«Пирожные „безе“ — раз, мыльные пузыри — два, — считала про себя Майка. — Богиня любви Афродитка — три, и… — девочка задумалась изо всех сил, чтобы дотянуть хотя бы до четверки. Ответ, конечно, отыскался. — Папин подбородок, когда он бреется!».
Порядковый номер у нынешнего пенного чуда был пятый. Такой же была и Майкина оценка. Алла Пугачева была самым отличным от других пенным чудом.
Дива имела максимально подлинный вид, какой могла себе представить школьница: у нее были красные волосы, красивые большие глаза в длинных ресницах до бровей, а вокруг глаз лежали цветные тени и протуберанцы.
— Какая красота!
Девочка благоговела, но зоркости не утратила. На стульчике Майка высмотрела подушечку из вишневого бархата с золотыми кистями. На невысокой тумбочке в виде античной колонны, стоявшей чуть подальше, она разглядела множество флакончиков и пузырьков разнообразных цветов и форм. Конечно, все они были восхитительные, у примадонн ведь по-другому не бывает. Из глубины площадки на гостей тускло поблескивало большое зеркало-трельяж, увитое цветочными гирляндами.
А самая значительная диковина не пряталась.
Наоборот она все время лезла на глаза.
Ванна.
Она казалась выдолбленной из цельного каменного куска. Ложе Примы напоминало сказочную люльку. «Вдруг это кровать? А пена служит одеяльцем?» — пискнула в голове Майки обманная мысль, которая тут же была отметена.
Вряд ли Дива стала бы встречать гостей, лежа в постели. Она же — Алла Пугачева, а не какая-то там соня-лежебока.
Майка смотрела, а заодно придумывала породу темного, почти красного камня, из которого была сделана ванна. Выбирая между тремя известными девочке камнями — мрамором, гранитом, и яшмой, она выбрала самый, по ее мнению, благородный.
«Мрамор, конечно», — решила она. Так Майка другим девочкам и расскажет. Те будут ахать-охать и не верить ни единому ее слову. Напрасно: ведь чудеса — капризные примадонны — являются только тем, кто их очень ждет.
— Молния?
Голос у Аллы Пугачевой Детского Мира был в точности, как думала Майка: красивый и хрипловатый, будто только что явившийся с мороза.
Подзывая Никифора, она вынула из пены руку с длинными красными ногтями. С широкого дырчатого рукава на желто-мраморный пол повалились клока пены.
Никифор торопливо запрыгал по ступенькам и, добравшись до самого верха, что-то почтительно пробормотал.
Прима кивнула и глянула на Майку:
— Поди сюда, доча.
Девочка пошла наверх, а ее сердце с каждым шагом проваливалось.
Все ниже, ниже, ниже…
Майка Яшина отчаянно трусила.
— Как мама? — голос Примы будто выцвел.
— Хорошо, — ответила Майка, стоя от нее на пару ступенек ниже.
— Слушаешься?
— Стараюсь.
— Шалишь часто?
— Бывает, — неохотно признала Майка. Под взглядом примадонны правда сама собой соскакивала с языка. — Недавно письмо потеряла. Сама не знаю, как вышло.
— Что за письмо?
— Обыкновенное, только пахло вкусно, как целый магазин.
— И марка треугольная, — добавила Дива.
— А вы откуда знаете? — удивилась Майка.
— Никишка, — позвала Алла Пугачева. — Почему не донесли?
Никифор, прежде скрывавшийся в тени портьер, вышел на свет.
— Хитрованская вылазка, — пробормотал он. — Не сумели, упущение, признаем, исправим.
Ему было стыдно.
— Прочь поди, — распорядилась Дива. Она была сердита.
Никифор отступил.
— Так это вы моей маме письма пишете? — спросила девочка. Дар Майки расцветал на глазах.
— Стараюсь быть в курсе, — признала Прима.
— А я не знала.
— Много будешь знать, скоро состаришься.
Прима улыбнулась.
Ее улыбка, как волшебный ключик, отомкнула потайную комнатку в душе Майки. Девочка ответила улыбкой на улыбку. Она улыбнулась, как умела.
Искренне.
Ледок отчужденности треснул.
— Динь-дон, — звякнул невидимый колокол, отмечая новизну.
Дива и дивочка, осень и весна, нашли общий язык.
Алла Пугачева взмахнула рукой и из мокрого рукава ее вылетел сполох.
Флаг — знак особого отличия «Детского мира» — оказался в руках Никифора.
Покойный сквозняк, прежде было задремавший, стал весело играть с полотнищем, показывая его во всей красе: на белоснежном поле желтым шелком был вышит треугольник, а в нем — глаз — всевидящее око.
Никифор Петрович Пан, сделавшийся знаменосцем, был безмерно счастлив. Мечты сбывались на глазах.
— А что вы тут делаете? — осмелев, спросила девочка.
— Подслушиваю, — Алла Пугачева набрала горсть пены и приложила к уху. — Внимаю мировым голосам. Их у меня тут целая фабрика. Да, ты бери, не колготись. Все свои.
Майка шагнула к ванне, зачерпнула пены и прислушалась.
Ничего.
В ухе была только мылкость и щекотанье.
— Как тебе? Любо? — спросила Прима.
— Щекотно, — призналась девочка.
— Врать не научилась, — похвалила Алла Пугачева. Она пошевелилась, будто возя рукой по дну своей чудесной ванны. — А так слышно?
Майка замерла. В ухе еще немного постреляло, но вот уж сквозь треск послышалось нежное пение. Невидимые ангелы исполняли:
— …На скрипочке пиликала
Плаксивую мелодию.
И в унисон поскрипывал
У стеночки комодик мой…
— Это не их песня, — сказала девочка. — Она чужая.
— Она спетая, — поправила Прима. — Песню выпустили на волю. Теперь хоры мальчиков-зайчиков и девочек-припевочек могут исполнять ее как хотят и когда хотят. Искусство, доча, принадлежит народу, если оно стало классическим…
— Понимаю, — сказала Майка, вдруг вспомнив их последний поход в консерваторию.
Они тогда слушали Баха, который гремел, будто настоящая война. Мама, чуткая к любой музыке, едва не плакала от восторга, Майка радовалась за маму, а самый военный человек в их семье спал на концерте, как убитый. Папа не любил войну. А война, кажется, не любила папу, потому что ни разу его не призвала. «Зато он остался моим личным, а не её общественным папой», — мимоходом порадовалась девочка.
Майка думала про войну и мир, а Никифор не дремал.
— Я целиком с вами согласен, Ваше Преосвященство, — держа флаг, он склонил голову, показывая… как ее?.. тонзуру.
— Что ж, проси, — Дива поглядела на девочку.
— Что просить? — робко спросила та.
— Счастья большого, красоты неземной, любви до гроба, мира во всем мире — да чего хочешь. Откуда мне знать, какая у тебя заветная мечта. У тебя есть заветная мечта?
Прима уставилась Майке прямо в глаза, добираясь, кажется, до самого донышка девочкиной души.
— Э, как у тебя там все перемешано, и новые мечты, и старые, и даже совсем ветхозаветные, — сказала Дива после некоторого молчания. — Ты уж определись, доча, о чем мечтать. В таких делах ясность нужна. Знать надо, куда идти и чего добиваться.
Смешливые упреки Майка слушала, чувствуя, как ее щеки заливаются румянцем. Вот, может, самый главный миг ее жизни настал, а она ничего толком сказать не может. Как дурочка.
— Ну-ну, у нас еще есть время, — утешила Прима. — Ведь команды не было…
Ослепительный луч рванулся от девочки к Диве.
Розовая жемчужина ожила.
Прима восстала из пены.
Майка прежде и думать забыла, что на ее шее болтается шнурок с шелковисто мерцающим шариком — ведь к красоте привыкаешь быстро, если не знаешь ей цены.
Сейчас жемчужина сделалась горячей и тяжелой. Она пробивала пространство розовым лучом.
Достигнув Примы, возвышавшейся над пеной, луч затвердел и с тихим, будто электрическим гудением стал шириться вверх и вниз. Образовав что-то вроде нервной тонкой стены, свет резко разошелся во все стороны, залив собой мраморную площадку.
Ни единый предмет не утерял прежней видимости, но стал теперь гораздо красивее.
Для Майки началась новая жизнь — в розовом.
Платье ее само собой закоробилось, пошло волнами и воланами, вдруг облегчаясь, делаясь тонким, воздушным и танцующим. В один момент форменный наряд преобразился в знак, который станет для Майки фирменным на ближайшую вечность.
Да, она выглядела самой нарядной школьницей, какую себе только можно представить.
Гимназистка четвертого «А» стала предметом обожания.
Правда, сама Майка об этом не догадывалась. Она лишь придирчиво осматривала преображенное платье и — ох, уж эти современные дети! — не слишком удивлялась. Было бы странно, попав к Алле Пугачевой, так и остаться прежней серой мышкой.
Стоит сказать, что топ-моделью девочка, конечно, не сделалась. Кроме платья, в ней все осталось прежним — и тощие косички, и ножки-спички, и маленький рост. Но в Постороннем мире царили свои законы.
