Бейкер считался экспертом по части мошеннических афер: несмотря на то что он был человеком действия, большую часть времени корпел над документацией мошеннических сделок, случаев нарушений блокады, контрабанды и двойной бухгалтерии. В мире Бейкера продажность являлась нормой. Охотники за головами за взятку набирали людей, затем освобождали их от призыва и набирали снова. Торговцы контрабандой ввозили в Дикси военные материалы под видом экспорта дамских шляпок в обмен на хлопок. Квартирмейстеры держали целые армии впроголодь и прикарманивали разницу. Бейкер подсчитал, что Гвинн не заплатил ни по одному из счетов, за исключением суммы в 800 долларов, — при 34 000 долга.
Чем больше Бейкер думал о Гвинне, тоскливо гнившем в старой Капитолийской тюрьме, тем более странным его находил. Гвинн, решил он, был «мономаном на почве изобретений», назначением которых, судя по всему, было расходовать огромные суммы чужих средств. Разбирая бумаги изобретателя, Бейкер выяснил, что тот испытывал новый способ бронирования железом кораблей, придумал новый вид изолированного телеграфного кабеля и способ рытья туннеля Хусак[97], пытался продать государству пароход под названием «Нефон». изобрел новый гребной винт и орудие большого калибра. Похоже, бумага даже не была его идеей: все опыты в Бостоне провел человек по имени Херт. Однако Бейкеру не давала покоя странная неутомимость Гвинна. он смутно ощущал в нем своего рода само подпитывавшуюся уверенность.
В конце концов, в Вашингтон прибыла миссис Гвинн, чтобы попытаться вытащить своего мужа из тюрьмы. Она-то и призналась Бейкеру, что ее муж однажды сидел в психиатрической лечебнице. Детектив подумал, что с этим кончено. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что рабочие продолжают разбирать одну из стен, чтобы втащить наверх еще два гидравлических изобретения Гвинна. Меньше его удивило то. что приказание в отсутствие Гвинна отдал мистер Спенсер Мортон Кларк.
В самом начале расследования Чейз признался Бейкеру, что со Спенсером Кларком, похоже, что-то не так. Впрочем, это «что-то» стало общеизвестным слухом, о котором судачили в барах по всему Вашингтону. Он не был связан со Стюартом Гвинном, пусть Бейкер и утвердился во мнении, что не объяснимые ничем иным связи Гвинна и Кларка имеют криминальный подтекст. Народные массы, если на то пошло, не интересовали отношения, связывавшие Кларка с мембранной бумагой. Чем они были заинтригованы, так это отношениями, связывавшими Кларка с женщинами, набранными им на работу.
Вашингтон никогда не был городом со здоровым воздухом. Работавшие здесь британские дипломаты обычно получали к жалованью надбавку «за вредность», призванную компенсировать душное лето и морозную зиму, делавшие город таким же малоприятным для проживания, как Калькутта или Рангун[98]; до изобретения кондиционеров в городе было терпимо меньше трех месяцев в году. В годы Гражданской войны здесь еще свирепствовала малярия, разносимая плодившимися в грязных водах Потомака москитами. Канализация пребывала в зачаточном состоянии и с монотонной регулярностью в августе и сентябре обеспечивала вспышки холеры и дизентерии, прокатывавшиеся по трущобам «убийственной мили», а иногда, благодаря немытым рукам нянек и прочих доброхотов, пробиравшиеся и в более благополучные районы.
Потные пальцы расстегивали пуговицы, развязывали шейные платки, накрахмаленные воротники размокали. Здесь не было ни опахал, ни вентиляторов — только жалюзи и молитвы о дуновении ветерка в раскрытые окна. В Бюро денежных знаков стояла нечеловеческая летняя жара. Казначейство было одним из первых в мире офисных зданий, еще никто не мог и мечтать о водопроводе с канализацией или вентиляции. С наступлением зимы по всему зданию зажигали семьсот отапливаемых углем каминов. Летом банкноты прилипали к пальцам, а в комнатах в воздухе висел песок. В здании имелось сорок ванных комнат, но воду для них требовалось поднимать вручную. Паровые двигатели, влажная бумага, газовые лампы и скученность людских тел делали и без того спертый воздух удушающим. Из сортировочного цеха поднимались и оседали на коже клубы бумажной пыли. При малейшем порыве ветра со сваленного во дворах угля вверх поднималась черная сажа, а белоснежная штукатурка уже начала скрываться под слоем копоти. Даже типографская краска, которая растиралась и смешивалась в подвальном этаже, «проникала сквозь стены здания, загрязняя воздух и окрашивая потолки».
Совсем рядом со зданием Казначейства стояла небольшая будка или киоск, где искалеченный мальчишка-венгр продавал газированную воду. Его отец пересек океан в 1854 году вместе с Кошутом[99] будучи слишком молодым, чтобы смириться с поражением, и преисполненным решимости начать новую жизнь в США. Всего у него было шестеро детей: пять мальчиков и хорошенькая дочка. Одного за другим ему удалось их пристроить — помощником торговца тканями, секретарем, кассиром — по всему городу и его отраслям.
В 1862 году он испросил разрешения министра финансов поставить напротив здания министерства ларек с «содовой» для пропитания его сына-инвалида. Ласло сидел в ларьке с восьми утра до восьми вечера; один из его братьев приходил помочь ему утром забраться туда, а вечером выбраться. Вскоре Ласло узнавал в лицо женщин, работавших в Бюро: обычно они выходили, пошатываясь, из здания Казначейства в полдень, чтобы купить у него воды по 15 центов за бутылку, жалуясь на пыль и жару. Потом он узнал, что их отдел ищет новых девушек и что жалованье платят высокое. Он сообщил новость отцу, желавшему подыскать работу для дочери.
Она проработала здесь три недели, а в середине четвертой ее уволили. Отец был в ярости и замешательстве. Ласло тем временем наблюдал за входившими и выходившими из здания людьми. Женщины из Бюро, как он сообщил, часто работали допоздна и угощались чем-то более серьезным, нежели газировка; некоторые покидали министерство совершенно пьяные, а несколько — отправлялись с Кларком или его помощником в печально известный отель «Кентербери».
В следующий раз, когда работник Бюро прихватил с собой в закрытом экипаже в «Кентербери» целую группу подружек, он был удивлен и встревожен, увидев, как от тротуара вслед за каретой на значительном расстоянии отправился одноконный экипаж. Через несколько дней старик-венгр появился в кабинете у Кларка и переговорил с ним наедине. Его дочь вернулась на работу, но отец всегда следил, чтобы она не задерживалась допоздна.
Несколько работавших у Кларка в Бюро денежных знаков женщин жили в апартаментах в доме 276 на Пенсильвания-авеню: они пересылали домой по 50 долларов в неделю со своего жалованья, и у них оставалось достаточно, чтобы платить по счетам. Также они хранили любовные письма. Элла Джексон вела дневник, который Бейкер обнаружил в ее комнате во время обыска. Она была молода — едва исполнилось восемнадцать — и жила в состоянии той самостоятельности, которая, казалось, усиливала ее зависимость от мужчин, появлявшихся, чтобы за ней поухаживать. Она спала с некоторыми, иногда из-за денег, и влюбилась в одного из них. Когда ее возлюбленный уезжал из города, ее охватывало беспокойство, что он не вернется. Иногда, похоже, ее охватывало раскаяние: «Ох, мама, зачем ты оставила меня одну?»
Ее дневник и письма, обнаруженные в квартире, приоткрыли путь к тайной жизни Кларка. Бейкер арестовал Эллу Джексон, чтобы допросить, и получил на удивление откровенное признание о характере ее отношений с Кларком.
Но, несмотря на то что Бейкер начал раскрывать подробности аморальной жизни Кларка, тот вовсю готовился к выпуску новой пятицентовой банкноты. Технически с ней все было в порядке: в правом углу изобразили косу, в левом — жезл с крыльями, который обвивала змея. Виньета представляла собой портрет какой-то бородатой знаменитости, над чьей головой опрятно изгибалась надпись «разменная монета». К несчастью, бородатой знаменитостью был Спенсер Мортон Кларк.
Эта банкнота вызвала сенсацию. В прошлом на долларовых купюрах появлялось немало странных персонажей — от Санта-Клауса до дэлаверской крысы. но ничто не могло сравниться с появлением на денежных знаках США растратчика и развратника, находившегося под следствием за хищения и мошенничество. Девятнадцать дней спустя после появления купюры в обращении Конгресс принял закон, запрещавший использовать на банкнотах, марках и монетах США образ кого-либо при жизни. Тот факт, что мистер Сполдин, безобидный контроллер дензнаков, также появился на пятидесятицентовой купюре, тихо проигнорировали, а все пятицентовые купюры пошли под нож. Кларка это нисколько не обескуражило.
От тщательного расследования пострадал Бейкер, а не Кларк. Комитет Конгресса предложил два доклада. Первый, надо признать, говорил о «массовой аморальности и распутстве, тем более отвратительных, что эти женщины были сотрудницами Кларка, нанятыми за свою молодость и привлекательность. В своем обращении с этими женщинами Кларк, похоже, не чтил ни божеских, ни людских законов, ни священных воскресных дней, ни норм приличия. Бюро Казначейства, в котором печатались деньги, воплощающие в себе благосостояние и производительные силы страны, в которых измеряется все вознаграждение за труд и от доверия и надлежащего обращения которых зависит благосостояние каждого гражданина, превращено в место для пьянства и деяний, одно перечисление которых было бы непристойным». Но это было «особое мнение», доклад меньшинства комиссии, и он равным образом не содержал ни одного слова похвалы Бейкеру, лишь сухо констатировав, что тот пользовался «неограниченным доверием» со стороны военного министра, и что сам Чейз «был столь уверен в этом офицере и ценности его услуг, что „конфиденциально“ попросил об этих услугах в отношении одного из отделов Казначейства».
