Потому что есть люди, которые готовы платить деньги за то, чтобы узнать содержание документов в уголовном деле. И, конечно же, есть люди, готовые эти деньги взять. На всех уровнях. Я имею в виду уровень и того, кто платит, и того, кто берет. Если твой следователь показался тебе приличным и честным человеком, это не означает, что все его руководство вплоть до самого верха на него похоже. Кому надо — тот узнал, что именно ты говорил на допросах. И рассказал об этом тому, кому посчитал нужным. Информация разошлась, обросла подробностями и выдумками, несуществующими деталями и не произнесенными тобой словами. С этим теперь уже ничего поделать нельзя. А под ударом оказались мы с папой и Бондари, которые ни в чем не виноваты, но тоже имеют массу проблем из-за того, что под Лукиновым кресло зашаталось. Ты никогда не умел смотреть вперед хотя бы на один шаг. Ты всю жизнь сначала делаешь, потом думаешь, потому что уверен в собственной непогрешимости и в том, что ни при каких условиях не можешь совершить ошибку. Ты хотя бы представляешь себе, что будет, если для Лукинова все обойдется?
— Ничего не будет, — буркнул Сергей. — Он останется на своем месте, и все довольны.
— Господи! — Юлия Анисимовна повысила голос до крика. — Кто доволен?! Кто, скажи мне?! Лукинов остается на своем месте и начинает сводить счеты с тем, кто всю эту кашу заварил. То есть с тобой. Лично с тобой, экспертом Сергеем Саблиным из Московского Городского Бюро судмедэкспертизы. Ты что же, думаешь, что он утрется и промолчит? Проглотит? Или проявит благородство и простит тебя, идиота? Да он одним движением пальца расправится и с тобой, и с папой, и со мной. А если он знает, что ты крутишь многолетний роман с Оленькой Бондарь, то и ее не пощадит, потому что будет думать, что раз она твоя любовница, то все знала и во всем поддержала тебя. Ты этого добиваешься?
Вместо диалога получался монолог, Сергей пытался вставить какие-то слова, что-то объяснить, но логичной аргументации не получалось: когда он сильно злился, то утрачивал способность мыслить ясно и последовательно. Он мямлил что-то отрывочное, с отчаянием осознавая, что мать не права, но он не в состоянии ей противостоять. Что-то надломилось внутри, лишая его сил и обычной остроты ума.
В итоге он ушел, хлопнув дверью, так и не сказав решающего слова.
Темная глухая злоба на мать и на собственное интеллектуальное бессилие бушевала в нем, ища выхода, и Сергей поехал к Ольге. Поехал без предупреждения, без приглашения. Ключи от ее квартиры у него были.
Ольга оказалась дома. Он не дал ей произнести ни одной фразы, прямо с порога обрушившись на нее с упреками. Дескать, вся ее семейка пригрелась под крылышком у подонка, а теперь его, Саблина, обвиняют в том, что он своими действиями разрушает благополучие мерзавца Лукинова и всех, кому он покровительствует.
— У него руки по локоть в крови, а вы с этих рук корм берете и нахваливаете! — орал он, нимало не смущаясь тем, что стены в доме были не особо толстыми, обеспечивая превосходную слышимость, о чем он, естественно, давно знал. — Мне мать устроила скандал, я с родителями разругался из-за вас и вашего Лукинова. Давай теперь еще ты меня выгони — и я буду абсолютно счастлив!
Ольга ни разу не перебила его, слушала внимательно, подперев щеку ладонью, словно он не скандалил и не претензии предъявлял, а читал вслух интересную книгу. Ее белокожее лицо, обрамленное темными густыми кудрями, было невозмутимым, ни один мускул не дрогнул. Даже ресницы, необыкновенно густые и длинные, казалось, замерли, обрамляя миндалевидные глаза, неподвижно уставившиеся на Сергея.
Постепенно он выпускал пар и остывал. Наконец запал мрачной злобы иссяк, и Сергей умолк, сердито уперевшись глазами в стоящую на плите медную джезву. Свет лампочек трехрожковой люстры отражался и подрагивал на ее изогнутом боку, танцуя затейливыми пятнышками. Плита… Джезва… Они с Ольгой сидят на кухне. Как они здесь оказались? Почему? Он отчетливо помнил, как поднимался в лифте, как открывал дверь, как вошел и начал говорить… А теперь он сидит на кухне за столом, без куртки, на ногах тапочки без задника, которые Оля сама купила и подарила ему в день первого свидания в этой квартире, и перед ним на столе чашка, изящная белая с синей «сеточкой» чашка ломоносовского фарфора с остатками кофе. Он ничего не помнил. Он ничего не замечал. Он полностью погрузился в свою ярость, в свои слова, в свою ненависть, в свою обиду, в желание выплеснуть ее хоть куда-нибудь. Господи, что он наговорил Ольге? В чем упрекал ее? В чем обвинял?
Он не мог собраться с мыслями и вспомнить. Он чувствовал только глубокое отчаяние и такую же глубокую опустошенность.
Ольга налила себе еще кофе, вымыла пустую джезву и убрала ее в навесной шкаф. Снова села за стол, помолчала, потом мягко улыбнулась.
— Саблин, я не поняла, ты что, пугаешь меня? Ты думаешь, я начну плакать и умолять тебя не давать больше никаких показаний против нашего родственника? А в суде от всего отказаться? Ты думаешь, я начну просить тебя не портить карьеру моим родителям? Или ты, может, думаешь, что я за свою карьеру сильно переживаю? Как мне трактовать твое эмоциональное выступление? Ты только скажи, как надо, я так и сделаю. Я же послушная девочка.
В ее низком голосе звучала неприкрытая ирония. Сергей понял, наконец, что что-то пошло не так. Не так, как он ожидал, как прогнозировал. Впрочем, с Ольгой Бондарь любые прогнозы были смешны и наивны: таких людей, как она, он не понимал, не чувствовал и не умел предвидеть их реакции и поступки. Ольга была слишком «не такая», слишком непохожая на самого Саблина, слишком отличная от него. Сергей, как ни пытался, так и не научился за шесть лет угадывать, о чем она думает и что собирается сделать или сказать. Он просто любил ее.
— Оль… — растерянно пробормотал он. — Ты о чем?
Она неторопливо допила кофе, протянула руку, взяла чашку Сергея, заглянула в нее, поставила обратно на блюдце и вопросительно подняла глаза: будешь допивать? Он виновато кивнул, сделал два последних глотка, после чего обе чашки с блюдцами разделили судьбу джезвы, оказавшись вымытыми, вытертыми и спрятанными в шкаф. Ольга явно не торопилась отвечать на вопрос.
— Ну что ты молчишь? — спросил Сергей.
Он хотел произнести эти слова требовательно и строго, но получилось отчего-то жалобно и почти умоляюще. Услышав собственный голос, он снова разозлился. Слабак Ничтожество. Недоумок. У него аффективная дезорганизация мышления, если под влиянием сильных эмоций и переживаний он перестает владеть собой и теряет хладнокровие и контроль и над ситуацией, и над собственными мозгами.
— Саблин, Саблин, — тихо засмеялась Ольга, — ну что ты несешь? Откуда ты взял всю эту чушь? Почему ты решил, что я должна бояться за свою карьеру? Патологоанатом — профессия более чем востребованная, тебе ли не знать. Без работы я никогда не останусь, так что благосклонность Лукинова для меня никакой ценности не имеет. Хороший патологоанатом нужен всегда и везде. А я, Саблин, хороший патологоанатом. Очень хороший. Даже лучший, чем ты сам. И тебе это прекрасно известно.
Сергей посмотрел на нее с благодарностью.
— Ты не сердишься на меня?
— За что? — удивилась она. — За то, что ты поступил честно и в результате твоих действий у моего родственника неприятности, которые в конечном итоге могут ударить по моей семье?
— Ну да. Оль, я ведь не знал, что он замешан, я просто…
Она предостерегающе подняла ладонь, и Сергей заметил на пальце кольцо. Как сказали бы криминалисты, «белого металла с камнем синего цвета», поскольку в момент первичного осмотра никогда нельзя с точностью утверждать, что это такое: платина, белое золото, серебро, мельхиор или что другое, равно как и нельзя с ходу называть камень синего цвета сапфиром. Но Сергей знал, что это именно платина и именно сапфир. Это кольцо Ольга приметила в ювелирном магазине, когда они вместе искали подарок для ее мамы ко дню рождения. Кольцо было немыслимо дорогим. Значит, она его все-таки купила. На зарплату патологоанатома? Или как? Ему стало тяжко и муторно.
— Саблин, ты постоянно забываешь о том, что законы жанра существуют помимо наших желаний, — сказала она. — Они просто существуют, и их невозможно отменить. Поэтому их надо учитывать, вот и все. А злиться на них и переживать — пустая трата эмоций. Людей на нашей планете очень мало. Это иллюзия, что нас много. Нас мало. И мы все связаны очень короткими цепями. Давно доказан принцип пяти рукопожатий, повторяться не буду, ты в курсе. Поэтому когда ты что-то делаешь, ты должен иметь в виду, что цепочка, по которой пройдут волны от твоего поступка, может с большой степенью вероятности привести к человеку, которого ты знаешь, или который знает тебя, или с которым ты незнаком до поры до времени, но который может повлиять на твою жизнь и твою судьбу, а также на жизнь и судьбу твоих близких. Таков закон жанра. Это не значит, что нужно постоянно оглядываться или воздерживаться от поступков. Это означает только одно: такие последствия надо иметь в виду. Они могут наступить. Вот и все. За что же мне на тебя сердиться? Ты совершил поступок, последствия наступили. Все закономерно. Расслабься, Саблин.
