o:p /o:p
7 o:p/
o:p /o:p
За этим бурлеском — за танцем вприсядку с поллитрой в зубах и голым задом в красных гвоздиках (уф, как высокопарно выразился Вадик Длинный!) — скрывается только один факт из первоначальной жизни Ивана Варламовича Аполлонова — арест отца в 1947 году. o:p/
Много лет Иван Варламович путался в причинах ареста. Считал, что отца обвинили в сотрудничестве с немцами во время войны (вот откуда шуточки про занятия на оккупированной территории). На самом деле в 1940-м, за год до бойни народов, Варлам Васильевич Аполлонов оказался за тысячи верст от Владимира — на Мурмане и Хибинах. Его определили в начальники железнодорожной станции Хибины, на подступах к Хибиногорску (вот еще причина для железнодорожных пристрастий сына?). Не такая уж маленькая должность в 40-е. Позже Иван Варламович говорил, что и карьере, и аресту отец обязан двум свойствам: горластому голосу и уменью ночью совсем не спать. «А днем?» — спрашивали дотошные. «Кто же спит днем?» — удивлялся Ванечка. o:p/
Семья перебралась вслед за отцом: а детей было уже четверо. Старшая — Лида, затем — Олюшка, первый мальчишка — Ванечка, за ним — Вася, в память деда. Незадолго до ареста, в декабре 1946-го, когда они вернутся к себе во Владимир, родится еще Дима, но он умрет от крупоза легких. К счастью. Такие мать скажет слова. Но ведь после ареста мужа ее изгонят с работы — в ту пору она вела географию в школе (Ванечка по ее картам прошагал континенты) — и откажутся брать куда-либо. Стало ясно: семья погибнет. И тогда мать бросила их, спряталась в четырехмиллионном вареве Москвы. Старшая Лида, впрочем, знала, что мать не предала — и скрывается где-то у двоюродной сестры. Детей сразу же изъяли в интернат. Нет, с голоду они там не умерли. «Жрали мы неплохо», — говорил впоследствии Ванечка — Главный Людоед все-таки подсчитал, что имеется некоторая убыль в людишках. «Даже на свиноферме не каженный день колють свиней?» — щурился Ванечка. o:p/
Они могли бы все рассеяться по тоскующим русским просторам, но в 1954-м отец вернулся. Сразу же вернулась мать — как она узнала? До ареста отец был говорлив, громкоголос, смеялся так, что плакали чашки в буфете. А после — старичок без зубов, с нехорошей памятью на донышке глаз. Шепнули, что не из-за немцев был арестован. Иначе бы его не отпустили. Да и не переходили Хибины, как представлялось четырехлетнему Ванечке, из рук в руки: русские, финны, снова русские, финны, да еще немцы. Виной — веселый нрав отца: едва ли не в день рождения свой в 1946-м громыхнул анекдотцем: лежит младенец в люльке и чмок-чмок соской, заботливая мать склоняется над ним — «Смотри, гуля, не проглоти сосошку !» Га-га-га! Разумеется, смешно. Ведь Сосошка или Сосо — кличка мусье Джугашвили. Хватило на восемь лет... o:p/
Когда Ванечка начал выходить из подполья в 1980-е, многие из тех, у кого он вызывал аллергию, ухватились за этот факт. «Аполлонов? Хы-ы... Вам известно, что он сын репрессированного?» o:p/
Прямо скажем, какого еще отношения к коммунистической власти (кстати, давно уже переросшей тот, сравнительно недолгий этап сравнительно редкого искажения нашей законности — голос должен перерасти в благородно-кастрированный взвизг) вы хотите ждать от Аполлонова? Тогда им казалось, что дискуссия исчерпана, а дискуссия только и начиналась всерьез. o:p/
«Это как капельки из сытой трубы с испражнениями — плям, плям... Пальчиком зажал — будто нет, — говорит Ванечка в неоконченной „Исповеди графина с кипяченой, хотя и не первой свежести, водой”, — а ведь дерьмецо разъедает даже железо. Я знаю: я труды положил на укладывание канализации в Туле. Думаете, было легко? Только светлым гением Льва Толстого держались. Вот мои мужички (я — бригадир) — мужички-канализаторы зачинали жариться в сику (вы умеете в сику? нет? научу, но после), я залезал на что-нибудь (камушек? бочку? старушку-землечерпалку? броневик? — право, не помню) и говорил им: «Вы!Ё...................................................................... а Лев Толстой граф ............без канализации!.................................еще вопросы?» — и они сразу же бросали игру, вгрызались в траншею, так что город мог делать себе спокойно. Но не все же помнят о графе? Так что труба у них капает, потом подтекает, потом переходит в деликатную, а потом — и в устойчивую струйку, еще денек — струйка — в струишку, струю, в струило, в струилище, чтобы вдруг выбить дыру — бзам-за-за-зам! — так улететь в потолок — и вдарить в такую струйщу, как гейзер, попутно и стены обрызгав». o:p/
Нет, Аполлонов не забывал, что он сын репрессированного. Теперь напечатан его дневник — пожалуйста, убедитесь: «Комм. власть — власть Сатаны. Док-ва? Плюньте в харю им — лучшее док-во. Главное — короткое. Краткость, как говорил Сталин, сестра таланта». o:p/
Слушать такое — веселые деньки 1970-х. Конечно, за это боготворили Ванечку. Его рука поднимается с указующим перстом, хитрая челка прискокивает, дивы-поклонницы (облепившие его ноги) щиплют одна другую — сейчас, вот сейчас начнется... «Как мы с Вадиком поджигали районный комитет партии в городе Владимире-на-Клязьме...» — «Как я провел ночь с Фурцевой, хотя и не покусился на ее невинность...» — «Почему Брежнев не ходит со мной в баню...» — «Можно ли в Курочках найти ингредиенты для любимого коктейля убиенного Кеннеди?..» — «Почему я не написал поэму „Трактористы и Светочка-сися” с прологом и эпилогом...» — «О чем помышляет министр внутренних дел, когда испытывает упадок оптимизма во внутренних желудках?..» — «Знаете ли вы реестр вздохов незамужней женщины?» — «Милиционер Переперчук в моей жизни...». o:p/
А «пьяные турниры»? Кто кого перепьет — сначала во владимирском педагогическом институте — к восторгу девиц и к падению под стол проигравших! А Ванечка — аскет и созерцатель с голубыми глазами — только улыбается с рюмашкой в руке. Манеры ему не изменяли. Сначала, повторяю, в древнестольном Владимире, потом и в Москве. Среди вольнолюбивого студенчества долго гуляло предание, что первым (после, правда, лифтера), кто испил зелье на тридцать втором этаже в университетской высотке на Воробьевых, был Ванечка Аполлонов в 1958 году. Потом стали прибавлять: тот самый . Причем апогеем зельепития на тридцать втором этаже стало любованье Москвой в подзорную трубу — для чего Ванечка (не зря сын учительницы географии) изготовил карту Москвы (аршин на аршин, разворачиваем с приятным похрустом), где были изображены Спасская башня, Василий Блаженный, Большой театр, но главное достоинство карты, конечно, — в другом: были отмечены магазины, забегаловки, рюмочные, пивные ларьки, шалманы, винные аппараты (были, да, были на Тверской — завоевание хрущевизма — пшш-рры — и будьте-нате стаканец красненького с горчинкой на языке!), с указанием времени подвоза продукции, особенностей психологии продавцов («Этой скажи — Моя Груня!»), — «А что под юбкой?» — имелся в виду «Дом под юбкой», на Пушкинской, с рыжей страстью армянских коньяков на полках, на доме — башенка с балериной, к которой Пушкин-памятник (что общеизвестно) лазал по водосточной трубе. «А почему? — сиял Ванечка. — Чтобы стрельнуть четыре рубля, извините, двенадцать копеек на коньячок! Супружнице-то Пушкин — а вы, морды развратные, что думали? — не изменял». «Две категории, — наставлял Ванечка, — только и свободны на Руси: сумасшедшие и пьяные...» o:p/
Тогда мы горло драли от смеха (ах, гоготливые годы!), а теперь видится иначе — он, Иван Аполлонов, с которым принимали на грудь все: от Сергея Аверьянова (я разве еще не раскрыл прозвище Сильвестра Божественного?) до укладчика канализационных труб Ладошкина, — он, Ванечка, когда вливал в себя океаны сорокаградусной жидкости, помнил, по какой причине пьянство лучше иной трезвости. o:p/
Что только не сделаешь на трезвую голову... Доцент марксизма. Исследователь атеизма. Составитель речей для тов. Потякина (табличка на пухлой двери в комитете партии во Владимире в 1970-е). Читатель партийной прессы с сорокалетним (подумайте!) стажем. А если еще наклеивать вырезки в тетрадочку (аккуратно, прижимая в усердии язык к уголку губ) — «Праздник детворы в Ульяновске». «Светлые будни доярки Малахольновой» и с ней же интервью «Что нам дала родная власть?» (три робкие слезинки обмочат газету). o:p/
«Лучше, касатики, назюзюкаться, чем всякая... всякая такая... бякушка...» o:p/
o:p /o:p
8 o:p/
o:p /o:p
Прадед сошел с ума? Есть такой слушок про Аполлонова. Про Аполлонова вообще болтали: принял, например, католицизм (спасибо, не обрезание) или — из другой оперетты — спал с дочкой академика Папицы на спор. Но мало кто знает, что Ванечка великолепно имитировал сумасшествие в интернате, куда его забрали. А как выжить? Он рано понял: сумасшедших не беспокоят. Сумасшедшему не море, а жижа любой консистенции по колено. Вот и веселились в своей свободной республике... o:p/
Аполлонов кричал — возьмите простыню и сделайте флаг с надписью Пьянландия! Границ на карте нет, дороги туда нет — а вот опрокинул, загоготал — и ты уж там! Единственный, кому выдавалась виза в Пьянландию без рюмашки, — Сильвестр Божественный. И так припадал на одну ногу, чуть блеял, вернее, заикался, не любил (ну не чудак?) своего высокого роста — и был сутул не по возрасту (Аленка Синеглазая про него со смехом сказала: «Да он палка для просушки белья!»), но главное — Пьянландии не изменял. Есть фотографии, где все — хороши, даже у Маруси Розен глаза шальные (даже у ее супруга привычное выражения благомыслия умножено на три — знаете, как бывает?), а Сильвестр (с некоторых пор Сергей Сергеевич ) — по-прежнему с трезвым физически, но в духовном смысле — весьма под мухой лицом... Когда теперь вспоминают, что в те весенние, счастливые, пьяные годы сделало Аполлонова, думают о влияниях, ищут учителя для парнишки из провинции, с угнетающе-интернатовским прошлым. Конечно, влияли, конечно, обтесывали. Вот и брильянт, необъяснимым образом упавший среди плебейской гальки, так же подвергается действию волн. o:p/
