилеву из-за приданого. Поэтому он поехал в Ломжу, сделав крюк через Амдур, чтобы узнать, что стало с Двойреле Намет. Потом он вернется к жене и будет вести тихую обывательскую жизнь.
Он отыскал постоялый двор, на котором жил два года назад. Цемах напомнил хозяину, кто он такой, и заказал комнату. Хозяин постоялого двора, реб Янкев-Ицхок, с большой спутанной бородой и с пучками волос, торчавшими из ушей, по старой привычке приподнял набожно ссутуленные плечи и спросил гостя, приехал ли он, чтобы снова открывать ешиву.
— Я больше не езжу основывать ешивы, — печально улыбнулся гость. — Я приехал, чтобы узнать о дочери реб Фалька Намета. Вы, наверное, помните, что мы были женихом и невестой. Она вышла замуж?
Когда хозяин постоялого двора открыл свой беззубый рот, его усы стали похожи на спутанные дикие растения у входа в пещеру. Он несколько раз кашлянул и вроде бы даже что-то прокашлял, как будто надеялся, что спросивший забудет, о чем спрашивал.
— Она вышла замуж или все еще сидит в девках? Вы ведь знаете, — потребовал Цемах и ощутил какое-то стеснение в груди.
— Я знаю? — Реб Янкев-Ицхок придурковато заморгал глазами. — Как мы тут слышали, вы тогда женились в Ломже. Я так понимаю, что вы то ли разведенный, то ли вдовец, чего никому не пожелаешь, и хотите вернуться к прежней партии?
— Я не вдовец и не разведенный, — ответил Цемах, ощутив укол в сердце. Он ведь в действительности разведен, причем гораздо больше, чем разведенный с женщиной: целый город прогнал его. — Я удачно женился, но дела у меня пошли плохо, и я усмотрел в этом наказание за то, что опозорил свою первую невесту. Я приехал помириться с ней и готов выплатить вено ее отцу, но, прежде всего, я должен узнать, замужем ли она.
Хозяин еще больше заморгал глазами и промычал, что не знает, что делается у Фалька Намета. Ему вообще кажется странным, что спустя такое долгое время бывший жених вспомнил, что должен попросить прощения у своей бывшей невесты.
— Она явилась вам во сне? — хозяин постоялого двора вдруг пришел в восторг и принялся шлепать губами: ай-ай-ай! Он еще помнит, какой великий проповедник его гость. Если он произнесет проповедь, в синагоге люди будут стоять голова к голове. Но о Намете и его дочери пусть он лучше не спрашивает, потому что это покажется всем очень странным. И хозяин поспешно вышел из комнаты, очень занятый своими делами.
В таком маленьком местечке хозяин постоялого двора не знает, вышла ли дочь Фалька Намета замуж? Тут произошло что-то, о чем этот еврей не хочет рассказывать. Цемаху пришлось усесться на стул, потолок и стены кружились у него перед глазами. Он должен зайти в какой-нибудь дом, где его не знают, и спросить про лавочницу, продающую благовония, Двойреле Намет. Тогда он услышит правду. Но Цемах почувствовал, что не сможет сейчас притворяться и ждать хотя бы еще одну лишнюю секунду. Он должен сейчас же узнать все. Тогда он зайдет и к отцу Двойреле, как бы трудно это ему ни было. И он быстрыми шагами вышел с постоялого двора, чтобы не успеть раскаяться в своем решении. Цемах хорошо помнил неуютную тишину в комнатах Намета, но не то, как его дом выглядел снаружи. Он покрутился у нескольких домов и не смог понять, где же нужный ему. С крылечек и из лавок на него смотрели обыватели. Они явно уже прослышали, кто он такой и кого ищет. Маленькая девочка в большом мамином платке и в больших незашнурованных ботинках остановилась между двумя лужами и с любопытством смотрела на чужака. Цемах спросил ее, где живет Фальк Намет.
— Вот здесь он живет, этот старый ворчун, — девочка указала на один из домов и ускакала.
Окна квартиры были закрыты ставнями, а дверь — прикрыта. Фальк Намет, конечно, уехал в Гродно, как тогда, два года назад, сразу же после помолвки. Так подумал обрадованный Цемах и вздохнул с облегчением. Он уже хотел уходить, но мужчины и женщины со всех сторон показывали ему пальцами, что хозяин дома. Своими окаменевшими лицами и тыкающими пальцами они словно закрывали ему, чужаку, пути к отходу. В то же мгновение ему стало ясно, что Двойреле Намет еще не вышла замуж, хотя он и не знал, почему так уверен в этом. И все же он ухватился за эту мысль, чтобы избавиться от еще худшего предчувствия. Цемах несколько раз постучал в запертую дверь и все-таки надеялся, что никто ему не ответит. Вскоре он услыхал шаги, голос, словно из глубокого высохшего колодца, спросил, кто это стучит. В дверях стоял Фальк Намет, выглядевший точно так же, как два года назад: длинное вытянутое лицо, узкие глаза-щелочки, окруженные сетью морщин, какой-то пучок мха на шее вместо бороды и голый острый подбородок. Цемах едва сумел выдавить несколько слов из своих сведенных судорогой голосовых связок:
— Я бывший жених вашей дочери Цемах Атлас.
С минуту Фальк Намет тупо смотрел на него. Потом его глаза-щелочки широко распахнулись, челюсть задрожала. Цемах повторил, кто он такой, и добавил, что приехал попросить прощения у него и у его дочери за те страдания, которые причинил им. И он готов уплатить вено за горе и оскорбление…
— Убийца! — заорал Фальк Намет изо всех сил. Он выбежал на улицу и принялся кричать, обращаясь к обывателям: — Посмотрите, кто явился! Бывший жених моей дочери, убийца моей дочери явился! Прощения просить, говорит он. Моя Двойреле уже полтора года лежит в земле, а он только теперь заявился просить прощения у меня и у моей дочери. Этот убийца даже не знает, что она мертва, что он ее погубил!
Амдурские старики помнили эпидемию, помнили даже, как на кладбище ставили свадебный балдахин, чтобы она прекратилась. У всех в памяти были еще свежи воспоминания о разорении, принесенном войной. Некоторые жители местечка были убиты в ходе послевоенных погромов, когда власть постоянно менялась. Другие были убиты уже в мирное время на сельских дорогах. Однако никогда прежде амдурским евреям не приходилось видеть подобных печальных и удивительных сцен. Когда этот выглядевший как раввин молодой человек услыхал, что его бывшая невеста умерла, он растянулся на земле рядом с ее домом, уткнувшись лицом прямо в размокшую осеннюю землю. Фальк Намет перешагнул через длинное вытянувшееся на земле тело, вернулся в свой дом и заперся изнутри. Вокруг высокого красивого раввина стояли обыватели, женщины и уговаривали его встать. Он не двигался с места и даже не отвечал. Обыватели замолчали и остались стоять вокруг него, опустив руки.
С толстой палкой под мышкой Фальк Намет вышел из дома, чтобы пойти в синагогу на предвечернюю молитву. Увидев, что бывший жених его дочери все еще лежит у его порога, он переступил через него, как через падаль. Цемах поднялся, его лицо и борода были в грязи, он загородил дорогу своему несостоявшемуся тестю:
— Простите меня.
Фальк Намет выхватил из-под мышки свою толстую палку и занес ее над головой Цемаха, стоявшего, опустив руки, в ожидании смертельного удара. Однако Намет вовремя спохватился, что убивать человека нельзя. Он плюнул в бывшего жениха дочери и ушел в синагогу. Цемах последовал за ним на расстоянии и остался стоять снаружи, как будто ему было запрещено заходить в святое место. Неподалеку евреи собирались группками и смотрели на него. Заговаривать с ним они не решались. Он тоже никому не сказал ни слова. Фальк Намет вышел из синагоги, и Цемах снова загородил ему дорогу:
— Простите меня!
Задыхаясь от гнева, Фальк Намет захрипел и обоими кулаками принялся изо всей силы бить своего несостоявшегося зятя по голове. Окружавшие бросились на избивавшего. Избиваемый оттолкнул их и ждал продолжения побоев, но Фальк Намет поднял с земли свою упавшую палку и бросился домой, крича, что никогда не простит убийцу.
Цемах пошел на постоялый двор, местные евреи шли за ним. Он сидел на стуле посреди комнаты, вокруг стояли амдурские обыватели и утешали его, говоря, что он не виновен в смерти Двойреле. Она была болезненной, вот через полгода после его отъезда, где-то к Пейсаху, вдруг заболела и быстро умерла. Старый меламед, который в свое время устраивал это сватовство, тоже находился на постоялом дворе и кричал, что жениху позволительно было раскаяться в помолвке и по закону, и по справедливости. После подписания тноим он, сват, слышал со всех сторон, что будущий тесть не даст ни приданого, ни обещанных лет содержания. Он очень сокрушался, что по незнанию помог одурачить сына Торы; а когда жених позднее отменил помолвку, у него камень свалился с сердца, хотя из-за этого он лишился причитавшихся ему за сватовство денег. Его ноздри и борода были усыпаны крошками нюхательного табака. Старый меламед радовался, говоря свою правду, и пискляво вещал:
