В дверях мы просто уставились друг на друга. Он выглядел гораздо старше, под глазами – тяжелые мешки. Я почувствовала себя женой, что втуне ждала мужа с войны, и вот, двадцать лет спустя, он явился. Древний – но дома. Он шагнул внутрь и огляделся.
– Где он?
– Спит. Впрочем, скоро проснется.
Я предложила ему попить что-нибудь. Лимонад? Воду?
– Можно мне горячей воды? – Он извлек из заднего кармана упаковку чайных пакетиков. – Я бы вам предложил, но это специальная смесь, мой акупунктурщик составил. Это мне для легких.
Мы уселись на диване с чашками в руках, стали ждать. Он все посматривал на меня, пытаясь оценить мое настроение или показать, какой он восприимчивый. Будто я хотела об этом разговаривать.
– Почему вы ушли из совета? – спросила я наконец.
Он ринулся отвечать – взялся многословно описывать свое скверное здоровье и недавнюю поездку в Таиланд, как она по-настоящему ему открыла его самого. Каждое сказанное им слово было скучным, но целиком мелодия голоса убаюкивала. Я пыталась противиться, но его вес, в фунтах и унциях, был попросту облегчением. Изнурительно это – вечно быть самым тяжелым человеком в доме. Я попивала чай, откинувшись на спинку дивана. Когда он уйдет, вес придется опять перенести себе на плечи, но этим я займусь позже.
– Мне здесь до странного как дома, – сказал Филлип. Он разглядывал мои книжные полки и подставки под чашки на журнальном столике, словно в каждой вещи хранилось воспоминание. Уголком глаза я заметила на мониторе, что Джек зашевелился. Мне внезапно захотелось продлить этот миг или отодвинуть следующий, но раздался громкий уверенный писк.
– Принесу его, – сказала я.
– Пойду с вами.
Он двинулся за мной в детскую, его дыхание – у меня на шее. Будет ли безошибочное сходство черт?
– Потягушечки, сладкая картошечка, – сказала я. Ни единой общей черты у них не было, однако сходство ощущалось; оно не за горами. Я уложила Джека на пеленальный столик. Сильно обкакался, много придется вытирать. Филлип смотрел из угла.
– У вас с ним особая связь, верно?
– Верно.
– За этим красиво наблюдать. Возраст словно ускользает, правда?
Анус у Джека покраснел. Я помазала его кремом от опрелостей.
– Вы двое – просто мужчина и женщина, – размышлял Филлип вслух, – как любая другая пара.
Казалось, я надеваю Джеку подгузник, как в замедленной съемке; никак не могла закрепить липучки, они все отстегивались и отстегивались.
– Я скорее – как мать ему.
– Ладно. – Он покладисто пожал плечами. – Я не был уверен в вашем подходе.
Штанишки не желали налезать: две ноги попадали в одну дырку. Филлип глядел из-за моего плеча, наблюдал старания.
– Я слышал, были какие-то… осложнения. Правда? Лиха беда начала?
– Да ничего страшного. У него все в порядке.
– А, ну хорошо, рад слышать. То есть он сможет бегать, заниматься спортом и все такое? – Он согласно кивал, и потому я тоже кивала вместе с ним.
Как только резинка от штанишек заняла свое место, Филлип смел Джека с пеленального столика, прямо у меня из-под рук – к потолку, с самолетным шумом. Джек запищал, но не от радости. Филлип закашлялся и быстро опустил Джека.
– Тяжелее, чем выглядит. – Когда Джек в целости и сохранности повис у меня на боку, он принялся таращиться на бородатого старика.
– Это Филлип, – сказала я.
Филлип потянулся и потряс мягкую Джекову ладонь, поболтал его макаронной рукой.
– Привет, человечек. Я старый друг твоих дедушки с бабушкой.
Я не сразу поняла, о ком речь.
– Не уверена, что они себя ими считают.
– Можно понять. Последнее, что я слышал, – она отдала его на усыновление. И никому не известно было, кто отец.
В голосе у него таился вопрос – он был уверен на 98 %, но не абсолютно. Она, может, спала с кем попало.
– Так изначально предполагалось, – сказала я.
– У нее вроде бы много партнеров было.
На это я не отозвалась.
Мы сидели во дворе, Джек ел размятый банан. Филлип лег в траву на спину и вдохнул теплый воздух, приговаривая: «Ах, ах». Джек из экспериментальных соображений сунул в рот камешек; я вынула. Мы перебрались в тень; я описала свои планы построить веранду – от солнца.
– У меня есть отличный умелец, – сказал Филлип. – Скажу, чтоб на той неделе пришел. В понедельник?
Я рассмеялась, он сказал:
– Она смеется! Я ее насмешил!
Я попыталась нахмуриться.
– Если он тебе не понравится – так и скажи ему: «Я не знаю, что вы тут делаете. Филлип спятил».
– Филлип спятил.
– Вот.
Я все думала, что он собирается отбыть, но он все оставался. Играл с Джеком в гостиной, пока я готовила ужин. Я двигалась тихо, стараясь их слушать, но они не производили никакого шума. Когда я сунулась к ним, Джек грыз резиновый гамбургер, а Филлип сидел на полу в нескольких футах, негнущиеся колени – под неловким углом. Показал мне два больших пальца.
– Ужин готов, но мне нужно уложить Джека.
Я устроила Джеку его пюре, ванну, бутылочку.
Филлип наблюдал, как я пела песенку на сон грядущий и укладывала Джека в колыбель. Мы улыбались на ребенка, потом друг на друга, пока я не отвела взгляд.
Извинилась за ужин:
– Доедаем, что осталось.
– Это-то мне и нравится. Как все обыденно. Люди так и едят! Чего бы и нет?
После ужина мы посмотрели «60 минут» на новом плоскоэкранном телевизоре.
– Единственная настоящая телепередача осталась, – сказал он, кладя руку на спинку дивана, чуть касаясь моих плеч. Я попыталась расслабиться и втянуться в программу. Речь шла о том, как против банд можно применять тактику подавления массовых волнений. Затем пошла реклама, и Филлип выключил звук. Мы смотрели, как женщина в полной тишине моет голову.
– Ты глянь на нас, – сказал он. – Мы как старая супружеская чета. – Он потрепал меня по плечу. – Я размышлял об этом по пути сюда – обо всех наших жизнях, проведенных вместе. – Он покосился на меня. – Ты все еще так думаешь?
– Наверное, да, – сказала я. Но думала я о Кли. Я была ей врагом, затем матерью, затем любовницей. Три жизни – прямо тут. Он включил звук. Мы посмотрели, как полицейские ходят по дворам и вживаются в местную общину. В следующий перерыв на рекламу он изложил подробности о своих легких: они отвердевали. Это называется легочный фиброз.
– Когда уходит здоровье, такие штуки действительно имеют значение.
– Какие штуки?
– Такие. – Он обвел рукой меня и гостиную. – Надежность. Друзья, которым ты можешь доверять, надолго. – Я ничего не сказала, и он нервно глянул на меня. – Я слишком спешу, да?
Я поглядела на свои бедра: невозможно было помыслить, что он здесь, рядом со мной, ждет.
– Конечно, я здесь, с тобой, – сказала я. Далось с облегчением: сердиться на него – тяжкий труд. Он взял меня за руку, быстро сжал ее трижды по-разному, как член банды. Мы только что видели, как это делают двое мужчин из телевизора.
– Я знал, что так и будет. Не хочу тыкать пальцами или называть имена, но, скажем так, у молодежи не те ценности, что у людей нашего поколения.
Рот у меня открылся – напомнить ему, что мне всего сорок три, – но затем я вспомнила, что мне уже сорок четыре. Почти сорок пять. Слишком старая, чего тут выпендриваться.
После «60 минут» он сходил к своему автомобилю и принес оттуда электрическую зубную щетку.
– Эту я держу в машине. – Ночной слепоты как таковой у него не было, но ездить по ночам делалось все менее уютно.
– Я не навязываюсь? – спросил он на крыльце, снимая обувь.
– Нет-нет, вовсе нет.
Мы почистили зубы, стоя бок о бок. Он сплюнул, я сплюнула, затем он сплюнул. Включил зарядное устройство в розетку над кухонной стойкой; на всех бороздках и ребрах застыл буроватый налет.
– Не волнуйся, – сказал он, – мы и тебе такую заведем.
Я долго сушила руки, пока он громко мочился сидя.
