Nomenclator Zoologicus
Grande Libro Della Cucina Italiana
The Cuisine of Hungary
Book Prices Current (London), 1905–1906
Subject Index of Books Published Before 1880
The Mother of All Booklists
Anonymous and Pseudonymos English Literature
Diccionario Bibliographico Braziliero
Catalogo de la Bibliografia Boliviana
Short-Title Catalogue of Books Printed in England and Scotland, 1475-1640
Catalogue of German Books, 1455-1600
Crime Fiction 1749-2000
Bibliographia de la Literature Hispanics
31
В Андах до сих пор верят, что будущее у тебя за спиной. Оно приходит неожиданно и устраивается позади, а прошлое всегда перед глазами, оно уже случилось. Люди из племени аймара, говоря о прошлом, всегда показывают перед собой. Идешь лицом к прошлому и оборачиваешься назад к будущему. Интересно, какой в таком случае была бы притча о жене Лота?
Продвигаемся вперед и попадаем в бесконечные Елисейские поля прошлого.
Иду вперед и становлюсь прошлым.
32
Я снова вижу этот сон. В какой-то библиотеке, в главном зале с высоким расписным потолком, за деревянным столом сидит человек. Лица его не видно: оно за раскрытой газетой. Газета, судя по всему, старая — большого формата, как когда-то давно. Я иду к этому человеку. Меня окружают лица — мужские и женские, они поворачиваются ко мне (во сне я вижу только лица). Они мне откуда-то знакомы, но имен не помню. Уверен, чувствую, что за всеми нами следят. Эта сцена очень важна. На первой полосе — заголовок, написанный большими буквами… никак не могу его прочитать. Я приближаюсь, но во сне путь удлиняется, мне все труднее двигаться, я словно в чем-то липком… или просто боюсь оказаться рядом… Во-первых, мне страшно узнать, что написано на первой полосе, хотя я и так знаю, что там (все статьи в газете знаю наизусть). А во-вторых, я боюсь, что, когда подойду к мужчине, он опустит газету и я увижу собственное лицо.
33
Бывают дни, когда вроде все в порядке, я даже могу писать, помню города и номера гостиниц, где бывал, ум чист, как дождевая вода…
Но потом снова все мутнеет, заволакивается туманом, приходят какие-то люди, чьих лиц не видно, передвигаются по комнате, говорят без умолку, угрожают сделать меня счастливым… Потом я уже ничего не помню, сижу, уставившись в одну точку, и нет никаких сил перевести взгляд…
34
В Бруклине я стригусь у таджика Джани. Он беспрестанно напевает песни Фрэнка Синатры, и когда берется за бритву, чтобы обрить мне шею, я испытываю животный страх, что сейчас меня зарежут, как ягненка. Потом Джани откуда-то достает невозможно горячее влажное полотенце, покрывает им мое лицо и оставляет на некоторое время, прижимая сверху… Такой вот полузадохшийся и недорезанный, под конец опрысканный лавандовым одеколоном, я открываю глаза, чувствуя себя воскресшим, и даю чаевые… Больше, чем обычно, — откупные за то, что остался жив. Выйдя из салона, тороплюсь сделать в блокноте запись о запахе одеколона как напоминание о стрижке. У каждого есть свое воспоминание и страх, связанный с парикмахерской.
На нью-йоркских улицах витает особый устойчивый запах гниющих листьев гинкго билоба. Заношу в блокнот и этот запах… Гинкго билоба в Нью-Йорке. Интересно, что сохранилось в памяти этого дерева, которое помнит последние дни динозавров, этих движущихся (и падающих) небоскребов доледникового периода. А наряду с ними и падение настоящих небоскребов — непомерная, ужасная память. «Вот теперь понятно, почему тебя преследуют кошмары, — говорю себе. — Потому что уже столько лет ты поглощаешь гинкго билоба против забывчивости, а ведь растение помнит ужасные вещи».
Каждый день я езжу из Бруклина в Нью-Йоркскую библиотеку, что на пересечении Пятой авеню и Сорок второй улицы.
Постепенно я запоминаю все подробности пути. Выход к Манхэттенскому мосту, вдали статуя Свободы, торцы стен, трубы, водонапорные башни, многочисленные террасы на крышах с развешанным на них бельем. Все это мелькает перед глазами, прежде чем поезд метро снова входит в тоннель. Я выхожу на Таймс-сквер, на минуту останавливаюсь, читаю все рекламные баннеры, словно первые полосы сегодняшних газет. Баннеры — это новые газеты. Интересно, что пишут? Какие-то чудовища, возвращение в будущее, блокбастеры, пугающие концом света, кредиты, часы… Явно не жди ничего хорошего. Шагаю по Сорок второй под аккомпанемент сирен пожарных и полицейских машин, совсем как в кино. Вхожу в Брайант-парк, огибаю зеленые столики и стулья под высокими чинарами, окидываю взглядом Крайслер-билдинг, этот вертикальный символ города в стиле Сецессиона, и вваливаюсь в прохладную пещеру библиотеки, словно в другое время. Надежное убежище времени.
35
По радио сообщили, что в июле в пустыне выпал снег. Я тут же представил себе сфинкса в снежной шапке. Как когда-то писал Оден, снег издевается над статуями. Интересно, каково верблюдам в снежной пустыне? Наверняка лихорадочно роются в глубинах памяти, чтобы понять, что делать в таких случаях, но безуспешно: генные клетки не сохранили ничего подобного.
Говорят, в конце времен сезоны перемешаются.
36
Мне приснился сон, из которого я успел удержать одну фразу: «Невинное чудовище прошлого».
Сон растаял, осталась фраза.
Сараево 1914/2024
37
Реконструкции становятся все более жестокими, более аутентичными. Одна из самых популярных на Балканах — автомобильная прогулка по улицам Сараева на машине Франца Фердинанда — Graf & Stift Phaeton, черной, с четырехцилиндровым двигателем. К ней прилагается и соответствующая одежда: белая рубашка престолонаследника, мундир, сабля, маршрут, остановки, роковая ошибка водителя — все как в тот самый день.
«Не стой безучастно, войди в историю! Превратись на час в Гаврилу Принципа или Франца Фердинанда в Сараеве 1914 года!»
Организаторы, впрочем, связанные с городской властью, планируют что-то особенное в сам день убийства — двадцать восьмого июня по новому стилю. Нечто невиданное и сверхреалистичное. К тому же грядет круглая годовщина начала Первой мировой войны. В качестве статистов привлекли тысячи граждан, которые в соответствующих одеждах уже целую неделю разгуливают по улицам города. Столь детальная реконструкция по сохранившимся архивным фотографиям заранее обсуждалась с историками из местного университета. Но все равно чего-то не хватает, не чувствуется угрозы. Все-таки это не просто прогулка высочайшей особы в прекрасный июньский день, не парковое увеселение… Наконец-то должна начаться война… Организаторам даже удалось разыскать какого-то очень дальнего родственника, наследника династии благородных кровей… Без этого никак…
На роль Гаврилы Принципа проводят специальный кастинг среди молодых сербов с анархистскими убеждениями, безработных и готовых на все. Между тем выясняется, что вновь разрешили деятельность движения «Черная пантера», в котором в свое время состояли террористы. В конце концов выбрали одного юношу, вручили ему «Браунинг М1910» — маленький, плоский, удобный, легко помещающийся в кармане и, разумеется, снабженный холостыми патронами, чтобы прозвучал выстрел.
Наступает двадцать восьмое июня. На улицах собирается весь город. У кого-то пригласительные билеты, кто-то собирается смотреть с балкона. Мальчишки забираются на деревья. Поразительное сходство с тем далеким двадцать восьмым июня 1914 года. Даже облака такие же, как отметят позже, сравнив снимки обоих лет. Дует легкий ветерок, носит по аллеям облетевшие цветки липы. Статисты во фраках и цилиндрах чувствуют себя свободно, раскованно, нетерпеливо ждут начала представления. Женщины, тоже одетые по моде той ушедшей безвозвратно эпохи, с гордостью поправляют шляпы — огромные, как гнезда аистов…
