— Бред, — сказал я и выпил сладковатую «Ламбаду».
— Почему бред? — прицепился ко мне Перевалов и опорожнил стакан.
— Ни с какими коммерческими структурами я не хочу связываться. Гиблое дело. Неспособен. А твое место… чем оно лучше моего?
— Здесь спокойней, интересней. Нет нашей ежедневной потогонки. Неклесса, ты знаешь, мужик покладистый, тебя ценит. Соглашайся, Андрей.
— А что с моей книжкой? Единственное, что меня сейчас волнует, это она. Я в долгах, как в шелках. Сижу, можно сказать, в долговой яме. Впору пуститься в бега.
— Вот-вот, о чем я толкую! — оживился лысоватый редактор. — Я о твоей книге и толкую.
— В смысле? Что-то прояснилось?
— Пока, увы, нет, — огорчился он, закуривая. — Этот спонсор, ну я тебе говорил, тянет резину. Вчера опять беседовал с ним. Говорит, что заключает крупный контракт. Если заключит, то обещает подкинуть пару миллионов. Без него мы, сам понимаешь, не потянем твой бестселлер. Но, честно говоря…
— Что?
— Надежды на него мало, Андрей. Что-то он крутит. Но! — опять вскинул Перевалов палец. — Сядешь в это кресло, и судьба твоей книги будет в твоих руках.
— Опять бредятина.
— Почему?
— Я не умею проталкивать сам себя. Мог бы давно понять. Эх! — вырвалось у меня как-то отчаянно.
— Погоди. Давай выпьем. Погоди.
— Неужели вы не можете хотя бы авансировать меня?
— Андрей, наивная душа, из каких средств? Мы же нищие сегодня. Тоже в долгах. На нас давят типографии. Смотри, что выпускаем, чтобы поправить дело! — Он схватил со стола верстку. — Видишь? Некто Поллак. «Все красавицы по ранжиру». Сексуально-детективный роман. Дикая пошлятина. Антилитература. А что делать?
— Вы вообще прогореть можете? — угрюмо спросил я.
— Можем. Не исключено, — честно признался Перевалов.
— И ты мне, отцу семейства, предлагаешь занять место с перспективой стать безработным?
— Погоди, погоди! — закричал он. — Ты утрируешь… погоди!
* * *
А Яхнин не заставил себя долго ждать, не стал наслаждаться моими мучениями… а мог бы! Он стремительно появился на кухне и стал по-деловому выкладывать на стол пачки в банковской упаковке, приговаривая:
— Вот, считай. Десять штук. Еще двадцать. Еще двадцать. Еще десять штук. Итого — сто. Хватит? Или еще подкинуть?
— Хватит. Дай бумагу, напишу расписку, — как-то смутно проговорил я.
— Кончай! Верю на слово, — отмахнулся Яхнин.
— Сколько процентов возьмешь за два месяца? — в той же темноте спрашиваю я.
— По минимуму. Двадцать. Устраивает?
— За каждый месяц по двадцать?
— Ну-у, старичок, столько ты не потянешь. Вернёшь сто двадцать штук. Отыграюсь на ком-нибудь другом.
— Ладно. Беру. Спасибо, Молва.
— Рад выручить, старичок. Все-таки мы бывшие однокашники. Но Тоньку Абрамову я тебе до сих пор не простил, — заулыбался он. — Трахнул ты ее на выпускном?
— Не помню.
— Брось! Трахнул, конечно. Ты хваткий был. А как сейчас?
— Завязал.
— Со спиртным завязал и с этим тоже? — подивился Яхнин. — А то смотри, можем заняться прямо сейчас. Там у меня две девицы ебкие. Позвони на свою сраную службу, наплети что-нибудь и оставайся, а?
— Нет, не могу. Дела… семья.
— Жаль, жаль! Все-таки, Кумир, ты не тот, что прежде. Нет в тебе старого запала. Эй! Куда ты их суешь? — закричал он, видя, что я рассовываю пачки по карманам куртки.
— Кейса, что ли, нет?
— Нет. Не обзавелся.
— Погоди, у меня валяется где-то старый. Потом вернешь. — И он опять стремительно исчез из кухни.
«Ну, Яхнин, думал я, спускаясь по лестнице с третьего этажа, поизмывался ты вволю. Молодец. Мир твоему дому».
* * *
Между тем редактор Перевалов разгорячился. «Ламбада», что ли, на него подействовала, как и на меня?
— Я сказал, Андрей, что мы можем прогореть, но это не значит, что обязательно прогорим, понимаешь! Есть и светлые моменты. Вот малый Совет обещает подбросить нам деньжат. Должники имеются. Книжки в производстве. А если ты доведешь до ума коммерческое издательство…
— Оставь, — безобразно скривился я. — Мне нужны деньги сейчас, немедленно. Хотя бы тысяч пятьдесят на первый случай. Пошарь по сусекам, Сергей.
— Андрюша, дорогой, — взмолился он. — Вот мой сейф. Проверь. Там деньгами не пахнет. Вот если продам свою квартиру, тогда… Но это еще не сегодня и не завтра. Сам, ей-богу, в долгах.
— А Неклесса, а бухгалтерия? — не отступал я безжалостно и настырно.
— Неклесса всем хорош, но мужик зажимистый. Личных денег в долг не дает принципиально, даже мне. Бухгалтерия только что оплатила аренду, телефоны, бумагу. Пуста.
— Что, выходит, мне в петлю пора, — мрачно и устало сказал я.
— Неужели так прижало?
— Да. Большой долг висит.
— Твои еще не вернулись?
— Куда им возвращаться? На пепелище? И на что лететь? Там, по крайней мере, сыты. А здесь…
— Давай выпьем, — поспешно сказал Перевалов, хватаясь за бутылку.
— Давай выпьем. Но это не решение проблемы.
* * *
Тогда Ольга открыла мне дверь и сразу кинулась на кухню, где у нее что-то подгорало. Я стащил туфли, куртку и прошагал следом за ней.
— Куда ты ходил, — спросила она от плиты, — в такую рань? Я думала, ты на работу пошел… нет?
Маленькая, пышноволосая, бледнолицая, в затрапезном домашнем халатике. Боль и жалость меня пронзили, но отвечал я бодрым голосом:
— За деньгами, представь, ходил. Гляди-ка, сколько притащил. — И, открыв яхнинский «дипломат», стал выкладывать на кухонный стол пачку за пачкой со старательной неспешностью.
Ольга взглянула краем глаза и обомлела. Рот приоткрылся, глаза застыли. Рука с ложкой перестала помешивать в кастрюле.
— Го-осподи… — прошептала она с каким-то ужасом. Я засмеялся: — Что, впечатляет?
— Господи… откуда столько?
— Здесь сто тысяч. Сто штук, как выражается мой кредитор.
— Господи… глазам не верю. Кто он?
— Некий коммерсант. Ты его не знаешь. Кончай варево. Садись. Считай. Планируй.
— Слушай… подожди.. — Она все еще не могла опомниться. — А как отдавать?
— Это не твоя забота. — Я подошел к ней и поцеловал в нежно пульсирующий висок. — Твоя забота, как их со смыслом потратить. Сумеешь?
Моя жена тряхнула головой, словно отгоняя одурь. Страшная радость вдруг промелькнула в ее глазах и на губах.
— Смеешься? — сильным голосом закричала она. — Сумею ли я? Да я их в пять минут могу спустить!
Я прикрыл ей рот ладонью.
— Тише, Машу разбудишь. Как она?
— Ничего, спокойная. Спит.
— А ты как? Температура как?
— Хорошая. Нормальная.
— Молодец. Умеешь выздоравливать. Чаю бы мне крепкого. Этот мой кредитор поиздевался от души. Подонок еще тот.
— И ты терпел, бедный?
— А что оставалось делать?
Она бросила ложку, кинулась ко мне и, крепко обняв, поцеловала в губы. «Люблю», — услышал я ее шепот.
Конечно, тут же заплакала дочь в комнате, словно мгновенно почувствовала, что мы на несколько секунд о ней забыли, оставили ее сиротой… Ольга рванулась было бежать, но я удержал ее со словами «я сам» и поспешил на этот тонкий, жалобный зов.
* * *
«Ламбада», женский, в общем-то, напиток, взяла свое и мне, растренированному, ударила в голову. Но это был не светлый удар, не воспарение, а тяжелое приземление в какой-то дикой глухомани.
— Что за жизнь, Сергей, — прохрипел я, — объясни мне? Можно так жить?
— Да уж, не говори! — откликнулся он с румянцем на впалых щеках. — У меня жена работает, дети, считай, взрослые, и то бедствуем. А тебе каково!
— Я представлял, что при коммуняках был полный мрак. Но теперь новый мрак, новая несвобода. Тогда давили обкомы, райкомы, цензура, а теперь сволочные деньги. Они, суки, не дают мне жить как могу и хочу, понимаешь? Денежная сучья диктатура, согласен?
— Все так, Андрей. Раньше получал свои сто сорок рэ и вроде хватало. Сейчас нужно рвать, манипулировать, что-то придумывать, чтобы выжить. А у меня коммерческие способности нулевые, как и у тебя. Я в эту систему не вписываюсь. Но…
— Что «но»? — вдруг вызверился я. — Хочешь сказать: свобода, бля, свобода? Верно, пишу что хочу. Но раньше меня бы не издали из идеологических соображений, а сейчас я целиком и полностью завишу от какого-то долбаного спонсора! Кто он такой?
— Молодой парень. Делец новой формации. Но в литературе, конечно, не тянет, — вздохнул Перевалов. Снял очки и, близоруко щурясь, стал протирать их платком.
— Вот и спрашивается: за что боролись? Меня из университета поперли за крамолу. Я и сейчас коммуняк ненавижу люто. Но и этих новоявленных нуворишей тоже! Они из иного измерения, а лезут мне в душу. Они духовную жизнь подмяли, не чувствуешь?
— Чувствую, конечно.
— И эти депутаты из парламента — тоже корыстные падлы!
