Только тогда я понял, что полиция нагрянула сюда вовсе не из-за меня.
– Черта с два, засранец! – гаркнула Мэри, а затем завизжала как недорезанная свинья: – Я невиновна! В жизни не болела ни дня! Я не вернусь в кутузку!
Чтобы справиться со старой матерщинницей, потребовались пять крепких полицейских. Она копила и брыкалась, а когда ее тащили прочь, крикнула мне:
– Добро пожаловать в мир брюшного тифа, господин Крушитель!»
Дверь захлопнулась, по мраморной лестнице раскатилось эхо бурного ареста. Тяжело дыша, Я стоял в одиночестве под мигающей газовой лампой.
«Что, черт возьми, произошло?» – подумал я.
– Мэри Маллон? – спросил я сам себя вслух. – Бог ты мой! Тифозная Мэри![63]
И, словно в подтверждение этих слов, я закашлялся.
– О нет, нет! Скажите мне, что это все неправда!
Я кашлял, и плевался, и отчаянно пытался избавиться от густой слюны старой карги, попавшей мне в рот. Некоторое время, потеряв над собой контроль, я бился в истерике: лопотал на аппаллачских наречиях, отплясывал джигу и колотился головой о стену. Внезапно мне пришло в голову, что я, возможно, захватил с собой амоксициллин – мощный антибиотик, который я принимаю каждый раз, когда воспаляются мои подошвенные бородавки. Я похлопал себя по карманам и поспешно нащупал пузырек. Я был так счастлив от этой находки, что вознаградил себя долгим страстным поцелуем.
– Спасибо, спасибо, спасибо! – снова и снова прочувствованно повторял я, вытряхивая таблетки.
Мне сразу же полегчало. Может, я и растерялся в новом, непривычном мне мире (да еще полуобутый), но уж тут я обставил этих викторианцев. «Как это там? А мне отдайте из глубин бездонных свои болезни, тифы и чуму, Пошлите мне немытых, прокаженных… А фиг вам! У меня в кармане – чудо-лекарство двадцать первого века! И теперь мне все нипочем!»
Я слетел по лестнице и выскользнул из боковой двери «Дакоты». Стремительно преодолев путь до площади Колумба, я остановился у памятника великому путешественнику, чтобы перевести дух. Вокруг царили тишина и спокойствие. Я даже изумился, каким тихим может быть вечер. Если не считать редкого цокота лошадиных копыт, коровьего мычания или вскриков какой-нибудь избиваемой жены, можно было бы услышать, как пролетает муха. Мало-помалу я осознал, что мой слух ласкает доносящаяся откуда-то издалека фортепьянная мелодия. Я легко распознал знакомый регтайм – «Утешение» Скотта Джоплина, поскольку смотрел «Аферу» раз, наверное, тыщу. Это один из моих любимых фильмов. (Но все равно я по-прежнему не понимаю, чему фэбээровцы так радуются в конце.)
Я знал, что где-то в районе площади Колумба существовал танцклуб, и вот теперь, подгоняемый неким врожденным предчувствием, присущим, очевидно, девятнадцатому веку, я повернул направо, и там, прямо через улицу, оказались «Танцы-шманцы-обниманцы» Ресника. Сердце мое запрыгало. Времени было в обрез, но вряд ли мне подвернется другой случай испытать волнение и энергетику, которой славилось знаменитое заведение Ресника. «Неужели я не заслужил того, чтобы позволить себе хотя бы заглянуть туда, раз уж я оказался в 1882 году?» – подумал я.
Заведение Ресника было легендарным, оно делало звезд из таких, как Софи Такер, Эл Джонсон и Чарли Чаплин (не их самих, а им подобных). Это была «Студия 54» образца 1882 года, сейчас совершенно невозможно найти такую же, если не считать, пожалуй, «Рокси», «Китайского клуба», «Кробара», клуба «Нью-Йорк», «Выпивляндии», «Горца» (в прошлом «Спа»), клуба «Капитали» и «Шляпной Коробки Моей Мамочки».
А еще я почувствовал непреодолимое желание двигаться – нет, танцевать, – поскольку в душе я истинный танцор. Вот то, что я люблю больше всего на свете – танцевать (знакомые слова?) «Классно было бы сплясать бути с местными крошками», – подумал я. Взглянув на часы, которые автоматически перевелись в 1882 год, я увидел, что было еще только десять; до ритуального убийства целых два часа. Времени навалом.
Что у меня отсутствовало, так это деньги. Наверняка у Ресника не примут мою карточку «Клуба едоков», и в кармане надо было бы иметь немного капусты на случай, если повезет со здешними, то есть тогдашними дамами. Оставалось одно – просить подаяние.
Задача представлялась не из легких, поскольку я в жизни никого ни о чем не просил и толком не знал, как это делается.
– Отец, не одолжите четвертак бывшему служке? Я католик. А еще я вете…
– Неужели, сэр? Ветеран? – переспросил дружелюбный на вид пожилой священник, который остановился возле распростертого на земле бедолаги в одном ботинке. – А не соблаговолите ли сказать, в каком полку служили? И кто был вашим командиром? А в каких битвах вы победоносно участвовали? И, кстати, на какой стороне вы сражались? За Север или за Юг? Мне очень любопытно.
Я почувствовал, что старым святошей движет не только любопытство.
– Э-э, нет, вы не так поняли, я ветеринар, – сказал я. – Несколько полупенсовиков меня вполне устроят.
– Меня не устроят, – оборвал священник, из дружелюбного сразу став зловредным. – В наше время многим не хватает средств. Надо учиться по одежке протягивать ножки. Из-за вас и рушится наш великий город. Вы ничего не дождетесь от меня, кроме «Всего хорошего!».
И он затопал прочь.
«Как это из-за меня может рушиться город? Я же только что сюда попал?»
Я решил сменить тактику.
– Мелочишкой не ссудите? – умоляюще обратился я к подошедшей паре. – Я несчастный голодный бесприютный сирота. – И протянул раскрытую ладонь.
– Зажми нос, Лукреция, – посоветовал мужчина. – Запах низших классов содержит крохотные споры, которые, попадая в ноздри, могут нанести серьезный ущерб детородной системе женщины.
– Обадиа, ни за что! – воскликнула Лукреция, зажимая пальцами нос.
– Приятного вам вечера, сэр. – Это все, что мог предложить мне в ответ Обадиа, слегка коснувшись шляпы и пропустив мимо ушей мою просьбу.
Так продолжалось и дальше: жители Нью-Йорка один за другим либо вообще не замечали меня, либо, проходя мимо, отпускали ядовитые замечания. Внезапно я понял, что такое быть бедным и бездомным, подобным тем многочисленным отверженным, которых я сторонился по дороге домой. В тот же миг не сходя с места я принял решение, что по возвращении в двадцать первый век буду прилагать все усилия, чтобы по крайней мере улыбаться и кивать, прежде чем обходить этих несчастных стороной.
Конечно, следующая мысль, пришедшая мне в голову, была морально ущербной, однако, прожив в девятнадцатом веке не более часа и уже будучи заподозрен в серийных убийствах, я подумал: «Неужто небольшое хулиганство ухудшит мое положение?» Своей уловкой с попрошайничеством я ничего не добился. Когда вернусь в настоящее, все это уйдет в историю. («Все это уйдет в историю». – Хорошо сказано, мне понравилось.)
Я отчаянно нуждался в деньгах – не только для того, чтобы купить билет на танцы к Реснику. Мне нужно было приобрести второй ботинок и прочие предметы первой необходимости, поесть, заплатить за такси и еще… Что ж, я мог бы и дальше оправдываться: мол, как начинающий путешественник во времени я в полном праве, и совесть моя чиста.
Я натянул футболку до самого носа, нахлобучил обе свои шляпы и стал ждать, затаившись в тени. Ощущение было противное, мои действия походили на непристойную реализацию тайных фантазий человека, мечтающего стать нью-йоркским грабителем. Ведь каждый втихаря воображает себе нечто подобное, не только я, верно?
Долго ждать мне не пришлось: вскоре показалась состоятельная пожилая пара. Я улучил подходящий момент, выскочил, тут же поскользнулся и упал.
– Ладно. Стоять на месте! – сказал я хриплым голосом.
– Да, конечно. Вам требуется помощь, сэр? – спросил мужчина.
– Что? Нет! Да что с вами, викторианцами, такое? Мне не нужна ваша помощь, мне нужны наши деньги! – Я сделал вид, что у меня в руке пистолет.
Мужчина оторопел.
– Мои деньги, сэр? Что ж, мои денежные средства, если вы именно их имеете в виду, вложены в свежеизобретенный экипаж на угольной тяге, паровой тостер и новомодную керосиновую домашнюю стиральную машину.
– Послушайте совет знающего человека: вам стоит вложиться в бумаги «Дженерал Электрик». Дело верняк, приятель! – Я ухмыльнулся, стараясь не подать виду, насколько был доволен своим остроумием.
– Сэр, вы поражаете меня! Я предпочитаю не иметь дела с сомнительными «знатоками» и скажу вам: шли бы вы подальше со своими подсказками, поищите какого-нибудь другого неразборчивого простофилю. А теперь, если вы не против, позвольте пожелать вам доброй ночи, сэр.
Я вытаращил глаза.
– Да, конечно, но прежде чем вы уйдете, позвольте мне ваши денежки!
– Финеас, – сказала дама, – я полагаю, этот джентльмен намерен нас обокрасть!
– Не обокрасть, сударыня. Ограбить! Это называется «ограбить». Запомните!
