— Да, незадолго, — шепотом ответил Виктор.
— Понятно, иду во взвод, — приказал Петр Михайлович, — Погоди, — остановил он у ворот Виктора. — Скажи мне: ты знал, к чему может привести вот такое опоздание. Скажи честно, как отцу!
— Опоздание? Нет, папа, я об этом не думал... Да и не мог... Он говорил мне: утри нос узловским специалистам, пусть позавидуют и нам. А то, говорит, разбежались... и думают, что их нельзя догнать.
— Честно? —Каменное лицо Гросулова еще больше взбугрилось.
Виктор прошептал:
— Так было. — Ему хотелось скорее уйти, чтобы не видеть перед собой то мучительного, то гневного выражения отцовского лица. А Гросулову хотелось почувствовать невиновность сына, убедиться, что его Виктор причастен к аварии случайно, хотя бы по незнанию дела. Некоторое время они стояли молча. Наконец Петр Михайлович сказал:
— Мать просила, чтобы ты не обижался на меня... Я — командир, пойми ты это, Витя. Мне нелегко с тобой разговаривать. Но если ты «тузик», пришпорю, галопом поскачешь! Будь они неладны, эти «тузики», не люблю я их. Они для меня как красная тряпка для быка, сразу бодаюсь...
— Понимаю, теперь... понимаю...
— Меня?
— Да...
— Как понимаешь?
— Не знаю... Но стал понимать... Если бы все так относились к «тузикам»...
— A-а, вот ты о чем, — вдруг обмяк Гросулов. — Обижаются многие, а я не такой уж свирепый всадник. — Ему хотелось признаться, что порою бывает жалко «тузиков», но он не имеет права сказать об этом вслух, даже виду никакого не подаст, ибо жалость, по его убеждению, — плохой учитель, но так и не сказал, заметив, что Шахов наблюдает за ними. Молча он повернулся и подошел к ракетной установке. В его руке еще белел зажатый платок.
Виктор усмехнулся, крикнул:
— Всадник, платок положи в карман!
Гросулов оглянулся и погрозил сыну пальцем.
IIIСолдаты прыгали через «коня» ловко и легко, один за другим, разбросив руки, приседали на желтый из опилок пятачок. Малко стоял в стороне и выкрикивал:
— Отлично! Следующий!..
Голос его постепенно слабел, где-то в середине занятий он спохватился: «Что же я так, не по-командирски». Он попытался приободриться, но через некоторое время вынужден был поручить вести занятия сержанту. Сам, отойдя в сторону, смотрел на мелькающие фигуры солдат, но думал о другом. Приезд Гросулова сильно встревожил его: случай на полигоне вспомнился так живо, будто это произошло только что. «Могут и докопаться». Почему-то больше всего опасался Шахова. Этот черноголовый молчун со складками на лбу всегда казался Малко способным отгадывать чужие мысли. Он смотрел на солдат, а видел перед собой Шахова, четко вообразил его рот с мягкими линиями, будто бы у простачка, очки, под которыми спокойные темные глаза. «Ну что ты скажешь, Мишель?» — даже голос вспомнился. Малко не Шахову, а себе ответил: «Я предупреждал Узлова... рядовой Гросулов еще не готов к выполнению других обязанностей». И за Шахова возразил: «Неправда, а в своем расчете ты его допускал... Тут что-то не так». — «Что? — спросил сам у себя Малко и не посмел ответить, а попытался успокоить: — Все в пределах норм и правил. Шахов — не Мессинг, генерал Гросулов — не бог, а сын его Виктор — не ангел. Пусть благодарит, от губы спас. И в конце концов я имею право, как и каждый, усовершенствовать методику, приемы обучения. А если этот болван плохо соображает, при чем тут я? Поймите, товарищи, есть же трудные индивидуумы!»
Малко немного успокоился. Но, когда был объявлен перерыв, он не вытерпел, пошел встречать Виктора. Обрадовался, когда тот показался на тропинке, ведущей из парка через небольшую еловую рощицу.
— Досталось? — .спросил Малко. Он поискал удобное место. — Посидим в тенечке. Закуривай.
Малко усмехнулся.
— С таким отцом, как у тебя, самосад будешь курить. Небось и в деньгах он строг? — И, не дождавшись ответа, вернулся к первому вопросу: — Досталось? Зачем вызывал? Про чепе спрашивал?
— Спрашивал...
— Что же ты сказал?
Виктор погасил сигарету, сорвал травинку, ответил:
— Я не говорил, показывал все, как было на полигоне. Старший лейтенант Шахов подавал команды, я работал на направляющем устройстве. Отец спросил: «Так всегда учили тебя?» Я ответил: «Нет, только накануне, накануне старший лейтенант показал мне такую последовательность». —Виктор поднял голову, ожидая, что скажет Малко. Но тот молчал. Лицо его то бледнело, то краснело, чуть-чуть тряслись руки. Потом он поднялся, швырнул в кусты загасшую сигарету.
— Закрутили туго, всю вину свалили на меня. Ну, ничего, я выдержу все удары. Не ожидал, что мой подчиненный Виктор Гросулов, которому я делал только добро, скажет неправду. Встаньте, когда с вами разговаривают! — закричал он срывающимся голосом. — Вы сказали отцу неправду. Вы всегда опаздывали в работе с механизмами, и накануне, и задолго до этого. Вот истинная причина аварии, а не то, как я учил вас. Почему вы не сказали об этом генералу? Боялись? Значит, вы трус!
Слово «трус» Виктор воспринял как пощечину. Задыхаясь от волнения, он еле выговорил:
— Товарищ старший лейтенант, что вы! Разрешите, я сейчас пойду к генералу и скажу: авария произошла только по моей вине, я всегда опаздывал. Разрешите?
Малко остывал. Он с минуту пристально вглядывался в лицо Виктора. «Неужели пойдет, неужели скажет?» Ему очень хотелось, чтобы Виктор пошел. Он снял фуражку, вытер платком лоб, вздохнул:
— А поверят?
Виктор пожал плечами.
— То-то, не поверят. Никуда ты не ходи, я сам пойду. — Он надел фуражку, приблизился к Виктору, словно хотел получше рассмотреть. Глаза его горели, и весь он показался Виктору расслабленным, больным. — Не поверят, — повторил Малко и, повернувшись, зашагал к штабу. Он удалялся косолапо, будто нес на плечах тяжелый груз, который давит его. Виктору стало жалко Малко. Он догнал его на окраине рощи, умоляюще произнес:
— Товарищ старший лейтенант, остановитесь.
Малко, не оглядываясь, бросил:
— Что?!
— Остановитесь...
— Поздно. Слышите, поздно!
— Я не понимаю вас, товарищ старший лейтенант.
— Поздно!
— Не понимаю...
— Не понимаешь?! Видишь на плечах офицерские погоны? Завтра, может, их снимут. Завтра старшего лейтенанта Малко будут судить, как подлеца и карьериста... Я иду сбросить груз, который жестоко давит мне плечи. О, как жмет. Я бы тебе обо всем рассказал, да не могу — стыдно. — Он закрыл глаза и шепотом сказал: — Идите в спортивный городок, я приказываю. Скажите сержанту, что я занят срочным делом и чтобы он вел взвод в казарму. Идите!
Он открыл глаза, когда Виктор был уже далеко. Было очень тихо, томительно и глухо. Потом издали донеслось:
— Взво-од, в две шеренги — становись!
— Становись! — повторил Малко и подумал: «Не в последний ли раз произношу это слово — становись?»
И побежал в штаб.
Издали Малко увидел черную «Волгу». Это была машина генерала. Он перешел на шаг, полагая, что теперь-то успеет застать командующего. Но тут, к своему ужасу, заметил, что машина вдруг попятилась назад, затем быстро помчалась к проходным воротам. Он решил сразу перед всеми — и Гросуловым, и Громовым, и Бородиным — признаться, выложить все, чтобы потом не объясняться с каждым в отдельности. Он чуть не закричал, чтобы остановить машину, и, конечно, крикнул бы: «Товарищ генерал, остановитесь». Но тут из-за угла клуба показался майор Савчук.
— И все-то вы торопитесь. — привычно заметил Петр Захарович. — Теперь-то куда спешить...
У Малко мелькнула догадка: «Обо мне шла речь, и все уже знают». Он медленно закурил, сказал:
— Да, теперь спешить некуда...
Савчук потрогал затылок, вздохнул:
— Неужели это так и случилось?.. Скажите, так?
— Да...
— Значит, руками своего подчиненного решили притормозить Узлова, чтобы как-то самому подняться над другими, в «маяки» пробиться?
— Да...
Подслеповатое лицо Савчука передернулось. Он переложил папку из одной руки в другую.
— А я верил вам... старается офицер, надо поддержать. — Савчук взял Малко за рукав повыше локтя и, глядя мимо, куда-то вдаль, медленно продолжал: — Понимаете, чем вы меня подкупили? Очень правильными словами. Вы не Узлов, тот ершистый, взовьется так взовьется, что в душе, то и выплеснет. Его слова иногда могли обидеть, взвинтить нервы. Ваши — упаси бог! Вы всегда говорили о большом, важном. Не слова, а музыка: общая копилка, не ради личной славы, боевая готовность — песня! Ах, черт побрал бы меня, уши развесил. Ах, как нехорошо! — Савчук заметил: глаза у Малко сильно повлажнели, вот-вот из них, голубых и всегда быстрых, теперь поблекших, покатятся слезы. Савчука даже передернуло: — Будьте мужчиной хоть сейчас. Это очень полезно — быть мужчиной...
IVАннета подписывала рисунки. На столе лежал серый пакет для отправки работ в московское издательство. В душе грустинка: вот и пришла пора расстаться с тем, чем жила многие дни, — волновалась, ругала себя за то, что согласилась иллюстрировать трудную тему. Теперь все тревоги позади: контрольки, которые она отослала в издательство, вернулись с положительной рецензией.
