Ее ширококостная андрогинность исчезла без следа. Рут-Энн тщательно кренилась в девчачьем направлении – в миллионе мелочей. Длинные волосы собраны сзади тартановой лентой. Облегающая блузка, замышленная уменьшать широкие плечи, их уменьшала. Все ее тело словно бы ужалось. Сидя она казалась прямо-таки миниатюрной, хрупкой женщиной.
Доктор Бройярд вышел из кабинета с папкой. Она глянула на него снизу вверх, и вся ее внешность преобразилась: она озарилась. Не светом жизни, а словно шелуха, электрически подсвеченная изнутри. Она потянулась к папке, он ее отпустил – совсем рядом от ее пальцев. Папка спорхнула на пол. Рут-Энн помедлила, а затем неловко перегнулась через стол и подняла ее. Когда она подняла лицо, оно улыбалось надеждой, что ему понравился вид сзади, но он развернулся и ушел обратно к себе в кабинет. Улыбка Рут-Энн раздалась от боли, и я, увидев ее зубы, заметила и челюстную кость, из которой они росли, и череп с пустыми глазницами, и весь ее трескучий скелет. Я прозревала ее мозг впрямую – он трепетал от одержимости.
Она могла бы сорваться от одного лишь имени его на листке бумаги. Даже слово, похожее на «Бройярд» – бильярд, ломбард – загоняло ее в накатанную петлю грез. Все остальное в ее жизни, в том числе и психотерапевтическая практика, – липа. Заклятье пожирало девяносто пять процентов ее сил, но она с удивлением обнаруживала, что никто не замечает: хватало этих ее пяти процентов, не толще облатки. Она держала у себя на столе список всего, что когда-то делало ее счастливой:
Музыка зайдеко
Собаки
Моя работа
Дождливые дни
Тайская еда
Бодисерфинг
Мои друзья
Но ей не удавалось скопить достаточно печали и сожалений, чтобы освободиться. Она жила ради этих трех дней в году, когда он замещал ее у нее в кабинете, а она работала под ним. Чистой силой воли она стала той, какую он, по его давним словам, хотел себе в жены: маленькой, женственной, со слегка консервативным изяществом. Быть этой женщиной, его секретаршей, – ее единственное удовольствие. Удовольствие – не то слово: это питало заклятье, и заклятье продолжало действовать, а это все, что нужно заклятью.
Рут-Энн сложила папку в ящик. Глядя на ее обширную спину, было проще вспомнить моего психотерапевта, который оказался таким смелым и таким полезным, даже на пяти процентах. Я была у нее в долгу.
Чтобы разогнаться, потребовалось время, но через несколько секунд раскачки на пятках я начала колыхаться под бойкий ритм. Рут-Энн вскинула брови, надеясь, что я просто разминаю ноги. Я вступила хрипло, немелодично, однако с большой силой.
В любовной сказке оставайся,
Будь с нами – и не сомневайся
Она вскинула взгляд – или, вернее, заклятье вскинуло взгляд, медленно, с отвращением. Заклятье в тартановой ленте ярилось. Оно перевело взгляд с меня на дверь доктора Бройярда, далее – на свои же чудовищные руки, а следом – опять на меня, я меж тем запела громче:
Мы оба ве-е-е-ерим в тебя-а-а-а
Джеку нравилось; он заскакал в слинге вверх-вниз.
Ты скоро вырастешь, лови
Удачу с парой психов,
Чокнутых на-а-а-а любви
Я знала только припев и потому тут же начала заново:
В любовной сказке оставайся
С Рут-Энн происходило странное. И на вид – нехорошее. Она потела; по бокам ее блузки стремительно расплывались большие сырые кольца. Она растворялась. Если я делала дурное, оно было очень дурно. Я зажмурилась, обвила Джека руками и продолжила петь:
Будь с нами – и не сомневайся
Мы оба ве-е-е-ерим в тебя-а-а-а
Часть «в тебя» звучала сильнее прочего, полногласная, заливистая. Я приоткрыла глаза на щелочку. Пот катился у нее по лицу, рот вздернут вверх, словно она пела богам, умоляя их вмешаться в происходящее, освободить ее от заклятья. Мы курлыкали вместе:
Ты скоро вырастешь, лови
Удачу с парой психов,
Чокнутых на-а-а-а любви
Но их, богов, не существует. Разрушить заклятье можно, лишь разрушив заклятье. И потому она сунула большие пальцы рук под мышки, попыталась оседлать ритм, воплотить его собой. Мы вписались в поворот и направились к началу припева:
В любовной сказке оставайся,
Будь с нами – и не сомневайся
Плечи у нее раздавались вширь, едва не разрывая блузку. Макияж растаял в морщинах вокруг глаз, нижняя челюсть скакала вместе с песней. Доктор Бройярд открыл дверь, поправил очки и оглядел нас с растерянной улыбкой – Кирстен высовывалась из-за него. Поздно, доктор! Заклятье рассыпалось на десять миллионов осколков, слишком мелких, не соберешь.
Но я заблуждалась. Заметив мое победоносное лицо, Рут-Энн осознала, кто за всем этим наблюдает; ее курлыканье тут же развеялось в ничто. Одно мгновение она выглядела сокрушенной, глаза обезумели от разочарования. А затем заклятье вернулось, и она уютно устроилась на своем месте – едва ли не с облегчением, кажется. Она уселась и подкатилась к своему компьютеру. Я встала перед ней, руки обвисли, грудь пыхтела, но она вперялась в экран. Когда она взялась поправлять ленту в волосах, я собралась уходить.
– Ваша карточка, мисс.
– Что?
– Ваша карточка приема.
И она, не сморгнув, протянула мне карточку на прием, который я не назначала.
Я убрала ее в бардачок. Теперь, когда карточка у меня, я не хотела в нее смотреть. Конечно же, это Дэррен. Зачем нарушать обещание и узнавать то, что я и так понимала? Это чувство вело меня до самого дома. Я спокойно дала Джеку бутылочку и уложила на обеденный сон. Но как только закрыла дверь в детскую, уравновешенность исчезла, и я опрометью ринулась к бардачку. Внесла ее в дом в кулаке и села на диван. Раскрыла пальцы, разгладила карточку и перевернула ее.
Не Дэррен.
Я изорвала карточку в клочки прежде, чем вспомнила – с опозданием – старый трюк, что можно заставить кого-то позвонить, порвав бумажку с его именем.
Телефон зазвонил почти немедленно.
– Вы внешне не изменились, – сказал он. – Кирстен выглядит гораздо старше, а вы – такая же. А маленький впереди – как его зовут?
– Джек, – прошептала я. Рухнула на колени, опрокинувшись на диванную подушку.
– Джек. Милый какой – сколько ему?
– Десять месяцев.
Он кашлянул – он уже все понимал, арифметику проделал сам. Лоб мне лихорадило, я горела. Кислород. Прижав к себе рукой подушку, я подползла к открытому окну и наставила рот на противомоскитную сетку.
– Рад слышать ваш голос, Шерил. Давненько.
Филлип и Кли.
Как они встретились? Как это вообще возможно? Но почему нет? Если одна молоденькая женщина, почему не другая?
– Думаю, я обязан перед вами извиниться, – продолжил он. – Когда мы последний раз беседовали, мне было трудно в жизни.
– Это лишнее, – выкашляла я. О чем мы беседовали, я вспомнить не смогла.
– Нет, – сказал он. – Я желаю извиниться. Надо было позвонить, когда я услышал, что она… но, конечно, наверняка я не знал. Но потом, когда увидел его фотографию… – Голос у него треснул. Я сыро вдохнула, а он охнул в плаче облегчения, словно мои слезы дали позволение его слезам. Сейчас не время для его долгих плачей; я надеялась, что он это понимает. Я резко высморкалась в носок. С минуту было тихо. Занавеска плескала мне по лицу.
– Вот что, – сказал он наконец. – Я заеду.
