Ничего, если он поспит в трусах? Конечно. Я надела ночную рубашку в чулане, размышляя, кому из нас полагается спать на диване. Когда я вышла, он уже лежал в моей постели. Похлопал место рядом с собой. На миг мне защекотало в животе, а потом я вспомнила о старой супружеской чете. У нас это все позади, и у него легкие твердеют. Я налила нам обоим по стакану воды в кухне и поставила их на тумбочки.
– Устраним секс с дороги? – спросил он.
– Что?
– Мужчина и женщина… спят вместе. Не хочу, чтобы в этом была загвоздка.
Сердце у меня заколотилось. Я совсем не так себе это представляла, но, может, было в этом что-то прекрасное. Или честное. Или, в любом случае, у нас будет секс.
– Ладно, – сказала я.
– Не очень-то задорно.
– Еще как!
– Великолепно. Погоди.
Он сбегал в гостиную и вернулся со своим телефонном и крошечным тюбиком розового лосьона; опер телефон о мои баночки с витаминами. Мне стало трудно управлять дыханием, челюсти трясло от нервной энергии. Филлип уставился на мою цветастую ночную рубашку и несколько раз почесал бороду. Затем хлопнул в ладоши.
– Так. Дело в следующем: если хочешь наблюдать – пожалуйста, но ты не обязана, мне от этого ничего. Нужно, чтобы ты лежала на спине и была готова, когда я скажу «давай». – Он выдал мне подушку. – Если можно, подложи, пожалуйста, под бедра. – Он надул щеки и выдохнул воздух. – Хорошо?
– Хорошо! – сказала я задорно. Мне было страшно неловко за него, но сам он совершенно не смущался. Постукал по телефону. Вопли и кряки выскочили оттуда прежде, чем он успел выключить звук и ссутулиться. Кровать затряслась, все было тихо. Вот что имела в виду Кирстен – что ему нужно долго смотреть в телефон. Долго – насколько долго? Я тихонько закатала ночную рубашку выше бедер. Подсунула под себя подушку на случай, если он скажет «давай». Подумала погладить его по спине. На ней было множество крошечных выемок, россыпь седых волос, веснушек и красных точек. Я уложила ладонь ему между лопаток; она затряслась вместе с его телом. Я убрала руку. Через несколько минут он взялся за телефон, что-то там покрутил, потыкал и вновь пристроил его на место. Я поглядела в детский монитор: Джек сладко раскинул руки над головой. Легко или трудно будет после этого уснуть? Может, следовало потихоньку принять мое гомеопатическое снотворное. Я закрыла глаза – проверить, близко ли сон.
– Давай.
Глаза распахнулись; я стремительно раздвинула ноги и поправила подушку, а он развернулся и ринулся на меня, член красный и блестящий от пахнувшего розами лосьона. Пырнул пару раз, прежде чем отыскал отверстие. Потыкался быстро, туда-сюда, затем стал помедленнее. Немного больно, однако жжение угрелось и ушло. Он вдыхал и выдыхал долго, размеренно.
– Годится, – сказал он через минуту. Склонился и вжал толстые губы в мои. С бородой было немножко трудно. Он остановился и убрал колкие волосы ото рта. Мы столкнулись зубами.
– Думаю о народной песне про старую курочку и старого петуха, – шептал он, тыкая. – Как она там?
– Не знаю. – Утерла рот.
– «Ко-ко, ку-ка-ре-ку, клювами тюк-тюк» – что-то в этом духе. Хочешь сверху?
Взгляд его уперся мне в груди. Может, будет лучше, если они будут свисать, нежели растекаться. Но я покачала головой – нет. В той позе я не смогу думать свою штуку.
Я сдвинула ноги и зажмурилась. Должно было получиться легко, но, чтобы вообразить, что он – на мне, потребовалась яростная сосредоточенность. Пришлось полностью его убрать и соорудить заново, сосредоточиваясь на его воображаемом весе вопреки его всамделишной тяжести. Как всегда, он очень меня подбадривал: вновь и вновь говорил мне, чтоб я думала свою штуку. Я близилась к вершине утомления, когда меня прервал настоящий Филлип.
– Открой глаза.
Чтобы потрафить ему, я на миг подсмотрела и увидела, как его рот свернулся в тугое кольцо: он с силой толкал воздух внутрь и наружу. Я быстро зажмурилась обратно.
Все рассы́палось, и я бросила свою штуку и попыталась вообразить, что член во мне – моя собственная версия Филлипова члена, и что тычусь я в Кли. Как только я приноровилась, сцена показалась очень подлинной. Как воспоминание.
– Где вы познакомились? – пропыхтела я.
– С кем? – Он оставил на миг свои потуги, затем продолжил. – У доктора в кабинете. В приемной.
– У доктора Бройярда.
– Ну. У Йенса.
Она читает журнал, он садится рядом. Он рассказывает ей то-сё о жене доктора, какой она знаменитый художник. Он не узнает ее, пока не спрашивает, как ее зовут.
– Кли.
Он улыбается, сложив всю картинку, оглядывает ее с головы до ног. Какова вероятность того, что они вот так вот столкнутся? Высока. В этой приемной она выше среднего. Вот почему я ее туда отправила. Он говорит, что, кажется, знает ее родителей.
– Ты живешь у Шерил Гликмен? Из их конторы?
При упоминании моего имени она морщится. Я женщина, которая только что сообщила ей, что у нее вонючие ноги; я все еще видела ее громадную улыбку и как она опала. Она хотела меня, а я отправила ее лечиться. Нога у нее дергается от гнева; Филлип кладет на нее крупную руку. Она смотрит на его седую бороду, на кустистые брови.
– Как вас зовут, еще раз?
Даже из-за своего стола Рут-Энн видно, что произойдет дальше. Сперматозоид входит в матку, оплодотворяет яйцеклетку, зигота, бластула и так далее. С того дня начинается сознание Джека.
Не я его сотворила, но сделала все, чтобы он был сотворен.
Вот как сильно я тебя хотела.
Глядя на детский монитор, я восхищалась сплетением людей, благодаря которому он воплотился, и у меня под веками набухли слезы гордости. Мой сын.
– Все в порядке?
Я кивнула, пряча свою радость под лицо. Филлип скатился из меня и прочь с меня.
– Все в порядке, – просипел он. – Я тоже больше не достигаю пика. И, возможно, безопаснее, если я и пробовать не буду – хотя вот так способ уйти, а? – Он потрепал меня по потному бедру. – Хочу, чтобы ты знала: я этого не боюсь, но… – Он сглотнул. – Нет, это неправда. Я очень этого боюсь. Но не боюсь бояться.
Я кивнула. О чем мы говорим? Джек перевернулся на бок, затем опять на спину.
– Я с этого глаз не сводил все время – с самой юности, оно не может ко мне подкрасться. Хочу знать, когда оно придет, хочу приветствовать.
Смерть – вот мы о чем.
– «О, привет, – скажу я. – Заходи. Дай собраться, а потом пойдем». Но не собираться я буду, а все отпускать. Прощай, дом, прощайте, деньги, прощай, жизнь отпадного чудесного мужчины. Прощай, Шерил.
– Прощай.
– И затем я выйду за дверь, так сказать.
Я представляла дверь – и как я запираю ее за ним. В спальне показалось до странного холодно, почти как в склепе. Джек теперь лежал на животе.
– У меня есть завещание и план похорон и все такое, но, если ты не против…
Джек внезапно закричал; крик вырвался из монитора, раздирая ночь.
– …если ты не против, – Филлип возвысил голос, чтобы его было слышно поверх криков. – …я тебе изложу кое-какие подробности. Ты слыхала об «ЭкоКоконах»? Я бы хотел быть похоронен в таком вот.
– Мне надо… – Я показала на монитор. Филлип вскинул палец.
– Они пока не узаконены, однако если ты…
Джек рыдал; я села на колени. Филлип глянул на меня снизу вверх, брови нахмурились.
– Я всего второй раз это рассказываю кому бы то ни было.
Ребенок потрясенно выл. Я никогда не не приходила, если он плакал. Я выскочила из постели и выбежала из комнаты.
У него резался зуб. Бутылочка его не успокоила, и я пошла гулять с ним по дому. Тоже не помогло, и я навесила слинг поверх ночнушки, уложила его туда. Набросила куртку и выбралась на крыльцо. Мои туфли стояли на своем месте, ждали.
Небо, пока мы шли, казалось, светлело. Но до рассвета еще несколько часов, и потому это либо луна, либо глаза привыкли. Не большими кругами пошли, как я это обычно делала, а двинулись покорять новые земли, квартал за кварталом. В понедельник приедет человек насчет веранды. У нас с Филлипом будут похожие электрические зубные щетки. Штука с телефоном и его «давай» вскоре станут обыденностью. А также и просмотр «60 минут». Джек глазел строго вверх, внезапно спокоен, взгляд – на паре мигающих огоньков.
