Они поплыли обратно в Микены, где жил шкипер. Чемодан Тома был при нем. Том был разочарован и устал, но ему не сиделось на месте. Удрученно потягивая сладкий кофе в одном из баров, он решил, что этим же вечером уедет в Афины. Он вернулся на причал, где впервые встретил шкипера, но нашел его только дома. Тот ужинал.
– Сколько вы возьмете за то, чтобы отвезти меня сегодня в Пирей? – спросил Том. У него еще оставались американские дорожные чеки. Последовали жалобы на тяготы пути и массу прочих трудностей, но деньги, как всегда, решили вопрос. Тому удалось даже поспать, привязавшись к деревянной скамейке в маленькой каюте суденышка. До Пирея они добрались где-то около пяти утра. Шкипер по имени Антиной был возбужден – не то от усталости, не то из-за заработанных денег, а может быть, и из-за узо. Антиной сказал, что в Пирее у него есть друзья, которые будут счастливы видеть его.
Утренний холод пронизывал Тома. Ему пришлось озолотить водителя такси, чтобы тот отвез его к отелю “Гранд-Бретань” на площади Конституции в Афинах.
Тому дали номер, но не тот, в котором он останавливался. Тот они еще не успели убрать, откровенно признался портье. Написав на клочке бумаги телефон студии Джеффа, Том отдал его портье и попросил соединить его с Лондоном.
После этого он поднялся к себе в номер и принял ванну, не забывая о телефоне. Но разговор дали только без четверти восемь, когда он был уже в постели.
– Это Том, я в Афинах, – сказал он, борясь со сном.
– В Афинах?
– Есть какие-нибудь новости о Бернарде?
– Нет. А что ты там…
– Я еду в Лондон. Буду сегодня вечером. Готовьте грим. О'кей?
В четверг, повинуясь внезапному порыву, Том купил себе в Афинах зеленый плащ, причем такого типа, какой он, Том Рипли, ни за какие коврижки не выбрал бы для себя в нормальных условиях. В плаще было полно ремешков и кармашков с клапанами; некоторые из них застегивались двойными колечками, другие были снабжены маленькими пряжками, как будто плащ предназначался для человека, таскающего на себе фляжки с водой, депеши, патроны, комплект обеденных принадлежностей и парочку дубинок со штыком. От плаща разило дурным вкусом, и Том надеялся, что это сыграет положительную роль на английской таможне, – если, паче чаяния, кто-нибудь из пограничников запомнил его внешность с прошлого раза. Он также расчесал волосы на правый пробор вместо обычного левого, хотя на фотографиях, снятых в фас, пробора не было видно. Очень удачно, что на его чемодане не имелось инициалов. Встал вопрос о деньгах, так как у Тома были при себе в основном дорожные чеки на имя Томаса Рипли, и в Лондоне он не мог расплачиваться ими, как сделал это с греческим шкипером. Правда, у него оставались драхмы, обмененные им на франки, взятые у Элоизы, и он мог купить на них билет до Лондона, а там Джефф с Эдом ссудят его необходимой суммой. Он вынул из бумажника документы Тома Рипли и переложил их в задний карман брюк, застегивающийся на пуговицу. Но, скорее всего, эти предосторожности были излишни: вряд ли его будут обыскивать.
Паспортный контроль он прошел благополучно.
– Сколько времени вы собираетесь пробыть в Англии?
– Я думаю, дня четыре, не больше.
– У вас деловая поездка?
– Да.
– Где вы остановитесь?
– В отеле “Лондонер” на Уэлбек-стрит.
Опять он доехал автобусом до автовокзала и позвонил оттуда в студию Джеффа. Часы показывали 22.15.
Ему ответил женский голос.
– Позовите, пожалуйста, мистера Константа или мистера Банбери.
– Их обоих сейчас нет. А с кем я разговариваю?
– Это Роберт Маккей. – Женщине это имя ничего не говорило, потому что Том не сообщил его Джеффу. Но Том понимал, что Джефф с Эдом должны были оставить в студии человека, который знал его. – Это Цинтия?
– Д-да, – неуверенно прозвучал голос. Том решил рискнуть.
– Это Том. А когда вернется Джефф?
– Том! Я не была уверена, что это ты. Они должны придти через полчаса. Может быть, ты пока приедешь?
Том взял такси до Сент-Джонс-Вуд. Цинтия Граднор открыла ему дверь.
– Привет, Том.
Он уже почти забыл, как она выглядит: среднего роста, прямые каштановые волосы до плеч, довольно большие серые глаза. Он ее помнил более полной. И к тому же теперь ей было около тридцати. Казалось, она немного нервничает.
– Ты видел Бернарда.
– Да, но не знаю, где он сейчас. – Том улыбнулся. Он полагал, что Джефф с Эдом послушались его и никому не сообщали, что Бернард пытался его убить. – Может быть, он в Париже.
– Садись же, Том. Выпьешь чего-нибудь?
Том, улыбнувшись, достал бутылку “Уайт хорс”, купленную в Афинах. Цинтия держалась вроде бы вполне дружелюбно. Том был рад этому.
– Бернард всегда сам не свой во время выставок, – сказала Цинтия, готовя выпивку. – По крайней мере, так говорят. Я-то в последнее время его почти не вижу. Как ты, возможно, знаешь. Том ни в коем случае не собирался ей говорить, что Бернард рассказал ему о ее отказе встретиться с ним. Может быть, Цинтия не была настроена так решительно, как это представлялось Бернарду, кто знает. Он весело произнес:
– Бернард не хочет больше писать Дерваттов. Для него это только к лучшему, несомненно. Он говорит, что возненавидел все это дело.
Цинтия подала Тому стакан.
– Это мерзкое дело. Мерзкое!
Да, Том был согласен. Мерзкое. Убеждало в этом хотя бы то, как передернулась Цинтия. Убийство, ложь, мошенничество – мало приятного.
– Да, к сожалению, это зашло слишком далеко, – сказал он. – Но дальше не пойдет. Это будет последнее явление Дерватта народу. А может быть, Джефф с Эдом решили, что мне не стоит устраивать представление, – я не знаю.
Цинтия, казалось, не обратила на его слова внимания. Это было странно. Том сел, Цинтия же продолжала ходить взад и вперед по комнате и, похоже, прислушивалась, не раздадутся ли шаги Джеффа и Эда на лестнице.
– Что случилось с этим американцем, Мёрчисоном? – спросила она. – Джефф с Эдом сказали, что завтра вроде бы приезжает его жена.
– Увы, я ничего не знаю, – ответил Том как можно спокойнее. Он не мог допустить, чтобы вопросы Цинтии вывели его из равновесия. Ему и без того было нелегко. Господи боже, его жена завтра приезжает.
– Мёрчисон знает, что картины – подделка. Откуда у него такие сведения?
Том пожал плечами.
– Ему так кажется. Он много рассуждал о духе и общем настроении картин, о личности художника – не думаю, чтобы он мог убедить специалиста. И, положа руку на сердце, кто может теперь провести четкую грань между работами Дерватта и Бернарда? Разве что эти пошлые зануды, художественные критики-самозванцы. Слушать их или читать их рецензии – одна тоска: пространственные концепции, пластические решения и прочая мура. – Том рассмеялся и взмахнул руками, чтобы выпростать манжеты из рукавов, – на этот раз у него получилось. – Мёрчисон видел картины у меня дома – и дерваттовскую, и подделку. Я, конечно, пытался переубедить его, и, насколько я могу судить, мне это удалось. Я думаю, он оставил намерение встречаться с этим экспертом из Галереи Тейт.
– Но куда он исчез? Том помедлил.
– Загадка. А куда исчез Бернард? Не знаю. Мало ли что было на уме у Мёрчисона. Может, у него имелись какие-то свои причины, чтобы исчезнуть. Или же в Орли орудует какая-то таинственная банда, – добавил он нервно. Он уже с трудом переносил разговоры на эту тему.
– Это очень усложняет все. Похоже на то, что его убрали, потому что он знал о подделках.
– Вот я и собираюсь распутать это. И раскланяться. Фальсификация не доказана. Ох, Цинтия, дело это действительно малоприятное, но раз уж мы зашли так далеко, то надо дойти до какого-то конца.
– Бернард говорил, что хочет сознаться во всем – полиции. Может быть, в данный момент он это и делает.
Такая возможность и в самом деле существовала. Но это было бы ужасно. Том даже слегка содрогнулся, как Цинтия незадолго до этого. Он залпом осушил стакан. Да уж, если как раз в тот момент, когда он завтра войдет в роль Дерватта, неожиданно вломятся полицейские с ехидными улыбками, это будет катастрофа.
– Не думаю, что Бернард так поступит, – сказал он, сам не до конца веря своим словам.
Цинтия посмотрела на него.
– Ты пытался разубедить Бернарда?
Том вдруг остро ощутил ее враждебность – враждебность, копившуюся, как он знал, годами. Ведь это он заварил всю эту кашу.
– Да, пытался, – сказал он. – По двум причинам. Во-первых, это погубило бы Бернарда как художника, а во-вторых…
– Если ты имеешь в виду художника Бернарда Тафтса, то его уже давно не существует.
– А во-вторых, – продолжал Том как можно мягче, – в этом, к сожалению, замешан не только Бернард. Это погубило бы и Джеффа с Эдом, и тех, кто занимается производством художественных материалов, – если только они не докажут, что не знали о подделках, – но вряд ли им это удастся. И еще эта художественная школа в Италии…
Цинтия тяжело вздохнула. Казалось, она не могла говорить. А может быть, не хотела больше. Она еще раз обошла квадратную студию и взглянула на огромную фотографию кенгуру, приклеенную к стене. – Я уже два года не была в этой комнате. Джефф живет все шикарнее.
