И это выглядело даже вовсе не смешно, а, пожалуй, наоборот.
Люба глянула на Нестерова:
– Только попробуйте скажите, что я неправильно поступила!
Нестеров с видом, что именно, дескать, неправильно, кивнул головой и горячо начал:
– Да конечно же... – и неожиданно закончил, – правильно.
1
Дни идут.
Их количество и чередование всех заботят по-разному. Акупацию, например, время совсем не заботит, она живет не днями или неделями, и даже не месяцами, а погодой. Плохая погода – хорошая погода, вот что важно. Важно еще, что летом тепло и не надо топить печь, а зимой холодно и печь приходится топить, и очень уж длинные и темные вечера, осень плоха слякотью, весна хороша первым солнышком...
Уехавшую Квашину волновало всегда другое: не пропустить постный или, упаси боже, праздничный день, не перепутать, соблюсти всё, что в каждом дне положено; для этого у нее на стене рядом с иконами висел большой церковный календарь.
Для пенсионеров и регулярно работающих важны, само собой, дни выдачи денег, время считают до них и от них.
Для людей молодых и свободных время образуется модным и современным способом: периодами и полосами. «У меня сейчас черная полоса!» – угрюмо говорит девица, потерпевшая неудачу в любви.
Для начальства время идет, как встарь, декадами и кварталами.
Для крестьянина, которого хоть и мало осталось, но он есть, время обозначено теплыми словами труда: косовицей, пахотой, обмолотом, сенокосом и т. п.
А для геодезистов, поскольку они люди, поставленные на урочную работу, время сводится к одной дате: концу срока работ. И они, с одной стороны, этой даты ждут, перечеркивают в календаре каждый день и считают, сколько осталось, а с другой – не торопят время и ни в коем случае не заинтересованы, чтобы ускорить темп: им же всякие полевые идут да суточные, да и вообще в геодезии поспешность никогда не считалась признаком качественной работы.
Вот и сегодня вечером, вернувшись, Михалыч зачеркнул еще одну клетку в календаре. А Гена с надеждой подошел к холодильнику, открыл – там пусто.
Гена сел на подоконник, со скукой посмотрел на улицу и вдруг обратился к напарнику:
– Слышь, Михалыч! А село это в самом деле, что ли, снесут?
– Очень вероятно.
– А если они не согласятся?
– Их согласия никому не нужно. Когда мы Нурекскую ГЭС проектировали, там тоже было село. Аульно-кишлачного типа... Ну, и там то же самое.
Рассказ не вязался: чего-то не хватало. Михалыч подумал вслух:
– А магазин, наверно, уже закрыт...
2
Магазин уже закрыт.
Савичев побродил возле него попусту и вдруг, что-то вспомнив, заторопился домой неровной, но быстрой походкой. Вошел во двор, залез в курятник, куры с кудахтаньем вылетели оттуда. Савичев выбрался весь в пуху, но счастливый, с бутылкой в руке. И, горе мужику, споткнулся, упал – и...
И пока он падает, расскажем короткую историю. То есть понятно, что за это время нельзя рассказать никакой истории, но у нас время не обычное, а художественное, что с ним хотим, то и делаем. Так вот, однажды послали Читыркина в город за какими-то запчастями к комбайну. Оказалось, что получить можно только на другой день. Читыркин позвонил начальству, и ему разрешили остаться до завтра, чтобы с утра быть первым. Мужик один, впереди вечер, да еще друзья нашлись в гостинице «Золотая нива», где номера на восемь человек, а удобства в конце коридора, то есть атмосфера коллективная, свойская, сам собой напрашивается ответ на вопрос, что делать. Собрали деньги, послали Читыркина за вином. А вино в те годы достать было трудно, Читыркин мыкался несколько часов, наконец, выстояв скандальную очередь, весь давленный, руганный и чуть не битый, добыл семь бутылок. Две сунул в карманы штанов, одну зажал под мышкой, по две несет в каждой руке, крепко обхватив горлышки пальцами. И вот, торопясь, не учтя незнакомого городского рельефа, он спотыкается о крышку канализационного люка и начинает падать. И еще в полете, как он потом рассказывал, понимает, что дело швах. На один бок упадешь – разобьешь бутылку в кармане и в руке, на другой – то же самое, да еще и ту бутылку, что под мышкой. На спину упасть не выйдет – не успеваешь повернуться. Руки вперед выставить – но это четыре бутылки выронить, да ту, что под мышкой, – минус пять получается. Короче говоря, Читыркин, успев всё это осознать в полете, поступил следующим образом: он отвел руки назад, как гимнаст в позе «ласточка», и приземлился на удачно случившийся в этом месте бордюр зубами. Конечно, зубы разбил здорово, металлическую челюсть пришлось потом ставить, но все бутылки остались целы. Все семь бутылок. Как ждущая и жаждущая «Золотая нива» оценила этот поступок, и что было дальше, и почему Читыркин домой явился только через неделю и без запчастей, это отдельная история, уже не столь веселая.
Савичев геройства Читыркина не повторил, бутылка разбилась. Он ошалело сел на земле, огляделся. Увидел большой осколок, где сохранилось немного жидкости. Взял его, осторожно влил себя несколько капель, но, конечно, пожар, бушующий внутри, этим залить не сумел.
И пошел рыскать в доме.
3
Он пошел рыскать в доме, он обследовал все углы и закоулки и наткнулся на флакон одеколона. Избегая натурализма, не будем описывать, как Савичев готовил из него некий напиток и как употреблял. (Тем более что есть книга «Я – не я», где этот процесс подробно описан. Равно как и вся история, которую мы расскажем, напоминает книгу «Закодированный», но там про одного человека и фантасмагория, а здесь про многих людей и чистая правда[1].)
Важен результат: через полчаса Савичева, войдя в дом, увидела, как муж сидит, клонясь головой над столом, в пальцах дымится сигарета, в воздухе благоухает нестерпимая парфюмерная вонь.
Савичева вынула сигарету, потушила и с привычным отчаянием сказала:
– Шел бы спать! Совсем ты, Юра, с мозгов съехал: неделю не просыхаешь уже! Тут-то все свои, а если в город переедем, стыда не оберешься! И милиция тебя будет брать каждый день!
Савичев, очнувшись, ответил:
– Молчи! Я тоскую. Я прощаюсь со всей своей жизнью. Своими руками строил. Ухаживал. Украшал. И все бросить придется. Пригонят бульдозера – и всё под нож. К чертовой матери!
– Ну, начал!
– Не позволю! – ударил Савичев кулаком по столу. – Не хочу, чтобы кто-то это рушил! Лучше уж я сам!
– Юра! Юра, не дури! – переполошилась Савичева.
Но он уже принял решение. Нетвердой походкой, но с твердым намерением и твердым до остекленения взглядом он отправился во двор. И там, схватив топор, начал крушить хозяйственные постройки, рубя всё, что попадалось под руку.
Савичева, стоя на крыльце, причитала:
– Да что ж ты делаешь? Опомнись!
Ваучер, неизвестно откуда взявшийся здесь, стоявший за забором, сказал:
– Надо же, как расстраивается человек...
– Помогите кто-нибудь! Юра, перестань! – кричала Савичева.
– Не мешай! Пусть никому не достается!
Притомившись, Савичев опустил топор. Блуждая взглядом, уставился на дом. Савичева тут же поняла значение взгляда и вскрикнула:
– Юра! Юра, я тебя прошу!
– Отойди!
И бросился в дом, и тут же там послышались треск, звон и хлесткие удары.
У дома очень скоро собралась довольно большая толпа. Савичева взывала, боясь войти:
– Да уймите вы его кто-нибудь!
– Кто ж на топор полезет? – резонно рассудил Ваучер.
– Мужики! Вы мужики или нет? – обратилась Савичева к хмурым товарищам Савичева. Те отвели глаза.
– Они сами такие же пьяницы! – сказала Акупация. И тут Савичева увидела Нестерова.
– А вы что же? Вы специалист, вы гипнозом можете! Попробуйте что-нибудь! Он же всё порушит!
Нестеров, сочувствуя, сказал:
– Человек не в себе. Можно, конечно... Не гарантирую...
Он подошел к окну и крикнул:
– Юрий, выйди на минутку!
Савичев тут же выскочил на крыльцо:
– Ну, кому тут?
Нестеров встал перед ним.
– Юра, слушай меня. Успокойся. Посмотри на меня!
Савичев посмотрел, и увиденное ему явно не понравилось.
– А, это ты? Прибежал дом купить? А не будет сейчас дома! Уйди!
Он замахнулся топором, сделал шаг с крыльца и упал. Тут же навалились мужики скрутили, связали.
Нестеров, испытывая большое облегчение от такого исхода, пошел домой, размышляя о дурной удали русского человека.
4
Нестеров пошел домой, размышляя о дурной удали русского человека, лег, но долго не мог заснуть, а проснулся все равно рано; он вообще как-то мало спал в Анисовке и при этом отлично высыпался.
Бодрый, свежий, он занимался во дворе упражнениями, когда во двор вошел бледный Савичев. Сел у забора прямо на землю. Дышал тяжело.
Нестеров, не дожидаясь его слов, сказал:
– Извини, выпить не дам. Запой у тебя, неужели не понимаешь? И вообще, лечиться тебе надо.
– За этим и пришел, – выговорил Савичев.
– То есть?
