Утраченные иллюзии утраченного поколения. Движению прочили не больше четырех процентов, что само по себе немало. Возможно, ровно столько писателей было в Париже на тот момент.
Сторонники «Национального объединения» Марин Ле Пен выбрали тактику, которая, как оказалось потом, изначально была ошибочной. Сперва они хотели бойкотировать референдум, из-за чего потеряли довольно много времени, не добившись какого-либо успеха. Включились уже в конце кампании и неожиданно для всех поддержали голлистское крыло партии в выборе поздних пятидесятых в качестве десятилетия, куда они хотели бы вернуться. Все-таки де Голль был самым непоколебимым защитником идеи великой автономной Франции, человеком, умевшим противостоять так называемым гигантам и твердо стоявшим за идею создания объединенной «Европы отечеств». Их человек par excellence.
Слишком много фактов влияли на референдум — иррациональных и, прежде всего, личных. Так что, когда оказалось, что победу одержали проголосовавшие за начало восьмидесятых — сладкое безвременье уходящего Жискар д'Эстена и появившегося на горизонте Ширака, — аналитикам пришлось долго объяснять, почему это вполне логично. В конце концов одержали победу те, кто тогда был молод и активен. Очень близко к ним оказались выступавшие за шестидесятые, возможно из-за набиравшего силу анархического движения, сторонникам которого очень хотелось вновь громить все булыжниками, как в 1968 году.
Только националисты Ле Пен категорично высказались, что не признают результаты выборов и намереваются блокировать любое решение по этому вопросу в Европарламенте.
4
ИСПАНИЯ больше других умела быть несчастной по-своему, так что имела все шансы справиться без труда. Пройдя гражданскую войну, сменившуюся режимом Франко, она могла спокойно взять в скобки пол века. Таким образом у нее оставалось не так уж много десятилетий для выбора, что значительно облегчало задачу. А если убрать два-три десятилетия в начале XX века, связанные с эпидемией испанки, Марокканской войной и диктатурой генерала Примо де Риверы, ситуация становилась проще некуда. Как сказал в интервью один житель Мадрида, «восьмидесятые — это блестящие, сумасшедшие годы. После холодных, мрачных, как подземелье, десятилетий при Франко ты выходишь на улицу и видишь, что светит солнце, мир открыт и ждет тебя, предлагает прожить все то, чего ты так долго был лишен, все революции, в том числе и сексуальную, все вместе».
Однако кое-кто утверждал, что никогда не жил лучше, чем в девяностые. Переходный период после Франко закончился, экономика развивалась ускоренными темпами. Денег было в избытке, у всех было будущее…
«Я не имела права иметь счет в банке, водительские права, даже сделать паспорт без разрешения мужа!» — закричала одна женщина, когда во время дискуссии какой-то пожилой господин позволил себе сказать, что во времена Франко было спокойно, и заявил об испанском экономическом чуде шестидесятых. В конце концов Испания выбрала восьмидесятые с раскрепощенной контркультурой «мадридской мовиды», Альмодовара, Маласаньи… Первая обнаженка в кино после Франко, причем далеко не всегда уместная. Когда эти фильмы пришли в нашу страну, нам было по семнадцать-восемнадцать лет, и мы бились об заклад, что на второй-третьей минуте начнется голая сцена. Потому и любили испанское кино…
В любом случае, гражданской войны во время референдума не случилось, как предрекали некоторые наблюдатели (Франко поддерживали меньше, чем ожидалось), и Испания благополучно возвращалась в атмосферу фиесты восьмидесятых.
Однажды я оказался в Мадриде в конце сентября. Было еще по-летнему тепло. Несмотря на то, что минула полночь, городскую площадь заполонила молодежь. Кто-то потягивал пиво, кто-то курил травку, кто-то пел под гитару, не обошлось и без огнеглотателей… То там, то здесь раздавались взрывы смеха… Возвращаясь поздно ночью, я заметил в боковых улочках спокойно облегчавшихся юношей и девушек… Они делали это прямо на тротуаре, между машинами… Так пах Мадрид — мочой и пивом… И в этом запахе была радость…
ПОРТУГАЛИЯ, которая также провела долгие годы под гнетом сурового режима, закончившегося Революцией гвоздик, должна была выбрать середину семидесятых, объявить ее новым началом, пока еще было живо в памяти пьяное ликование 1974-го и пока не угасло воспоминание об Estado Nuovo, Антониу ди Салазаре и его наследнике Марселу Каэтану. Этого могло хватить, чтобы признать, какое же это несчастье — быть португальцем. Миф, который сплачивал в течение нескольких веков после периода Великих географических открытий и стал еще более действенной скрепой после Великих потерь новооткрытых земель.
Я помню, как мы в детстве любили играть в «страны». Рисовали круг и произносили считалочку: «Колесо верчу, верчу, выбрать я себе хочу…» И после этого каждый должен был выбрать себе страну. Например, Францию… Потом кричали: «Побеждает… побеждает…» Все разбегаются, а «Франция» должна была крикнуть: «Стоп!» — и сказать, за сколько шагов дойдет до другого государства. Если угадывала, имела право присвоить чужую территорию. Шаги тоже были разными: великанскими, человеческими, мышиными, муравьиными и… не помню, какими еще. Простая игра, в которой главным было выбрать страну. Все хотели Италию, Германию, Францию, США или, скажем, Заграницу. Случалось и такое. Девочка, в которую я тайно был влюблен, всегда отдавала предпочтение Португалии. А я — Испании, чтобы быть поближе к ней. У Португалии не было других соседей, и это географическое положение спасало меня от неминуемой ревности. Сейчас я отдаю себе отчет, что девочке Португалия очень подходила.
Что мы о ней знали? Что она находится на самом краю Европы, что с одной стороны прижата океаном. Абсолютно неприметная страна. Может, девочка выбирала ее из-за названия, которое напоминало болгарское слово «портокал», то есть «апельсин». Я был убежден, что эти фрукты растут только в Португалии и, поскольку расстояние слишком велико, редко попадают в мою страну. Кто-то их съедает в пути, так как не может устоять перед искушением, может быть сами перевозчики. Я не обвинял их, так как и сам бы не устоял.
Портокалия Португалова — так я называл девочку. В памяти осталось только это имя.
5
В отличие от Испании и Португалии, ШВЕЦИИ, например, было очень трудно выбрать себе счастливое время для возвращения в прошлое, так как в ее истории случалось мало несчастливых десятилетий, что давало довольно широкие возможности.
Да, можно было спокойно исключить первые пятнадцать лет XX века из-за безработицы, случившейся в результате резкого роста численности населения, который историки объясняют появлением вакцин и усиленным употреблением картофеля.
Позднее — после двух больших войн и хорошо проплаченного нейтралитета — все встало на свои места. То, что разрушило континент, благоприятно сказалось на стране. Все нуждались в качественной шведской стали и запчастях для машин, особенно во время войны. Это объясняло тот факт, что накануне референдума в Швеции, первой из всех стран, появилось движение, связанное непосредственно с сороковыми. Оно быстро набирало популярность. Кто-то обнародовал отрывки из дневника Астрид Линдгрен, где указывалось обычное рождественское меню военных лет. Для праздничного стола предлагались: окорок весом в три с половиной килограмма, паштет домашнего приготовления, телячьи отбивные, копченый угорь, деликатес из мяса оленя. Перечислялись и семейные подарки на Рождество 1944 года: «спортивный костюм, лыжные ботинки, вязаный кардиган, белый шерстяной шарф, две пары кальсон (каждый год дарю ему такие), запонки, брюки на каждый день, цепочка для моих часов, книги, плиссированная серая юбка, кофта темно-синего цвета, носки, пазл, книги, очень хороший будильник, щетка для мытья, поросенок из марципана…»
