Леонид Лебедев - Почти книга для почти людей

Да, так вот, шли мы поздно вечером в свой барак. А над головой вдруг веером разошлись 5 цветных звездочек, красных и зеленых. Беззвучно разошлись. Сначала показалось, что это опознавательные огни самолета, но когда ушли огни подальше, а расстояние между ними увеличилось, тут-то бабка на обочине запричитала, что это ЗНАК, что предупреждение. Так мне и до сих пор интересно, о чем предупреждение-то. А главное, что это было такое, с учетом, что шли эти огни сначала параллельно земле, а потом, вроде бы, даже и пониматься начали? А потом исчезли.

Об этике. Врач-гинеколог. Писал диссертацию по роженицам с диабетом и иногда рассказывал всякое. К примеру, что с диабетом при родах умирает половина рожениц, но что стремление стать матерью этих женщин таково, что этот факт не действует: все они надеются попасть во вторую половину статистики. Однажды рассказал, что к нему обратились по поводу беременной женщины с диабетом, которая наблюдалась у обычного гинеколога. Не принял ее, потому что неэтично вмешиваться в дела коллеги без его просьбы. На вопрос, что будет с женщиной, сказал, что скорее всего, что умрет, поскольку даже и при специализированном уходе шансы — те самые 50 %.

Потом я не очень удивился, когда гражданин этот влез на самый верх и плевал на всех внизу.

И зашла у нас речь о больной теме: цитировании советских работ. Не цитировали их никогда практически. Ну, были некие вершины вроде Колмогорова или Ландау, которых цитировали. Но это был очень узенький круг авторов. В то же время были области, к примеру, механика сплошной среды, где советская часть была половиной, если не тремя четвертями от мировых результатов. А не цитировали практически. К примеру, был у меня в руках список всех рецензий статей моего шефа в Mathematical Reviews. Посмотрел, кто их писал: весь цвет, вся верхушка мировой математики, один из них сейчас председатель всемирного союза математиков, другой до своей смерти был президентом Французской академии наук, пара — главные редакторы журналов номер один в механике и прикладной математике, остальные — тоже люди не маленькие. У каждого сейчас по полсотне учеников с phd — то есть аудитория тех, кто ознакомился с работами моего шефа, да и моими тоже, вполне приличная. А — не цитируют и все. И почти то же самое с моими книгами: опубликованы, а популярности у них нет, хоть и хорошие. И никто не цитирует. И никто по ним не читает курсов лекций. И… А почему, собственно?

И вот, слышу историю, что один давно уехавший профессор посетил еще одного известного профессора в США, который эмигрировал туда совсем-совсем давно. И задал тот же вопрос о цитировании. А в ответ услышал, что не рекомендовали им цитировать советские работы. А на вопрос, кто не рекомендовал, ответом было глухое молчание. А после этого кричать об индексах цитируемости и научной объективности и щепетильности западных научных деятелей как-то слегка странно.

О всяких затерянных землях и племенах имеется масса легенд. Вот еще одна. Рассказал мне ее мой знакомый. А ему, в свою очередь, его отец, который услышал ее в пятидесятых годах. Был он доцентом в строительном институте и просто интересным человеком. Еще во времена, когда никто особо не интересовался иконами и подобными вещами, ездил его отец под Архангельск каждое лето. Привозил оттуда всякую дрянь, которая разражала мать моего знакомого, поскольку из небольшой квартиры получилась дореволюционная изба-сарай: прялки, хомуты, деревянная посуда. И иконы, конечно. Некоторые потом стали считаться ценными. А тогда — просто барахло. Так вот, легенда говорит, что где-то в тридцатые годы стояла страшная сушь. И в одной из деревенек под Архангельском появился мужичок, странно одетый, говорящий на странноватом русском языке. А самое главное, ничего не знающий о советской власти. Местный милиционер записал его рассказ, что живет тот в какой-то большой деревне посреди болот. Что в этом году, из-за засухи, появилась тропинка. И что человек этот пришел, чтобы добыть хоть какое железо — ножи, крючки рыболовные, еще что. Что тропинка эта просыхает редко, раз в несколько десятков лет. Милиционер доложил о странном неохваченном и бездокументном гражданине и задержал его. Районные власти обеспокоились. Однако пока распоряжение доставить неизвестного в райцентр дошло до той деревни, гражданин сбежал. Попытки найти ту тропинку серьезно не производились, поскольку болота в тех местах опасные.

мемуары

С какого-то момента стало более интересно читать мемуары и воспоминания, чем беллетристику. Иногда совсем не-литературные воспоминания бывают интересными. Люди плохо понимают, что имеются ничем не примечательные каждодневные мелочи, которые с течением времени меняются и исчезают. И ничего о них никто не пишет. А иногда прочитаешь что-то такое, а там целый пласт памяти вдруг поднимается.

Как пример совершенно никчемной мелочи. В Колумбии деревянные спички бывают редко. В основном, пластиковая хилая трубочка вместо деревяшки. Зажигать можно, только надавливая пальцем на серу. В России же спички были только деревянные. Когда зажигаешь, то, бывало, горящая сера летела. Почему-то часто именно в глаз. У меня два раза догорала на веке. Приятно. Ну и другая подобная ерунда.

Или, например, погода. У меня всегда и резко портится настроение, когда на улице прохладно, но так еще, что пальто не надо надевать, пасмурно и запах липового цвета. Кому-то ничего это не говорит, а мне как в том анекдоте, где психи по номерам анекдоты рассказывали — целая история.

Люди совершенно не дорожат своими воспоминаниями, считая их чем-то незначительным. Хотя в определенном возрасте это становится чуть ли не единственным и реальным достоянием, а не какая-то там квартира или дорогущий сервиз на 12 персон, спрятанный в дальний угол буфета. А иногда даже ценней таких вещей, как опубликованные книги или диссертации.

Сколько я пытался уговорить своего шефа Воровича написать воспоминания. Он только отмахивался. Его друг-приятель Никита Моисеев, который тоже академик, написал. Правда, там не столько воспоминания, сколько размышления. Но «воспоминательная» часть очень интересная.

А ведь какие интересные вещи Ворович иногда рассказывал. Начиная с того, кто у него были преподаватели в МГУ и что и как там было. Или период учебы в академии Жуковского. Казарма, бывшие мехматовцы и физики МГУ спят в казарме. Среди них 7 будущих академиков, невесть сколько член-корров и куча профессоров с мировой известностью. А некоторые имена — читаешь о ракетчиках, а там те самые. Тот Герой, этот дважды Герой соцтруда, а этот еще кто. Или истории вроде той, что когда его отправили служить в Маньчжурию, досталась ему толстая пачка приказов камикадзе с пустой строчкой для имени, уже подписанных императором Японии. Вписали имя — и полетел очередной герой на тот свет. А сколько бытовых подробностей! Уж уговаривал я его, уговаривал, писать — нет, долгие годы писал книгу по динамике Ньютона. Хорошая книга, ничего не скажу. Ну, прочитают ее сто-двести человек и забудут. А воспоминания — это было бы надолго.

Пишите, уважаемые граждане и гражданки. Пишите мелкие и милые подробности. Они вам будут самыми интересными когда-либо.

Приятель рассказывал, что сразу после войны жили они в маленьком домишке на окраине одного украинского городка. Бабушка-немка держала корову-кормилицу. Были вынуждены ее продать. Покупатель расплатился. Они все сели за стол. И тут корова поняла, что ее забирают. Она подошла к окну, смотрела на сидящих за столом и плакала слезами. А семейство отводило глаза и старалось само не заплакать.

Я окончательно понял, что наука в России кончилась, а государственная машина предназначена лишь для того, чтобы самой жрать и испражняться, когда услышал что ГПНТБ, Государственную Публичную Научную Библиотеку, выкинули из ее здания на Кузнецком мосту, а книги, журналы и остальные материалы свалили на территории какого-то подмосковного завода. И открыли там кегельбан или что-то вроде. Не знаю уж, какая она по значимости была, эта уничтоженная библиотека. Но для меня она была номер один во времена, когда я начинал. Поскольку только из нее да из ВИНИТИ можно было получить копию почти любой книги или статьи.

Система образования без книг не стоит ничего. Что-то я не слышал никаких протестов, которые бы издавали господа академики, когда это произошло. Александрийскую библиотеку помнят до сих пор. А уничтожение ГПНТБ прошло просто незамеченным. Как, видимо, и многих других библиотек, поскольку наша демократическая пресса была озабочена совсем другими проблемами. Как-то побеседовал с одним молодым программистом: «А чо? Старье, кому оно нужно!» Конечно, ему нужно, как приставлять значки друг к другу согласно новым правилам-языкам, что появляются ежечасно. А о том, что эта система значков — это ничтожнейшая преходящая часть культуры, которая исчезнет уже через несколько лет как устаревшая — ему не важно. Как не важна культура и нынешним троглодитам, дорвавшимся до старых запасов страны.