– Выпьем.
Они выпили.
– Только что из загранки? – спросил Корж, намекая на загар, костюм хорошего покроя и не присущий провинции лоск.
– Приходится, – лаконично отозвался Сайкин, явно не желая входить в подробности.
– А говоришь, никому не нужно.
– Это здесь не нужно. А там… да и вообще, человечеству… очень даже нужно. Только оно, человечество, об этом пока не подозревает.
«Все так говорят», – подумал Корж, но промолчал.
– Мы с тобой, Паша, звероящеры, – пояснил Моисей.
– В том смысле, что пьем по-звериному, и не пьянеем, как ящеры? – захохотал Корж.
– И в этом тоже. Хотя с чего тут пьянеть? – Сайкин посмотрел на просвет рюмку с жидкостью чайного цвета и парфюмерного аромата. – Организаторы эти… фирма вроде небедная, могли бы и на текилку раскошелиться. Текила, даже паленая, заезжает хорошо.
– Могут, – сказал Корж. – Только им нельзя. Головная контора возбраняет. Бюджет, и чтобы у докторов губозакаточные машинки не простаивали. Так я не понял…
– Мы оба – тупиковые ветви эволюции. Мы обречены на вымирание. Доступно объясняю?
– Пока не слишком.
– Ты звероящер, потому что за беспомощными стариками неравнодушно приглядываешь. А это, друг мой Паша, чистейший гуманизм.
– Не показательно, – возразил Корж, хотя по нему видать было, что оценил и был польщен. – За такие деньги в ком угодно гуманизм пробудится, хотя бы его там прежде и не ночевало. Любого с улицы возьми, ввали столько бабла на карточку и скажи, чтоб присматривал… Мои старики-одуванчики обречены, кто-то раньше, кто-то позже. Им нельзя помочь. Это дорога в один конец, а «Калачовка» – всего лишь последний, не скрою – комфортабельный полустанок на обочине этой дороги. Так что наше заведение проходит по разряду паллиативной медицины. Не лечит, а облегчает расставание с жизнью. Ментальный хоспис. Знаешь, Мойша… ты не в обиде, что я тебя так называю?
– С чего вдруг? – удивился тот. – Меня вся родня так называет!
– Ну хорошо… Так вот, когда я только туда пришел и стал общаться с постояльцами, то по первости и по наивности никак не мог отделаться от ощущения, что между нами стена. Да, толстая, да, прочная. Но что если удастся ее пробить или вообще обрушить к хренам собачьим? Вдруг случится чудо чудесное, что-то лопнет в мозгу у той же Ариадны, и она вспомнит все, что забыла, и заговорит со мной, как прежде разговаривала со своими поклонниками…
– Кто такая Ариадна?
– Ты не знал? Единственная народная артистка за всю историю Мухосранского театра драмы и комедии. Она еще боярыню Морозову играла у Бочарникова!
– Так она что…
– У нас. Вот уже три года. Умеренная деменция альцгеймерского типа. Ну, ее хотя бы родственники посещают. Славная старушенция… сидишь этак напротив нее, а она улыбается тебе этак снисходительно, по-королевски, а потом вдруг брякнет какую-нибудь чушь. Парафразия… замена забытых слов на первые подвернувшиеся. Ну, а ты-то почему звероящер?
– Видишь ли, Паша… В нашем болоте, которое принято называть «наукой», божьим произволом сохраняются еще островки. Сегмент реальной науки. Я, возможно – самонадеянно и опрометчиво, имею счастье полагать себя к означенному сегменту принадлежащим. Отсюда и гранты. Выпьем?
– Выпьем.
И они выпили.
– Ты слышал о графене? – спросил Моисей.
– Краем уха. Что-то связанное с углеродом и научной фантастикой.
– И еще с нобелевской премией. Двумерная кристаллическая решетка толщиной в один атом углерода. Очень обещающее открытие… но пока лишь обещающее. Мы работаем со сходным материалом, он называется «умбрик», это по-латыни, многозначный термин… не то чтобы двумерная система в чистом виде… тебе не интересно?
– Интересно, – засмеялся Корж. – Но непонятно.
– А ты плюнь, – посоветовал Сайкин. – Если у нас все получится… даже не все, а хоть что-то… тебе расскажут другие люди доходчивым языком, по ящику в программе «Очевидное-невероятное».
– Сразу видно человека, который не смотрит наш российский ящик, – констатировал Корж. – Нет такой передачи уже лет сто!
– А что есть? – спросил Моисей с живейшим интересом.
– Например, «Секретные тайны». Про то, как инопланетяне нам гадят. Или «Военные тайны». Про то, как нам гадят пиндосы… прости, не хотел задеть твоих спонсоров…
– Если ты про американцев, то мои спонсоры не они. Но, похоже, я и вправду отстал от жизни, – принужден был согласиться Сайкин.
– Вот-вот. – Корженецкий вдруг развеселился. – А «доходчивым языком», чтоб ты знал, наш хозяин, господин Калачов, объясняет директору учреждения, что воровать у больных и держать шлюх в секретаршах с окладом доктора высшей категории грешно, скверно и предосудительно.
– В таких вот прямо выражениях?! – поразился Сайкин.
– В таком примерно смысле. Я был свидетелем по случаю… бумагу надо было подписать, а там Калачов директору инъекцию делал. Как это у него… «Если ты, сука лысая, утырок, ушлепок, еще хотя бы раз… и чтобы никаких мне тут бл-л…» – Корж воровато огляделся, заметил проходившую мимо молодую докторшу и прикусил язык.
– Этот ваш Калачов, – сказал Сайкин. – Он что, правильный?
– На нем пробы негде ставить, – произнес Корж, старательно выговаривая слова. Должно быть, коньячная смесь возымела-таки давно ожидаемое действие. – Но однажды он к своему удивлению обнаружил, что все под богом ходят. И он в том числе. Когда родная мать вдруг его не узнала…
Моисей Сайкин о чем-то напряженно размышлял, вертя в руке пустую рюмку.
– Выпьем? – осторожно предложил Корженецкий.
– Да, выпьем…
И они выпили по последней.
– Так ты мне объяснишь… э-э… м-мм. доходчивым языком?.. – предпринял еще один заход, с профессиональным почти интересом, Корж, хотя уж на кого-кого, но на городского сумасшедшего Моисей походил меньше всего.
– Паша, – сказал тот с неожиданной задушевностью. – А ты пригласи меня в гости!
– На Ариадну поглядеть? – спросил Корж немного досадливо. – У нас ведь не зоопарк.
– Ты, верно, упустил из виду, – промолвил Моисей укоризненно. – А ведь я оканчивал тот же мединститут, что и ты. И даже работал по специальности пару лет.
– Кем же, любопытно знать? – выжидательно осведомился Корж.
– Терапевтом, кем же еще…
– А потом ушел в сегмент реальной науки.
– В сегмент реальной науки.
– На китайские гранты.
– Не на китайские.
– И что же у нас ожидаешь увидеть?
– Ты пригласи, – сказал Моисей. – А я тебе заодно суть своей работы разъясню. – Его вдруг осенило, и он, не сдержавшись, заржал в голос. – Да не напрягайся ты так, душу твою за сатанинские гранты покупать не стану!
– Чего там покупать, – проворчал Корж растерянно. – Все давно продано-перепродано…
– Паша, запомни, – сказал Моисей с избыточной твердостью, что также свидетельствовало о запоздалом воздействии алкогольных паров. – Я хороший человек. Может быть, не такой хороший, как ты…
– Чего там «хороший»… – ввернул Корж, смутившись.
– Но вполне себе приличный. Циник, это есть, этого не отнимешь. Жизнь такая. В реальной науке циником быть не возбраняется, хотя и не поощряется, не спорю. Это во всяких там «Нано-Срано» приветствуется… Я хороший человек, – упрямо повторил Сайкин, словно бы в чем-то убеждая самого себя. – Я твоих одуванчиков не обижу, честное пионерское. Выпьем?
– Выпьем, – сказал Корженецкий с облегчением, потому что в собеседнике внезапно обрел живого человека, а не городского сумасшедшего. К тому же городские сумасшедшие на такие тусовки для избранных не проникают, обычая напиваться не имеют, а если все же напиваются, то несут такую дичь, на какую ни один пациент с жесточайшей даже парафразией не способен.
И они выпили.
* * *
Лаборатория Моисея Сайкина находилась в офисном центре «Говяжий Ряд», перестроенном из старинного торгового комплекса, памятника архитектуры. Новые хозяева, риэлторское агентство «Дрон» (название это, припахивавшее войной и высокими технологиями, на самом деле было слоговой аббревиатурой фамилий совладельцев: Дрочев и Онанькин, что скрывать – сильно таковые облагородившей), удачно выкупили у городской управы то, что ни по каким законам выкупать было нельзя, и теперь мирно и безмятежно прогорали. Здание из красного кирпича с башенками и галереями находилось в историческом центре Мухосранска, в стороне от новых транспортных артерий, подобраться к нему иначе как пешком было невозможно: даже паркетные внедорожники, не говоря уж о престижных «хаммерах» с усиленными подвесками и фарами, понатыканными во всех местах, не могли к нему протиснуться, а уж тем более как-то развернуться в узких улочках. Следовало бы изрядно расширить проезд, но для того требовался массовый снос других исторических памятников, а на такое затратное предприятие нужны были принципиально иные деньги, каких ни у кого из заинтересованных персон не сыскалось. «Говяжий Ряд» обернулся медвежьим капканом: ни продать, ни сбросить. Офисный центр на две трети пустовал, клетушки первого этажа отданы были мелким торговцам сувенирной продукцией, как то: магнитики с изображением худорожской крепости тринадцатого века на горе Кудокан, а если быть точным, единственной ее башенки, что не рассыпалась еще от дряхлости; футболки с символами языческого зодиака, обнаруженного в пещерах у истоков реки Гадюшка (серьезные специалисты с кафедры краеведения гуманитарного института полагали означенный зодиак фальсификацией и туфтой, баловством туристов прошлого тысячелетия, но кто бы их слушал, нехристей); металлические фигурки под бронзу в пресловутом «мухосранском брутальном стиле» – белки с рогами, медведи с рогами, олени без рогов, но с бивнями; и еще какая-то рукодельная лабуда из дешевых сплавов, поделочных камней и плетеного лыка. Ну, а подвалы, за полной коммерческой невостребованностью, едва ли не задаром, достались Сайкину. Не целиком, конечно, кто же отдает подвалы целиком: что-то ушло под склады, что-то непонятно подо что, но за металлической дверью с кодовым замком и хромированной табличкой «Лаборатория НИИЧОСЭ им. Кота Шредингера и Друзей Вигнера» тесноты не наблюдалось. Да и что могло стеснить четверых, а чаще – троих ботаников, если даже львиную долю занимаемого пространства отвести под компьютеры, аппаратуру и несгораемые сейфы?
